|
<<<
назад
Виль
Мустафин
ДНЕВНЫЕ СНЫ и БДЕНИЯ
НОЧНЫЕ
СТИХОТВОРЕНИЯ,
ЭССЕ,
ВОСПОМИНАНИЯ
ДРУЗЕЙ
 БЕСЕДЫ НА ПОГОСТЕ:
Марина Цветаева - Виль Мустафин
ЦВЕТАЕВА М.И., МУСТАФИН B.C. Беседы
на погосте. Стихотворения. Казань: «Мастер Лайн», 2000. – 42 с.
Книга представляет стихотворный
диалог нашего современника Виля Мустафина с поэтессой Мариной
Цветаевой.
Стихотворения В. Мустафина,
включенные в эту книгу, публиковались в периодической печати;
стихотворения М. Цветаевой перепечатаны из ее книг, изданных в
России.
Упокой, Господи, душу
усопшей рабы Твоей Марины,
и прости ея вся
согрешения вольная и невольная,
и даруй ей Царствие
Небесное.
Вместо предисловия
«Беседы» мои с Мариной
Цветаевой начались именно «на погосте», – на том кладбище в Елабуге,
где она была похоронена, – и продолжались в течение десятилетий.
Стихи ее, впервые попавшиеся мне на глаза в начале шестидесятых, в
буквальном смысле пленили (полонили) меня, захватив и заполнив всего
целиком. Узнав, что могила ее – в Елабуге, я полетел туда. С первого
захода я не смог отыскать места захоронения, проведя на кладбище
ночь, – ту памятную ночь, когда я начал «беседовать» с Мариной…
Поутру я разыскал дом,
где квартировала Марина Ивановна, хозяйка которого и рассказала мне
во всех подробностях о том, что произошло здесь дождливым
августовским воскресеньем 41-го года...
Под водительством
кладбищенского сторожа мы отыскали почерневший от дождей деревянный
надмогильный крест с надписью: «В этом месте кладбища похоронена
Марина Ивановна Цветаева; 26 IX 1892 – 31 VIII 1941».
И снова ночь я провел
на погосте, но уже «в этом месте», вблизи от Марины, упоенно
вслушиваясь в ее дивный голос...
♦ ♦ ♦
Марина Цветаева
Моим стихам,
написанным так рано,
Что и не знала я, что
я – поэт,
Сорвавшимся, как
брызги из фонтана,
Как искры из ракет.
Ворвавшимся, как
маленькие черти,
В святилище, где сон и
фимиам,
Моим стихам о юности и
смерти –
Нечитанным стихам!
Разбросанным в пыли по
магазинам,
Где их никто не брал и
не берет,
Моим стихам, как
драгоценным винам,
Настанет свой черед.
Виль Мустафин
Пришел я...
Ты меня прости
за то, что поздно...
Что - после -
стих меня настиг
твой...
Слишком - после…
Что я не клял свою
судьбу
за долгий прочерк.
Я знал:
ты есть!..
-И знал:
не бу-
дет прочих…
♦ ♦ ♦
Марина Цветаева
Идешь, на меня
похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала – тоже!
Прохожий, остановись!
Прочти, – слепоты
куриной
И маков набрав букет,
–
Что звали меня Мариной
И сколько мне было
лет.
Не думай, что здесь –
могила,
Что я появлюсь,
грозя...
Я слишком сама любила
Смеяться, когда
нельзя!
И кровь приливала к
коже,
И кудри мои вились...
Я тоже была, прохожий!
Прохожий, остановись!
Сорви себе стебель
дикий
И ягоду – ему вслед.
Кладбищенской
земляники
Крупнее и слаще нет.
Но только не стой
угрюмо,
Главу опустив на
грудь.
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь.
Как луч тебя освещает!
Ты весь в золотой
пыли...
И пусть тебя не
смущает
Мой голос из-под
земли.
Виль Мустафин
Марина, прости, коль
можешь…
Молю тебя: не сердись,
–
не смог я судьбу
стреножить
и время остановить.
Прости... В пестроте
карминной
я поздно заметил цвет,
тот
бледно-румяно-дивный,
что горлом твоим
согрет.
Планида одно твердила:
«Смирись, – ведь ты
опоздал...»
