<<< назад

Виль Мустафин

ДНЕВНЫЕ СНЫ и БДЕНИЯ НОЧНЫЕ

СТИХОТВОРЕНИЯ, ЭССЕ, ВОСПОМИНАНИЯ ДРУЗЕЙ

СТИХИ О СТИХАХ

Мустафин В.С. Стихи о стихах.: Книга стихотворений. – Казань: «Мастер Лайн», 2002. – 56 с.

Книга содержит стихотворения, посвященные процессу поэтического творчества, описывающие духовные, этические и эстетические  переживания, сопутствующие этому процессу.

Бормотень...

Ни свет и ни заря...

Исписана страница

словами словаря,

что мне ночами снится:

объятья растворя,

слетает с неба птица –

подобьем букваря –

и на душу садится;

далекие моря

зальются за ресницы...

Ни свет и ни заря, –

и снова мне не спится:

листок календаря

не в силах распроститься

со стужей января

и льдинками дробится...

А может, – все зазря?..

И жизнь моя кружится,

кругами повторя

успевшее отжиться?..

И дальние моря

хранят свои тайницы,

молчаньем предваря-

я то, чему не сбыться?..

Ни свет и ни заря...

   1981

Утренний стих

Ночами вы спите, сопя и ворочаясь,

как сытые кошки, урчат ваши                                                                                           

внутренности...

А я в это время себя выворачиваю,

перевоплощаясь в утренний стих.

Сонетом-аскетом иду по вселенной, –

хрустят под ногами хулы и угрозы, –

я новых историй крою поселенья

в краях, где бездомные нищие бродят.

И мысли отторгнутых миром изгоев,

завидя нутро мое настежь открытым,

сбредаются, словно в истоки исхода,

под череп мой входят, как будто под крышу.

И там собираясь без планов и целей,

отбросив усталость остатком гримасы,

в мозгу моем бомбой взбухают, а в теле

колышутся «телом критической массы»...  

 18.10.1963

           * * *

В своей излюбленной манере

я начинаю этот стих.

Никто не действует на нервы, –

весь город спит, и дом затих.

По стеклам сонно шарит ветер,

снега на улице, снега;

и по сугробам след свой метит

кошачья мягкая нога.

Как-будто отдыхает время,

устав от гонки в никуда,

и по секундам не теребит

себя отставшая беда.

Лениво памяти теченье,

как ниспадание листа,

забывшего предназначенье

быть облачением куста.

Блаженна ночь, когда о звуках

напоминанья даже нет,

и ни намека нет о муках

в былое уходящих лет.

Страна печали

Однажды, сумрачной порою

настиг меня мой робкий стих:

я опечален был и тих,

ему ж – бренчаньем слов пустых –

хотелось поиграть со мною.

Но ни принять его игры,

ни обижать его не в силах,

я все пытался как–то скрыть

улыбкой казусный разрыв, –

но даже так – невыносимо...

“Меня, голубчик, не ругай, –

иди к другим, – там веселее...

Попроще... С ними поиграй...

А этот – беспросветен край

и сожжены его селенья.

Здесь дети больше не растут, –

они состарились в утробе, –

а стариков последних трое

печальной мудрости уроки

друг другу лишь преподают...”

Истоки печали

Прослушиваю печаль, –

холодно изучаю

причины ее начал,

смысл ее изначальный...

Печален прощальный взгляд

деревьев в лучах заката.

Печален и сам закат –

в облаке розоватом.

Печален писк комара,

песня пилы печальна,

печален стук топора,

печален убор венчальный.

Печально, – как ни крутись, –

даже веселье танца:

кончится эта жизнь,

дулю скрутив из шанса.

Тут и конец пути,

но не конец печали:

сыну вослед идти, –

значит, опять начало, –

чертова круговерть...

Если правы индусы,

надо бы жизни треть

переживать в Эльбрусах,

(коль Гималаев твердь

с краем Тибет – вне Руси).

Только, боюсь, печаль

там к леднику примерзла...

Выпить бы мне, да жаль, –

третья весна как бросил...

Вот и сижу, – вожу

ручкою по бумаге,

щурюсь, – не услежу

речки Печали бакен,

значащий: «Тут – исток!..»

