|
Лялька была вся из себя замдиректора. Рано утром собрала труппу театра в актовом зале гостиницы и заявила, что мы сворачиваем гастроли. Завтра уезжаем из большого города Кургана в свой маленький Шадринск. Во всем виноват дядя Коля. Он опозорил театр, да какой там театр? Родину опозорил! Устроил скандал с итальянкой. Той самой, с которой в холле в шахматы играл по вечерам. Ну, да – девчонке – 18, ему – за 60. Она в своей Италии ногу сломала. Сложный перелом. За большие деньги привезли к Илизарову. Срастили ногу, слава науке! Им сегодня на самолет. Им домой лететь! А дядя Коля, сволочь, что-то такое про себя порассказал, что девчонку понесло. Короче, не гастроли сворачиваем, а спектакли отменяем, в которых дядя Коля занят. Отправляем его домой. А, может быть, и не отправляем. Может быть, вот сейчас прямо осудим просто. На вид поставим, выговор объявим. Но гастроли доиграем. Может быть. Хотя, вряд ли! Короче, сама она не знает… - А что случилось? – спросил кто-то. Замдиректора умным лицом обвела аудиторию. - Женится дядя Коля. - Давно пора! – хмыкнул в зале сонный голос. - Итальянку охмурил. - Ну, вот тебе и в жопу ранетый! – хихикнула умная Милка. - Всю ночь к ним в дверь барабанил. Мать ее в панике. Милицию вызвала. Сейчас там не только милиция. Сами понимаете. А девка утром лететь отказалась. - Где он сам теперь? – спросил кто-то. - За-ба-ри-ка-ди-ровался! Гад! – прошептала Лялька так, что все услышали. Дядя Коля был фронтовик. Все мы, кому случалось выпивать с ним, ну, допустим за начало сельских гастролей, в какой-нибудь районной гостинице, знали, что после второго третьего стакана портвешка дядю Колю прорвет, и он обязательно расскажет про эшелон. Про тот самый, в котором его разбомбили по пути на фронт. Свистели бомбы, гром гремел страшней небесного, земля взлетала комьями под облака и, осыпаясь, роняла клочья тел человеческих на еще не убитых, но уже обезумевших новобранцев. Очнулся дядя Коля в госпитале. Там и кончилась его война. Комиссовали с осколочным ранением в ягодицу. Эту самую ягодицу он тут же и демонстрировал. Реальный шрам на конкретном месте перечеркивал впечатление от его рассказа. Мы-то войну познавали в кино. Там она была убедительно героической и победоносной. Совсем не про дядю Колю. Потому промеж собой мы тихонько хихикали над его боевой заслугой. Да и актер он был так себе, невысокий щупленький, как бы ныне выразились, без харизмы. В театральном автобусе он сидел на переднем сиденье. Когда холодало, каракулевый воротник его пальто обдавал меня запахом нафталина, вытравляя все мечты о светлом будущем. Всякий молодой актер понимает, что маленький провинциальный театр лишь эпизод в его биографии. Здесь он, наиграет репертуар, поднаберется опыта и вот, еще немного, еще чуть-чуть, и жадная до талантов столица распахнет перед ним свои двери, а там всесоюзная известность, и всенародная любовь, и лучистая слава примут его в свои объятия, как сына родного. Но крепкий нафталин, как нашатырный спирт, трезвил сознание до прозрачной ясности, где усердный автобус, с затихшими в нем артистами, бежал от райцентра к райцентру по заснувшему в снегах Зауралью. Бежал, не умея остановиться, и укачивал в сон, утомленных пассажиров. Однажды я приснился себе в образе воротника. Лежал я на плечах дяди Коли весь пушистый и пахучий, весь в тепле и неге, но автобус качнуло, и, пробуждаясь, из бездны, во след себе я услышал голос: - Эта музыка будет вечной. - Утреннюю сказку отменяем! – подводила итог собранию Лялька. – Там дядя Коля Козла играет, роль центральная, ввести никого не успеем. Вечером «История любви», там