Она, мол, иных любила,
а дух ее дьявол взял.
Гундела: «Полно
похожих...
Одумайся!..
Оглядись!..» –
Так круто рвала за
вожжи,
что губы мои
рвались...
Бреду к твоему лику
сквозь дебри лихих бед
и молча к траве никну,
проросшей сквозь твой
след...
♦ ♦ ♦
Марина Цветаева
Чтó же мне делать,
слепцу и пасынку,
В мире, где каждый и
отч и зряч,
Где по анафемам, как
по насыпям, –
Страсти! Где насморком
назван – плач!
Чтó же мне делать,
ребром и промыслом
Певчей! – Как провод!
Загар! Сибирь!
По наважденьям своим –
как по мосту!
С их невесомостью в
мире гирь.
Чтó же мне делать,
певцу и первенцу,
В мире, где
наичернейший – сер!
Где вдохновенье
хранят, как в термосе!
С этой безмерностью в
мире мер?!
Виль Мустафин
Все вопросы твои -
мои,
но ответить-то вовсе
некому. –
Не услышав твоих
молитв,
мир оставил их
безответными...
О, Марина, хоть ты
ответь, -
я услышу: я здесь, я
близко, -
нé прошедшему через
смерть
мне, прильнувшему к
мертвым листьям...
Я прижался к тебе
щекой, -
надо мной лишь трава
колышет, -
ты ответь мне, скажи:
доколь
эта горькая
неуслышанность?..
Безразличие - до
когда?..
Знак отличья! - за
сверх-безличъе...
Чуть отличному здесь -
беда:
заплюют, заклюют,
закличут...
Не умеющему украсть –
от своих же детей -
проклятье!
Не совравшему власти в
масть –
вековечно свой лик
прятать…
Что же делать, Марина?
Что?..
Ты, прошедшая смерть
навылет,
подскажи, - покажи
исток
мне, - живущему так
впервые...
♦ ♦ ♦
Марина Цветаева
Чтó нужно кусту от
меня?
Не речи ж! Не доли
собачьей
Моей человечьей, кляня
Которую – голову прячу
В него же (седей –
день от дня!).
Сей мощи, и плéщи, и
гущи –
Чтó нужно кусту – от
меня?
Имущему – от неимущей!
А нужно! иначе б не
шел
мне в очи, и в мысли,
и в уши.
Не нужно б – тогда бы
не цвел
Мне прямо в разверстую
душу,
Что только кустом не
пуста:
Окном моих всех
захолустий!
Чтó, полная чаша
куста,
Находишь на сем –
месте пусте?
Чего не видал (на
ветвях
Твоих – хоть бы лист
одинаков!)
В моих преткновения
пнях,
Сплошных препинания
знаках?
Чего не слыхал (на
ветвях
Молва не рождается в
муках!),
В моих преткновения
пнях
Сплошных препинания
звуках?
Да вот и сейчас,
словарю
Предавши бессмертную
силу –
Да разве я тó говорю,
Что знала, пока не
раскрыла
Рта, знала еще на
черте
Губ, той – за которой
осколки...
И снова, во всей
полноте,
Знать буду – как
только умолкну.
Виль Мустафин
Что нужно тебе от
меня, -
манящей, влекущей,
зовущей
родительнице огня,
мятущегося меж
сущим?..
Целительнице от небес,
все петли руками
рвущей,
властительнице чудес,
-
в сем мире – блевотной
гуще?
Спала бы себе… Стола
не надо в краях
блаженных…
«Спасла» ты меня,
спасла
От смерти моей
нашейной,
от встречи с тобой
«спасла»:
спешащего на свиданье
с богиней – в игрище
зла
свезла, - связав, - на
закланье
ты чудище… От чудес
отторгнув, отъяв,
отбросив
в зловоние этих без-
душнейших тел
отбросов…
Так как же ты там
сама?..
(С ума не сойти дай,
Боже…)
Зима на душе, зима,
хоть солнце сжигает
кожу…
О, Ма-а-а!..
♦ ♦ ♦
Марина Цветаева
К тебе, имеющему быть
рожденным
Столетие спустя, как
отдышу, –
Из самых недр, как на
смерть осужденный,
Своей рукой – пишу:
Друг! Не ищи меня!