Только кольцо замкнулось, –

кончился мой листок, –

ручка в обрез уткнулась,

словно обрез в висок...

        * * *               

                              Николаю Языкову

Ты лето с другом проводил...

А я один встречаю лето...

Но одинокость для поэта –

бесценный дар небесных сил.

Ты это знал, как знает каждый,

кто чует сердцем мир иной –

с его звучащей тишиной

и упоительнейшей жаждой...

Я ныне слушаю тебя,

внимая звукам песнопений

твоих спасительных сомнений

о слабой лести бытия...

И – о солености солений

в уюте сельского житья...

Твое дыханье ворожит

сближая дали и столетья,

сдвигая вехи и межи,

перемежая падежи

и оживляя междометья...

Спасибо, друг, спасибо, брат,

(и панибратство ты прости мне), –

твоим стихом вкусил я ныне

глоток воды в сухой пустыне, –

и среди зарослей полыни –

нежнейший розы аромат.

Забытый сад...

         * * *

Внимаю звукам запоздалых капель, –

заблудшие, влекомые судьбой

к земле родной... Не крик, а слабый кашель

их, опознавших запах лубяной.

Куда?.. Зачем?.. – Они не понимают...

Не ощущая тяги суеты,

себя голубизною обнимают,

но не воспринимают высоты.

Влачусь за звуком... Все иль много больше

незнаемо, неведомо, нево–

сполняемо, невыполнимо?.. Боже,

куда? зачем?.. Отторгни, не неволь...

Мои поражения

В год по два иль три десятка

я пишу стихотворений,

Только, что ни день, то – драка,

что ни сутки, то – боренье:

все дары и озаренья

я тушу и отгоняю, –

Божьих пташек оперенья

я лишаю, – оголяю...

Еженочно умоляю:

«Кыш, противные созданья!

Брысь, крысята! Вон из рая! –

Тщетны ваши притязанья!..»

Только, что им назиданья? –

Всё талдычат, всё кружатся,

всё долбят мое сознанье:

просят, молят и божатся...

И на душу мне ложатся

вопиющими стихами...

И – не в силах обижаться –

перед ними я сникаю,

обессиленно стихаю:

пододвинув лист бумаги,

я – как личность – затухаю...

... И плывут ко мне варяги, –

словно черные коряги –

топляки, нутро упрятав,

скрывши суть в глубинах влаги,

как гордец – свои утраты,

как скупец – свои наряды,

как отцов своих – сироты,

словно лемех свой – оратай,

как мудрец – свои мудроты,

как народ – своих уродов...

Их не вытащишь наружу, –

так глубинна их порода, –

коль потащишь, то нарушишь

и природу их, и душу...

... Я нырнул, – куда ж деваться, –

я нырнул, хотя и трушу, -

сил на то, чтоб раздеваться,

нет, – сдаваться, так сдаваться! –

сил на самом деле нету...

Чую: нет и гравитаций, –

только гимны ла сонеты...

И плыву я, как планета,

потерявшая орбиту:

ни приказов, ни советов,

ни издевки, ни обиды...

И поплыл я, весь увитый

тех коряг-бедняг корнями...

И меня они – как свита –

берегли и охраняли...

Нет, ошибся я, – не свита,

а элита... И корнями,

и кровями с ними слит я...

А коряги – королями –

плыли, царственно светлы!..

Плыл и я меж тополями, -

словно брат сестры-ветлы...

Жизнь подобную, похоже,

счастьем можно величать...

И писать об этом – гоже,

но... гожее – промолчать...

 12.12.1982

                     * * *

Откуда, откуда волшебные звуки –

сквозь посвисты пуль и рыданья базуки?

Откуда напев иноземной тоски,

входящий в меня сквозь века и виски,

сквозь жизни бренчанье,

сквозь быта трещанье?

Откуда, зачем это чревовещанье?

Как лиры звучанье –

сквозь веры нищанье...

Дары ночи   

                                 Маргарите Таль

Стихия ль бреда стихового,

иль бред рифмованных стихий –

как дети дара всеблагого –

немногословны и тихи.

Как шепот нерожденной тучи,

желавшей омочить дождем

восход побегов трав певучих,

не зная коих, всё же ждем.