молодежный состав, там у него эпизод. Замену найдем. До обеда решим, кем заменить. - Кем бы здесь его заменить, – съязвила умная Милка. - Все! – отрезала замдиректора, – Расходимся. Желательно всем быть в номерах. Мы расходились, шурша, по тишине подошвами, а потом умная Милка и я, не сговариваясь дошуршали до холла второго этажа и молча, присели в кресла. Далее по левому коридору, за третьей дверью справа был номер люкс. Из него звучали взволнованные женские голоса. Они звучали так громко, что даже на нашем расстоянии слышны были все итальянские слова с твердым русским «р», а больше ничего в них не было понятно. И, вдруг из соседнего номера суматошно выскочили два человека в костюмах: один высокий и прямой, второй сутуловатый, втянувший голову в плечи и, с румянцем на щеках. У них там, в покинутой комнате, что-то явно сорвалось. Они оглянулись на нас, но не стали отвлекаться. Сутуловатый быстро настроил ухо на дверь люкса и начал переводить. Прямой внимательно слушал. Сутулый вынужден был говорить громко, пробиваясь сквозь шум голосов, летящих из-за двери, потому мы тоже слышали его. - Это безумие, – успевал сутулый за зрелым женским голосом, – Он принес тебе цветы! Он пришел к тебе взять в жены! Старый.. э-э.. козел. - Мама, ты все неправильно понимаешь, – преображался переводчик, следуя за голосом девушки и впадая в ее интонации. – Нет ничего того, что тебя возмущает!.. Нет! Нет! Нет! - Какого черта мы не улетели?! - Я сама не знаю, мама! Но я не могла оставить его одного! - Кто он тебе? - Я не знаю, кто он мне, мама! Я не знаю, кто он мне! - Он хочет взять тебя в жены. Ты для этого здесь остаешься? - Мама я не остаюсь, но я должна его увидеть. Я не могу оставить его одного. - Хорошо, дорогая! Здесь мы лечили твою ногу, а голову лечить будем в Италии! - Мама, мама! Это я виновата! Я позволила ему так думать! А теперь он в опасности. Из-за меня! Я не могу оставить его одного! - Зачем он тебе? Зачем этот безумный старик? - Мама, ты никогда не показала мне отца! Даже на фотографиях! - Ну и что? Ну и что? Так случилось. Он тебя не стоит! - Мама! У тебя был папа! Ты видела его живым. - Я!.. Я… Я видела. - Иногда к нам приходила толстая тетя Софи. Когда я была маленькая, ты уводила меня в дальнюю комнату. Ты не хотела, чтобы я слушала ее рассказ о том, как всю вашу деревню немцы вели на расстрел: и мужчин, и женщин, и твоего папу. Но я это слушала, я подкрадывалась к двери, и несколько раз мне удалось подслушать эту страшную историю. Каждый раз она рассказывала ее по новому, потому что ты каждый раз выспрашивала все новые и новые подробности… - Это не твоя история! Тебе не надо было ее знать! - Но я ее знаю, мама! И я не жалею о том, что я ее знаю! И, если бы я не знала эту историю, я бы совсем не знала моего деда. А теперь, я с детства смотрю на него глазами толстой тети Софи, которая не всегда была толстой. Она была хрупкой маленькой голодной девочкой, которой удалось споткнуться и укатиться с дороги под гору, и не дышать, и смотреть, как всех ее родственников… - Замолчи! Замолчи! Ты точно сумасшедшая! Я свяжу тебя веревками и увезу домой лечить голову! - Хорошо, я согласна, я согласна лечить голову. Но прежде мне надо увидеть его! - Я тоже была маленькой девочкой. Но это было так давно, что можно сказать не было никогда! Это теперь никому не надо! - Мне надо, мама, мне надо! Николя, – тут переводчик поперхнулся, – Ни-коля… рассказал мне несколько своих историй. И мы услышали в изложении юной иностранки, в переводе нашего чекиста, один из давно известных нам рассказов дяди Коли о том, как перед посадкой в эшелон, они