Другая мода!
Меня не помнят даже
старики.
Ртом не достать! Через
Летейски воды
Протягиваю две руки.
Как два костра, глаза
твои я вижу,
Пылающие мне в могилу
– в ад,
Ту видящие, что рукой
не движет,
Умершую сто лет назад.
Со мной в руке – почти
что горстка пыли:
Мои стихи! Я вижу: на
ветру
Ты ищешь дом, где
родилась я – или
В котором я умру.
На встречных женщин –
тех, живых, счастливых, –
Горжусь, как смотришь,
и ловлю слова:
«Сборище самозванок!
Все мертвы вы!
Она одна жива!
Я ей служил служеньем
добровольца,
Все тайны знал, весь
склад ее перстней!
Грабительницы мертвых!
– эти кольца
Украдены у ней!»
О, сто моих колец! Мне
тянет жилы,
Раскаиваюсь в первый
раз,
Что столько я их
вкривь и вкось дарила, –
Тебя не дождалась!
И грустно мне еще, что
в этот вечер,
Сегодняшний, так долго
шла я вслед
Садящемуся солнцу – и
навстречу
Тебе: через сто лет.
Бьюсь об заклад, что
бросишь ты проклятье
Моим друзьям, во мглу
могил:
«Все восхваляли!
Розового платья
Никто не подарил!
Кто бескорыстней
был?!» – Нет, я корыстна!
Раз не убьешь, –
корысти нет скрывать,
Что я у всех
выпрашивала письма,
Чтоб ночью целовать.
Сказать? – Скажу!
Небытие – условность.
Ты мне сейчас –
страстнейший из гостей,
И ты откажешь перлу
всех любовниц
Во имя той – костей.
Виль Мустафин
Ох, Мариночка-Марина,
–
я не плачу, я кричу:
ты такое сотворила,
аж завидно палачу...
Враз обуглила до
срока, –
я в костре твоем
сожжен…
Назовут тебя воровкой
эти –местные – из жен…
Задана же ты задачу:
быть в толпе, а жить
тобой…
Не кричу я, – горько
плачу,
обреченный на убой…
Вожделенно душат душу:
не сравнится эта боль
ни – когда свежуют
тушу,
ни – спиною на угóль...
Тело казни перетерпит,
а душа, она – душа…
Как кричат сухие
степи? –
Тихо, словно не
дыша...
Не услышишь ни
кусточка,
ни травинки-мелюзги...
Сожжена душа… И точка…
Ну, а пепел, – жги, не
жги...
♦ ♦ ♦
Марина Цветаева
Вот опять окно,
Где опять не спят.
Может – пьют вино,
Может – так сидят.
Или просто – рук
Не разнимут двое.
В каждом доме, друг,
Есть окно такое.
Не от свеч, от ламп
темнота зажглась:
От бессонных глаз!
Крик разлук и встреч –
Ты, окно в ночи!
Может – сотни свеч,
Может – три свечи...
Нет и нет уму
Моему покоя.
И в моем дому
Завелось такое.
Помолись, дружок, за
бессонный дом,
За окно с огнем!
Виль Мустафин
Ох как тяжко мне,
Марина,
среди этих вечных
зим...
Медицина не повинна,
если слаб аминазин…
Ох как тяжко… Нету
мочи, –
весь устал я от житья…
Даже мозг уж не
бормочет
про красоты бытия...
Уж судьба, старухой
горбясь,
прячет робкие глаза, –
знает, старая, что
горя
нам выказывать нельзя…
Пересохшею осокой
тычат строки мне в
лицо...
А из окон, из-за окон
–
гвалт гогочущих юнцов…
Подойду, раздвину
шторы,
в даль, как в
невидаль, взгляну. –
Промолчу– «Ребятки,
что вы
так-то громко – про
луну?..
Никуда-то вам не
деться…
(Хорошо, что разум
слаб.)
Дай-то Бог, чтоб ваша
детскость
вас подольше пронесла
б…
Промолчу, коль сырость
в горле
простудила все слова…
Почернел последний
корень
прошлогоднего ствола.