Зовем, не ведая призванья,

ни их таинственных имен,

но в нас уже само незнанье

рисует след иных времен.

В которых всё творилось явью:

и пенье трав, и звуки туч, –

уж память нашу осветляет

их отголосков нежный луч.

И мы в туманах зыбкой ночи

провидим ясно, словно днем,

любви божественные очи

лучащиеся лишь добром.

  19.04.2000

Стихи из цикла:

Иосифу Бродскому

                        Если Бог для меня и существует,

                        то это именно язык.

                                                           И.Бродский

1.                                                                                                      

Если слово возникло

                        в глубинах сознанья как тайна,

то его не удержат

                        запреты досужих мозгов,

и прорвется оно на свободу,

                        порою рискуя летально,

где пополнит, быть может,

                        лишь только могильники слов.

Но его не расслышат

                        крикливые грады и веси,

эти шумные торжища

                        сточенных мер и весов.

И отринуто ими

                        оно возлетит в занебесье, –

высоко-высоко,

                        где не слышно земных голосов.

Далеко-далеко,

            где ни времени нет, ни пространства,

где ни ветры не веют

                        и не громыхают грома,

где душа языка

            неподвластна грамматикам рабства,

где семантика звука

                        свободна от логик ума.

Там единый язык,

            не познавший гордынь Вавилона,

гласом Божьим глаголят

                        на том языке небеса.

Там словесницы-музы

                        лелеют поэзии лоно,

и хвалу воспевают

                        Творцу своему словеса.

    17.09.2001

2.

Кружатся надо мною звуки, –

то затихая, то слышней, –

как заунывный голос муки

из глубины минувших дней.

Давно забытым волхованьем                    

заворожен убогий слух,                              

и словно вторит заклинаньям

толпа невидимых старух.

Теряя связь причин и следствий

в круженьи пагуб вековых,

впиваю кожей ливень бедствий

народов – бывших и живых.

И, облачен потоком муки,

плыву безвольною волной

в страну безвременной разлуки

простором боли неземной.

3.

Плененный звучаньем поющего слова

я, словно ныряльщик, пытаюсь достать

жемчужину сути, – ту первооснову,

тот смысл, что хранит в языке Благодать.

Теснятся вокруг голубые глубины,

сжимают мне уши и давят на грудь.

Но слух ни при чем и дыханье невинно,

что в недрах запретно желанье вдохнуть.

Теченья теплы и потоки радушны,

объятья раскрыты, я ими пленен.

Единый язык наши судьбы и души

возносит к истокам грядущих времен.

И выбор немыслим в плену у движенья,

размывшего шоры и шторы завес.

Плыву я, лишенный оценок сужденья,

сливаясь с мелодией бывших небес.

4.

О поэте самом не услышав ни звука,

все узнаю о нем лишь по лику строки...

Есть в природе живущего тонкая мука,

напряженная звуком протяжной стопы.

Уплыванье светил за предел небосклона,

как и вечное таянье вечных снегов, –

все имеет причины... Но слово, но слово

не имело причин, не имело основ...

Сказуемое...

                                              Диасу Валееву

Выписать сказуемое словом –

лишь тщета... А может быть, – мечта...

Слово сказанное – вроде всем знакомо,

суть же слова – буквам не чета...

Там – за каждым звуком – шепот древа

или – трав несбывшихся – мотив...

Небеса не производят рева,

корень, суть глубин познав, утих.

И в постройках утлого жилища

пчелы – долгожители планет

не изловят вкуса сладкой пищи,

зная долга праведный секрет.

И покуда миром правит дьявол,

ни один живущий господин

нам не явит слова правды явной, –

только сказку – истины помин...

Изысканность стиха

                 Борису Алексеевичу Чичибабину

Изысканность стиха, –

как утренняя нега –

невинного греха

томящийся позыв,

упрятанный в снега

мотив былого неба,

забытая строка

несбывшейся грозы.

Изысканность стиха

таит в своих глубинах

молитвенный напев,

разлитый в небесах, –

он некогда нам пел

в полетах голубиных,

взвивался и стихал

в нездешних голосах.