ловили дезертира. Он был деревенский паренек и у него, похоже, сдали нервы. Его недосчитались при построении на перекличке. Трем взводам приказали прочесать лесок за станцией. Не успели приступить, беглец сам вышел навстречу. Он путано и сбивчиво бормотал что-то про расстройство желудка. Опытный офицер спросил: - Где винтовка? Винтовки при нем не было, и он не мог вспомнить, где она? Бросились искать винтовку. Нашли, неподалеку, в стоге сена. Он сам спрятал оружие. Это был приговор. Когда паренек вырыл себе могилу, его спросили о последнем желании. Он сказал: «Хочу морковку. Свежую». Эту историю, дядя Коля обычно рассказывал, чтобы объяснить, почему он вообще не ест морковь. И вот, не успел переводчик, произнести последнее слово, точнее, в тот момент, когда он ошеломленный словом «морковку», произносил слово «свежую», перед ними распахнулась дверь и явилась юная итальянка. Невысокая, смуглая, полноватая. - Здравствуйте! – сказала она Пока сутулый сглатывал воздух, прямой решительно произнес: - Здравствуйте! Мы, к сожалению, не говорим по-итальянски. - Решительно не говорим, – задыхаясь, поддержал его сутулый. - Но можем перейти на английский. Do you speak?.. - Благодарю, вас. Я говорю по-русски. Что вам угодно? Рядом с девушкой появилась ее темпераментная мама, такая же невысокая и смуглая, и затаратирила что-то на своем языке. - Мама спрашивает, кто вы? – перевела девушка. - Мы представляем… Как бы вам доступней объяснить, по вашему это называется муниципалитет, – очень мягко, но с напором произнес высокий, – переведите вашей маме, что все ваши сложности с визой улажены, на вечерний рейс в Москву билеты для вас забронированы. Девушка, не отрывая взгляда от лица высокого, медленно и монотонно перевела маме его слова. Мама затрясла правую ладонь благодетеля двумя своими темпераментными руками и принялась осыпать его словами благодарности. Когда она затихла и на радостях нырнула в номер, девушка тихо спросила: - Могу я видеть Николя? - Да, конечно, – проникновенно согласился с ней высокий, – Мы его сейчас приведем. Девушка вышла в коридор и, прикрыв за собой дверь, махнула рукой в сторону холла. - Я буду ждать его здесь. Прямой и сутулый двинулись к лестнице. Путь им предстоял не близкий, дядя Коля жил на пятом этаже. Девушка тем временем, вышла в холл, достала из общей тумбочки шахматы и присела к столу на свободное кресло. - Здравствуйте, – сказала она. - Здравствуйте, – ответила умная Милка. Я тоже что-то смущенно промычал. - Вы с ними? – спросила она угнетенно. - Нет, мы скорее с ним, – нашлась умная Милка. - Вы друзья Николя? – оживилась итальянка. - Ну, да, мы за него! – смело сказал я. А ведь иногда я проходил через этот холл по пути из вечернего буфета и видел в приглушенном до желтизны освещении дядю Колю и смуглую полнушку за шахматной доской. Вот тебе и воротник! Вот эта музыка будет вечной! - Я Джулия, – сказала девушка. - Людмила, – ответила умная Милка. Я тоже представился. - Помогите мне, – попросила Джулия. - Мы? – удивился я. - Да. Если они приведут Николя, я не хочу, чтобы они слышали, о чем мы будем говорить. Он хороший человек. Просто не совсем правильно меня понял. Я тоже его люблю. Но не так! Это я виновата в том, что утром он пришел жениться. Я выложил на столик брелок-бочонок с ключом от моего номера. - Вот, возьмите. - Это где? - Здесь. Вот этот коридор, дверь по правой стороне. - Проводите. - Да, конечно. Когда она входила в мой номер, я принюхался к ее затылку. До жути хотелось узнать, чем пахнет итальянка. Сеном пахли ее волосы, после бессонной ночи. Сено и нафталин. Эта музыка будет