Не успев набухнуть,
почки, –
не прослышавши про
лист, –
пожелтели прошлой
ночью,
а ума не набрались…
Свой живот втяну к
спине я
и к столу прижмусь
тишком, –
я побалуюсь, смирнея,
невеселеньким стишком:
про прошедшие желанья,
не нашедшие творца,
про уроки выживанъя,
аж до самого конца…
Обману себя на часик,
–
слава Богу, – жизнь
идет…
Ох, Марина, так мне
тяжко…
Шел бы час в зачет за
год...
♦ ♦ ♦
Марина Цветаева
В огромном городе моем
– ночь.
Из дома сонного иду –
прочь,
И люди думают: жена,
дочь,
А я запомнила одно:
ночь.
Июльский ветер мне
метет путь,
И где-то музыка в окне
– чуть.
Ах, нынче ветру до
зари дуть
Сквозь стенки тонкие
груди – в грудь.
Есть черный тополь, и
в окне – свет,
И звон на башне, и в
руке – цвет,
И шаг вот этот –
никому вслед,
И тень вот эта, а меня
– нет.
Огни – как нити
золотых бус,
Ночного листика во рту
– вкус.
Освободите от дневных
уз,
Друзья, поймите, что я
вам – снюсь.
Виль Мустафин
А в городе моем
темным-темно,
хоть свет горит, и
лампы не чадят...
Мой город спит уже
давным-давно, –
и кот молчит, и дети
не шалят...
А в городе моем такая
тишь,
что даже слышен шепот
облаков…
О, город мой, спасибо,
что молчишь,
что ты далек от топота
шагов...
А у меня – такая
благодать! –
Окошко – в ночь, и
дверь не на замке...
Я – далеко, – отсюда
не видать, –
я утопаю в этом далеке...
Так далеко, – не видно
и Земли,
так далеко, что небо –
подо мной.
Здесь – ни души! И
вьюги замели
последний след, что
вел ко мне домой…
Мой город –
одиночество мое.
Окно в ночи, – за ним
давно не спят,
но видят сны, забыв
про бытие...
Прости, Господь, коль
люди не простят...
♦ ♦ ♦
Марина Цветаева
Кто создан из камня,
кто создан из глины, –
А я серебрюсь и
сверкаю!
Мне дело – измена, мне
имя – Марина,
Я – бренная пена
морская.
Кто создан из глины,
кто создан из плоти –
Тем гроб и надгробные
плиты...
– В купели морской
крещена – и в полете
Своем – непрестанно
разбита!
Сквозь каждое сердце,
сквозь каждые сети
Пробьется мое
своеволье.
Меня – видишь кудри
беспутные эти? –
Земною не сделаешь
солью.
Дробясь о гранитные
ваши колена,
Я с каждой волной –
воскресаю!
Да здравствует пена –
веселая пена –
Высокая пена морская!
Виль Мустафин
Далекой, чýдною эпохой
повеяло от легких
слов, –
и музыка грудного
вздоха
ко мне сошла из давних
снов.
И распахнулся звездный
лóскут,
впустив тебя в мои
края,
куда закрыт свободный
доступ
любым изыскам бытия,
где клоунада – словно
кожа,
где грим наложен на
зрачки,
где даже смерть на
смех похожа,
и все подпилены
крючки…
И в этой келье
скомороха
ты появилась – как
дитя, –
забытую улыбку вдоха
своим явленьем воплотя…
♦ ♦ ♦
Марина Цветаева
Уж сколько их упало в
эту бездну,
Разверстую вдали!
Настанет день, когда и
я исчезну
С поверхности земли.
Застынет все, что пело
и боролось,
Сияло и рвалось:
И зелень глаз моих, и
нежный голос,
И золото волос.
И будет жизнь с ее
насущным хлебом,
С забывчивостью дня.
И будет все – как
будто бы под небом
И не было меня!
Изменчивой, как дети,
в каждой мине,
И так недолго злой,
Любившей час, когда
дрова в камине
Становятся золой,
Виолончель, и
кавалькады в чаще,
И колокол в селе...
Меня, такой живой и
настоящей
На ласковой земле!
К вам всем (чтó мне,
ни в чем не знавшей меры,
Чужие и свои?!)
Я обращаюсь с
требованьем веры
И с просьбой о любви.