Изысканность стиха

влечет к себе и манит

загадкою красы

запретного плода,

и трели пастуха

во век не затуманят

свирельный звон росы,

коснувшейся следа.

Изысканность стиха

интимностью прекрасна, –

стыдливой чистоты

раскрывшийся наив.

Изысканность стиха

воистину несчастна, –

отвергнутой мечты

отторгнутый порыв.

Души алкание

                        Борису Алексеевичу Чичибабину

Упьюсь стихами Чичибабина,

зальюсь симфониями Брамса...

Опять душа грешит забавами, –

сорвав защитные убранства...

Откуда, душенька, набралась ты

таких изысканных потребностей?..

Не я ль всю жизнь свою старался-то

лишить красот тебя и прелестей?

Не я ль, – тебя уберегаючи

от всех пижонских поз и бредней, –

держался, силы напрягаючи,

чтоб не поддаться тяге вредной? –

То в быт зароюсь, то в работу ли

уйду, проклятий не исторгнувши, –

чтоб все излишества отторглись,

чтоб весь досуг – борьбе и торжищу...

Но, – видно, сила обессилела,

не одолев бесовских замыслов:

я вновь плыву по небу синему –

меж Чичибабиным и Брамсом...

Одинокость

Постулатом природы –

наш душевный разлад:

непригодность народа,

неугодный расклад

горьких судеб по шкалам

ординаты времен, –

остальное шакалам

(ну а их – легион).

Как найтись нам для встречи?..

Как прорвать горизонт?.. –

Неуслышанной речи

даже век – не сезон,

не резон – даже книги…

Только темной порой –

протяженный, бескрикий,

продолжительный вой,

только стон затаенный,

раздирающий грудь,

только стол потаенный,

что заполнила грусть.

         * * *

Не лепятся стихи,

как будто бы разруха

проникла даже в них –

надмирных и благих.

Как будто бы сопит

по-за плечом старуха, –

нет-нет и ковырнет

корявым пальцем стих.

Не лепятся стихи...

Но надо что-то делать, –

как говорил один

мечтатель и поэт.

Ведь жизнь еще не вся,

и куча недоделок

топорщится в углу

итогом долгих лет.

Не лепятся стихи...

Причем, не угадаешь, –

не на бумаге, нет, –

бумага стерпит, но

не лепятся внутри,

куда и не заглянешь,

где от скопленья бед

всё глухо и темно.

Не лепятся стихи...

А может, – это лучше?

Быть может, уж пора

от муки отдохнуть?..

Но всё ж немного жаль,

что занебесный лучик

в мой закут захудалый

не хочет заглянуть...

Силлабо-тонические напасти

Изменяет возможность спокойно, –

как раньше бывало, писать...

Нервишки ли напрочь поизносились?..

Лишь появляется строчка, ну «самая та»,

ну совсем уж подстать, –

и моментально:

дыхание приостанавливается,

мысль расплывается,

а воля ведет себя так,

будто ноженьки у нее подкосились...

Изнутри подступает дурнота,

словно ее производит душа,

безобразная шизофрения

где-то рядышком бродит, близко...

И с листа, на котором держалась,

строка осыпается, как парша,

вслед за нею и сам

ниспадаешь куда-то вниз,

неизвестно куда,

но очень и очень низко...

Плюнешь на всю эту катавасию

и в спасительной кухне завариваешь чаёк, –

ведь с ума-то сходить,

вестимо, не сильно как хочется.

Цедишь губами заварку,

сажая душу на голодный паёк,

чтобы она скукожилась наподобие мумии,

которой уже и не плачется

и не хохочется...

Вот так и живем,

дорогие собратия по перу

и коллеги по одиночеству,

словно миру сему пришлися не ко двору,

как подкидыши – отчеству...

И впадая в привычную

продолжительную хандру,

месяцами не прикасаясь к перу,

я, уткнувшись в подушку,

недвижно скучаю

по вашему чудному обществу...

 22.04.2002

Попытка ответа

                           художнику Виктору Федорову

                                           на его вопрос о поре,

                   для написания стихов наилучшей...

                        Всю жизнь от смерти я бегу,

                        бегу, – старея на бегу...

                                   (Из некогда придуманного)

Пишу стихи, когда мне плохо:

хандра, депрессия, тоска...