вечной! - Извините, не убрано. Если, что… Кофе, кипятильник. Ну, я пошел. Я шагнул из номера спиной вперед и наступил на чью-то ногу. Это был дядя Коля. Он спустился на этаж по противоположной лестнице, не по той по которой двинулись к нему высокий и сутулый. Он отскочил, он не сразу узнал меня, он принял бойцовскую стойку. - Дядя Коля, это я. Доброе утро! - А пошли они все на х…! – сказал он. - Согласен, – сказал я. - Ты уже все знаешь? - Все знают. - Ни хера вы не знаете. Меня занесло. Ну, что было, то было. Постучи в ее номер. Позови. - Уже позвал, – сказал я, – она здесь. Она стояла в дверном проеме и смотрела на него своими темными грустными глазами. - Джулька! – сказал дядя Коля. - Николя! – сказала Джулия. - Ну, я пошел, – сказал я. Умная Милка расставила шахматы на доске и смотрела на них, подперев щеку ладонью. Мы с высоким вошли в холл почти одновременно. Он из того коридора, где был люкс, я из того, где был мой номер. Высокий оглядел холл и присел в кресло напротив Милки. - Ваш ход, – сказала она, не отрывая руку от щеки. Высокий уперся в Милку взглядом, так, что она вся вжалась в себя. - Ну! – сказал он. - Ну, и что «ну»? – ответила Милка. - Где они? - Кто они? – искренне удивилась Милка. - Если его нет в номере, а ее нет здесь, значит они вместе! Где?! – он выкрикнул вопрос, резко встал на ноги и отошел к окну. Он обозначил нам свою спину. В окно светило солнце, огибая светом застывшую фигуру в солидном костюме. Молчали минут пять. - Где они! – спросила фигура. - Они рядом, – сказал я. - Где?! - В моем номере. - Что они там делают? - Детей они делают, – съехидничала умная Милка. Высокий развернулся на каблуке и подошел ко мне. - Парень, ты куришь? - Курю. - Дай сигарету. Я протянул ему пачку «Опала». - С вашего позволения, – кивнул он Милке, и неумело прикурив от моей зажигалки, вновь присел в кресло перед шахматной доской. Он несколько раз затянулся, с отвращением выдыхая дым. - Нет страшнее зверя, чем взбесившийся баран, – вдруг, сказал он, вдавливая недокуренную сигарету в пепельницу. В этот момент в холл почти бегущей походкой влетел сутулый. Он положил на стол перед высоким бумажный пакетик и, шуточно извиняясь, пояснил: - Оказывается, не так легко найти. Но кое-где есть. Высокий взглядом оценил пакет и обратился к Милке: - Ну, ваш ход, сударыня. - Первыми ходят белые, – ответила она. - А мы перевернем доску, – предложил высокий. - А стоит ли? – не сдавалась Милка. – Ведь проще взять фигуру и сходить. - Да вот что-то не берется, – нервно произнес высокий и прислушался к шагам в коридоре. Да, это были они: дядя Коля и Джулия. Она вернула мне ключ от номера и сказала: - Мы все уладили. И зависла тишина. - Николя хочет принести извинения моей маме, – сказала она всем нам. И вновь зависла тишина. - Он мой дедушка. Вы его не расстреляете? – обратилась она к высокому. - Вы о чем? – спросил высокий. Джулия поцеловала дядю Колю в щеку: - Я о дедушке. - Ну, и хорошо, – сказал высокий. Дядя Коля подошел к столу, взял черную пешку и сделал ход навстречу высокому. Вернулся к девочке и обнял ее. - Пойдем, Джулька, – сказал он. Они ушли извиняться. - Ваш ход, – сказала Милка. - Финита ля комедия, – сказал высокий, поднимаясь на ноги, – спасибо за компанию. - Всегда пожалуйста, – съязвила умная Милка и добавила вслед уходящим. – Извините, товарищи, вы пакетик забыли. Высокий вернулся за пакетиком и, сделав несколько шагов, избавился от него, швырнув в урну. - Интересно, что там? – спросила Милка. Когда их шаги отзвучали в коридоре, я извлек пакетик и раскрыл его. Там была морковка. Одна единственная красная морковка. |