И день и ночь, и
письменно и устно:
За правду да и нет,
За то, что мне так
часто слишком грустно,
И только двадцать лет,
За то, что мне прямая
неизбежность –
Прощение обид,
За всю мою безудержную
нежность
И слишком гордый вид,
За быстроту
стремительных событий,
За правду, за игру...
Послушайте! – Еще меня
любите
За то, что я умру.
Виль Мустафин
Марина, как же ты сюда
пришла?
Как в этом злобном
мире появилась?
И как меня – в толпе
чужой – нашла?
И обняла... И оказала
милость…
И... увела в далекие
миры,
откуда в жизнь мирскую
нет возврата, –
где места нет для
суетной игры, –
где все – воистину: и
праведно, и свято…
И я живу теперь – как
полубог –
привольно и вольготно
– словно воздух:
вокруг меня всё небо
голубо,
и все дела отправлены
на отдых.
Земля-малютка где-то
вдалеке
маячит, как забытый в
детстве мячик.
И Смысл Существования
к руке
моей прильнул – как
маленький –
и плачет…
♦ ♦ ♦
Марина Цветаева
Откуда такая нежность?
Не первые – эти кудри
Разглаживаю, и губы
Знавала темней твоих.
Всходили и гасли
звезды, –
Откуда такая нежность?
–
Всходили и гасли очи
У самых моих очей.
Еще не такие песни
Я слушала ночью
темной, –
Откуда такая нежность?
–
На самой груди певца.
Откуда такая нежность?
И чтó с нею делать,
отрок
Лукавый, певец
захожий,
С ресницами – нет
длинней?
Виль Мустафин
Но кáк отвечу я тебе,
Марина,
коль слово голо,
словно гусь бритый?
Коль даже музыка – не
без ритма,
пусть инструментом –
не фагот, – горло…
Коль даже выдох –
тишины тише –
враждебен стону, – где
тутъ выть вою?..
Но только знаю я, что
нас – двое,
и чую звуки те, что –
меж – тонут…
Я слышу зов далекий
твой – близко
и даже ближе, чем
ладонь – снегу.
В тиши погоста голоса
лишни, –
я говорю с тобой, как
ночь – с небом…
♦ ♦ ♦
Марина Цветаева
Я тебя отвоюю у всех
земель, у всех небес,
Оттого что лес – моя
колыбель, и могила – лес,
Оттого что я на земле
стою – лишь одной ногой
Оттого что я о тебе
спою – как никто другой.
Я тебя отвоюю у всех
времен, у всех ночей,
У всех золотых знамен,
у всех мечей,
Я закину ключи и псов
прогоню с крыльца,
Оттого что в земной
ночи я вернее пса.
Я тебя отвоюю у всех
других – у той, одной,
Ты не будешь ни чей
жених, я – ни чьей женой,
И в последнем споре
возьму тебя – замолчи! –
У того, с которым
Иаков стоял в ночи.
Но пока тебе не скрещу
на груди персты, –
О, проклятие! – у тебя
остаешься – ты:
Два крыла твои,
нацеленные в эфир, –
Оттого что мир – твоя
колыбель, и могила – мир!
Виль Мустафин
Одиссей, Одиссей…
Не имеющий сердца – не
плачет…
И не слышит вестей
от сирен – ослепленный
удачей…
Проплывай, проплывай,
привязавшись к столбу
добровольно, –
не познавший – не
знай,
как душе перевязанной
больно.
Не услышавший песнь,
не услышит призывной
печали, –
как израненный лес
к топору свои веточки
тянет!..
На погибель свою
обрекаю безвинное
тело:
над могилой стою
и молю, чтоб Сирена
запела…
♦ ♦ ♦
Марина Цветаева
О неподатливый язык!
Чего бы попросту –
мужик,
Пойми, певал и до
меня:
– Россия, родина моя!
Но и с калужского
холма
Мне открывалася она –
Даль, тридевятая
земля!
Чужбина, родина моя!
Даль, прирожденная,
как боль,
Настолько родина и
столь –
Рок, что повсюду,
через всю
Даль – всю ее с собой
несу!
Даль, отдалившая мне
близь,
Даль, говорящая:
«Вернись
Домой!» Со всех – до
горних звезд –
Меня снимающая мест!