Уж нет желания для вдоха,

а тут – соломинка, доска...

И потому стихи ущербны, –

отрады в них не наскрести, –

скорей похожи на учебник:

«Как самому себя спасти».

И в том-то, видимо, загвоздка,

что без надежды на других

я сам себя тащил за волосы

из-под заплотин гробовых.

А что до времени приличного, –

когда улыбка на лице, –

тут ни местечка нету лишнего

ни в голове, ни на листе...

Тут быт главенствует... и промысел...      

Быт – что за повод для стихов?..

А вот когда повис над пропастью, –

то враз припомнишь всех богов...

И обратишься к ним с молитвою,

где не придуманы слова,

где вой и стоны – с песней слитые,

и непричастна голова.

Вот тут – стихи... И нету силушки

ни удержать их, ни сдержать...

Они, как те же бурки-сивушки, –

не про пожрать...

  23:41; 29.02.2000

      *  *  *

И вновь непостижимой далью

заворожен и восхищен...

Пусты попытки дать названья,

не зная собственных имен.

Маняще брезжит эта данность

сквозь тьму реалий и стихий,

являя давешнюю давность

слагающуюся в стихи.

И трепещу, и наслаждаюсь

в сияньи ночи,  в блеске звезд,

и не ропщу, но соглашаюсь

со своевольем робких слез.

Из дальних далей мирозданья

печально музыка лиет,

будя в груди воспоминанья

ушедших в будущее лет...

   2001

                   *  *  *

                                      Юрию Макарову

В часы полночных пробуждений

иль в полусне дневных забот

ко мне снисходит добрый гений,

крылами застя небосвод.

Ветшают стены убеждений,

и, становясь прозрачней вод,

истают тени отражений,

переживая свой исход.

И суета мирских хождений,

смертей, рождений обиход

своею плавностью движений

оберегает от невзгод.

В плену у дивных наваждений,

в дыму Божественных щедрот

душа впивает дух каждений,

внимая музыке высот.

   14.02.2001

Стишок про стишки

Идут стишата – стаечкой,

как выводок утят.

Идут, спешат за мамочкой,

травою шелестят,

забавной перевалочкой

подгузками вертят.

Гусиной перепалочки

и слышать не хотят.

Переставляют лапочки,

о чем-то свиристят;

головки их, как лампочки,

под солнышком блестят.

А в головенках – сказочки

о том, как улетят...

Не ведают, бедняжечки,

что люди их съедят...

 20.11.2000

Служенье муз                       

                        Служенье муз не терпит суеты...

                                                           А.Пушкин

Служу ли я прекрасным музам,

они ль прислуживают мне, –

но паритет сего союза

осознаю я не вполне.

Стесняюсь или же смущаюсь

я этой долюшки земной,

во всяком случае, – смещаюсь

от состоянья «быть собой».

А с этой девкой Суетою

похуже обстоят дела, –

в моем дому не на постое, –

она хозяйкою жила.

Вот тут прибей, а там подчисти,

бычка напой, козу подой...

За ослушанье нет амнистий, –

в обед и ужин – хлеб с водой.

Законы быта так настырны,

так наглы, так остервлены,

что успевай латать лишь дыры –

то с той, то с этой стороны.

А где хоть час стихописанья

найдешь без криков Суеты? –

то свет мешает ночью ранней,

то скрип пера, то просто ты, –

полу-смурной, полу-ленивый,

с несостоявшейся судьбой...

А жизнь настолько суетлива,

что Суета всегда с тобой.

Прогонишь в дверь, она в окошко

разбитое – косым дождем.

Окно починишь, взвоет кошкой:

мол, мы у плошки кильки ждем.

А что уж до изданья книги,

то тут – сплошная суета:

то клянчишь ссуду в виде фиги,

то носом роешь лет полста.

Хоть рой стихов жужжит – как мухи

над непромытой головой,

но долг семье – иголкой в ухе –

найти принудит мухобой.

И ты расплещешь по обоям

цветные трупики стихов,

победным взором поле боя

окинешь, – вот, мол, я каков:

еще силён, еще здоров,

еще не надо докторов...

 13.04.2000

= наверх =