|
Далеко унес меня океан жизни от берега родины. Были города, большие и маленькие, красивые и убогие, пронизанные морским ветром и затхло-пыльные, знойные и промозглые. Был Белый город, шагнувший в татарскую степь в том числе и с моих натруженных ладоней. Светлый, просторный, новорожденный, со смешными трогательно-голыми саженцами вместо зелени. И была косматая, тяжелая, себе на уме, столица сугубо российской глубинки, мое последнее пристанище. Эти города заслонили мою бедную родину с круглой водонапорной башней посередине – такие стоят чуть не на каждой станции вдоль горьковской железной дороги. Но эта башня была особенной, и дни, когда спускали через широкую трубу воду вспененной до белизны мощной струей, были тоже особенными праздниками для окрестной мелюзги.
Моя родина пахла железной дорогой: прогретыми на солнце рельсами и разомлевшими смоляными шпалами, запахами неведомых краев, неуловимо оседавшими с мчавшихся "скорых". У моей родины много запахов и лиц: земляничное, звездное, золотисто-огненное, речное, а одно из них серебряное, искрящееся – зимнее. Таких белых, сверкающих и таких огромных сугробов уже не было никогда и нигде – ведь они возвышались над головой… Никогда и нигде так не пахли корешки и страницы библиотечных книг, их сладко вдыхаемый запах кружит голову… Я помню золотой огонь моей родины в русской печи, ее нестерпимый жар, понемногу остывающий к утру. На моей родине холодная, прозрачная река, пятикилометровый путь к которой по жаре и мягкой от пыли дороге труден и томителен как подвиг. Крупная рыба бьет хвостом поверхность воды, цветущую солнечно-желтыми кувшинками и ослепительными лилиями. Их букеты тяжелы, холодны и пахнут влагой… Один раз в году моя родина пахла мандарином – из бумажного кулька с новогодним детским подарком от железнодорожного депо. И постоянно моя родина пахла блохастой шкурой пса Барона и нежной шерсткой бездомных котят. Ох как далеко от меня родина, так далеко, что вернуться туда нельзя, потому что сквозь время и возраст не ходят. Когда прошло время, родина перестала быть м е с т о м. Навсегда. Она осталась сном, еле брызжущим светом на труднопроходимой дороге жизни, которая никогда не приведет к ней.
Как это странно – осознать утрату родины после десятилетий беспамятства, ощутить ее остроту и непоправимость. Потому что "где родился, там и пригодился", а больше так не пригодишься нигде, а может, и вовсе нигде не пригодишься. И солнце не будет так ласково, а небо так звездно, нигде так не будут пахнуть цветы и сугробы. И догадываешься вдруг, что все, происходившее с тобой в других местах, на родине бы происходило иначе, как уже никогда не произойдет. Что лишенная корней, всем чужая, преодолевала ты свою жизнь на чужбине. Любила чужих мужчин и дружила с чужими друзьями, жила в чужих домах и растила чужих, хоть и рожденных тобой детей, не понимая, отчего так зла тоска и так непомерно одиночество, отчего немилостива судьба и смешны враги, а любовь и дружба какие-то сквозные, отчего невесело на пиру, а на похоронах не больно…
Догадавшись об этом, ты можешь строить себе мир заново, но, наверное, соскучишься и не достроишь. И тогда тебе останется одно: доживать. Но будет уже все равно, как, и ты перестанешь стремиться к благополучию и к общению, ты перестанешь тревожиться за будущее и заботиться о настоящем. Ты перестанешь суетиться. И тогда, быть может, твоя родина, которой нет для тебя вне, очнется в тебе. Родина в тебе, а иначе где бы она существовала все эти годы? И тогда обязательно что-то изменится. Никому не гарантировано счастье, но к страдающим да придет утешение.
4 апреля 2002 г., Кострома
|