Недаром, голубей воды,
Я далью обдавала лбы.
Ты! Сей руки своей
лишусь, –
Хоть двух! Губами
подпишусь
На плахе: распрь моих
земля –
Гордыня, родина моя!
Виль Мустафин
В груди кровоточила
рана,
тая за болью зов
кровей,
как неусыпная охрана
своих березовых
корней.
Когда порушились опоры
и горем глянул лик
судьбы,
душа, – враждебная
отпору, –
спасла – уходом от
борьбы.
И улыбаясь – маской
ласки –
встречала тех, о ком
твой мозг
твердил упорно: всё –
напрасно,
в руках у них – букеты
розг.
Но ты молила, ты
просила:
«Верните Родину
мою!..»
Ты все забыла, все
простила
за полглотка – в
родном краю…
♦ ♦ ♦
Марина Цветаева
С большою нежностью –
потому, Что скоро уйду
от всех, –
Я все раздумываю, кому
Достанется волчий мех,
Кому – разнеживающий
плед
И тонкая трость с
борзой,
Кому – серебряный мой
браслет,
Осыпанный бирюзой...
И все записки и все
цветы,
Которых хранить
невмочь...
Последняя рифма моя –
и ты,
Последняя моя ночь!
Виль Мустафин
На клочки разодрали
твое крыло
и набили пером тюфяк.
И пока храпело в ночи
село,
все чего-то жевал
хряк.
Распилили череп, ища
алмаз.
Не найдя, раскроили
грудь.
Разорвали сердце и
бросили в таз, –
неразгаданной тайны
суть.
А к утру, разрумянив
свое мурло
и упрятав разбой в
гроб,
повезли в самый
дальний из всех миров
по неведомейшей из
троп…
На клочки разодрали
твое крыло
и набили пером тюфяк.
И пока храпело в ночи
село,
все чего-то дожевывал
хряк…
♦ ♦ ♦
Марина Цветаева
О поэте не подумал
Век – и мне не до
него.
Бог с ним, с громом,
Бог с ним, с шумом
Времени не моего!
Если веку не до
предков –
не до правнуков мне:
стад.
Век мой – яд мой, век
мой – вред мой,
Век мой – враг мой,
век мой – ад.
Виль Мустафин
Вот тáк, Марина...
Тáк-то, так…
Всё – как всегда и –
как везде...
(Быть может, хуже, чем
везде,
но – как всегда, – уж
это – факт.)
Кому нужны твои слова?
Кому – души твоей
куски? –
Жратва. Корова. Дом.
Дрова...
Что? – Не о тех?.. –
Не то, что рва
меж «те» и «эти», – ни
доски,
ни щепки: близки, тáк
близки!..
Вот тáк, Марина...
Тáк-то, так…
Теперь скулят: «Ах,
затравил!.» –
Брехня. – Не зá-, не
нá-травил,
а просто – цепь слегка
стравил
у лютой своры
заправил,
где каждый – вурдалак…
А их, Марина, их-то,
их…
Их столько!.. Столько
их!.. –
Ни Гумилевских, ни
твоих,
ни Тютчевских, ни Пуш-
кинских, ни
Лермонтовских душ
не напасешь на них...
Вот тáк, Марина…
Тáк-то, так...
Прости меня, прости…
Но было тáк, и будет
тáк,
покуда будет стих...
♦ ♦ ♦
Марина Цветаева
Тоска по родине! Давно
Разоблаченная морока!
Мне совершенно всё
равно –
Где совершенно
одинокой
Быть, по каким камням
домой
Брести с кошелкою
базарной
В дом, и не знающий,
что – мой,
Как госпиталь или
казарма.
Мне всё равно, каких
среди
Лиц – ощетиниваться
пленным
Львом, из какой
людской среды
Быть вытесненной –
непременно –
В себя, в единоличье
чувств.
Камчатским медведем
без льдины
Где не ужиться (и не
тщусь!),
Где унижаться – мне
едино.
Не обольщусь и языком
Родным, его призывом
млечным.
Мне безразлично – на
каком
Непонимаемой быть
встречным!
(Читателем, газетных
тонн
Глотателем, доильцем
сплетен...)
Двадцатого столетья –
он,
А я – до всякого
столетья!
Остолбеневши, как
бревно,
Оставшееся от аллеи,
Мне всé – равны, мне
всё – равно,
И, может быть, всего
равнее –
Роднее бывшее – всего.
Все признаки с меня,
все меты,
Все даты – как рукой
сняло:
Душа, родившаяся –
где-то.
Тáк край меня не
уберег
Мой, что и самый
зоркий сыщик
Вдоль всей души, всей
– поперек!
Родимого пятна не
сыщет!
Всяк дом мне чужд,
всяк храм мне пуст,
И все – равно, и все –
едино.
Но если по дороге –
куст
Встает, особенно –
рябина...
Виль Мустафин
Тебя похоронили зá
кладбищем,
невдалеке, но все же –
зá стеной...
Где, как чужак,
холодный ветер рыщет
и стонут звезды в
копоти ночной...
Тебя похоронили зá
погостом, –
внутри нельзя (по вере
иль по тьме,
короче, – не положено
по ГОСТу, –
и баста!) ты – изгой –
в своей стране.
Вопят людишки: «Такова
планида! –
Пророка нет в
отечестве своем!..»
Всё правильно, всё
верно, – ведь для гниды
царицей – вошь, всё
прочее – бельё…
И потому таков удел
поэта –
быть изгнанным из всех
людских эпох.
Ведь чистота – души
его примета!
А чистота –
смертельный враг для блох…
Но видит Бог, –
людишки заплутались:
ложь – точно вошь –
царует над землей.
Людишки лжи за денежку
продались,
и потому, не властвуют
собой…
Ты знай, Марина: с
нами Божья милость…
И даже этот каменный
забор
переместился – зá твою
могилу...
Спокойно спи...
Людишки - не укор...
♦ ♦ ♦
Марина Цветаева
Настанет день –
печальный, говорят!
Отцарствуют, отплачут,
отгорят, –
Остужены чужими
пятаками, –
Мои глаза, подвижные,
как пламя.
И – двойника
нащупавший двойник –
Сквозь легкое лицо
проступит – лик.
О, наконец тебя я
удостоюсь,
Благообразия
прекрасный пояс!
А издали – завижу ли и
Вас? –
Потянется, растерянно
крестясь,
Паломничество по
дорожке черной
К моей руке, которой
не отдерну,
К моей руке, с которой
снят запрет,
К моей руке, которой
больше нет.
На ваши поцелуи, о
живые,
Я ничего не возражу –
впервые.
Меня окутал с головы
до пят
Благообразия
прекрасный плат.
Ничто меня уже не
вгонит в краску,
Святая у меня сегодня
Пасха.
По улицам оставленной
Москвы
Поеду – я, и побредете
– вы.
И не один дорогою
отстанет,
И первый ком о крышку
гроба грянет, –
И наконец-то будет
разрешен
Себялюбивый, одинокий
сон.
И ничего не надобно
отныне
Новопреставленной
болярыне Марине.
Виль Мустафин
Ах, Елáбуга,
Елáбуга-буга, –
талой глины проливные
берега…
Слезы ль алые окрасили
твой лик?..
Взор ли пасмурный от
старости поник?..
Ох, Елабуга, – угрюмый
городок, –
то ли сроки виноваты,
то ли рок?..
Может, Бога позабыла
сторона?..
Иль в нее влюбился
люто Сатана?..
Не горят уже и маковки
над ней,
облетели и кресты с ее
церквей...
Толи тлен возлег на
город, то ли дым, –
и деревья облысевшие
под ним…
Божий свет тебя
обходит стороной,
даже звезды –
вороненой бороной –
чернотою понависли над
тобой,
сиротинушкой,
сироткой, сиротой…
Что за горюшко… Ну что
же за напасть... –
В петлю слазить ли, с
обрыва ли упасть?..
Волны шепчутся по
камушкам: «Прощай…
Обещай забыть
навеки... Обещай...»
Ох, Елáбуга,
Елáбуга-Ягá...
Ах вы, алые над Камой
берега...
Темный камень тяжко
давит мне на грудь, –
аж не выдохнуть, – не
то чтобы вдохнуть...
=
наверх = | 
