<<< назад

ПРОЛОГ

Компания бритоголовых братков, разгоряченная заморской выпивкой и доморощенным стриптизом, вывалилась из ночного клуба. Их не пугал резкий контраст между европейской роскошью и темной казанской улочкой, в убожество которой они тут же погрузились. Они не заметили резкого перепада температур – из уютного теплого зала, сверкавшего фужерами и прожекторами, сразу окунуться в сырую осеннюю ночь не очень приятно. На контрасты той компании было наплевать, они торопились к своим иномаркам, в салоне которых снова тепло, снова играет музыка и пахнет неторопливыми верблюдами и стремительными мустангами (иными словами, сигаретами "Kamel" и рекламой "Marlboro").

Компания смело плюхала через большую лужу, что была перед входом в клуб. Лишь один из них решил ее обойти. Это его и сгубило. От забора отделилась и направилась к нему темная фигура. Никто не обратил на незнакомца внимания, тем более, по виду и по походке он выглядел законченным бомжом. Однако тот бухарик, проходя мимо, ловко выдернул из руки братка, обходившего лужу, сигарету.

- Дай докурить, козел, – нагло буркнул алкаш и шатаясь зашагал прочь.

- Кто козел? Я твою маму е… – обиженный браток бросился за незнакомцем, привычно чувствуя спиной, как вся компания рванула следом, ему на помощь. – А ну стоять, сказал! За козла ответишь…

- Отвечу. И ты за маму ответишь, – незнакомец обернулся перед самым носом догонявшего и выстрелил в упор. Браток резко откинулся назад, его бросило на руки подоспевшим дружкам.

Даже в ночной тишине выстрел прозвучал как-то непривычно тихо. Компания уже через секунду протрезвела и кинулась в погоню, выхватывая из-под курток свои стволы. Только двое остались стоять, придерживая убитого. Голова его откинулась назад, глаза и рот были широко раскрыты. Он бился в предсмертной агонии.

Погоня ни к чему не привела, только разбудила переулок, в котором мгновенно скрылся незнакомец. Братки принялись палить в темноту, подняли страшный грохот, но совершенно впустую.

Сразу подъехали три машины ПМГ, выскочили милиционеры с автоматами и быстро (матюгами и пинками) положили всю компанию лицом в грязь. Только те двое остались стоять – в обнимку с убитым…

* * *

Проснувшись от далекой стрельбы, Вера никак не могла понять, кто и почему у них, в переулке, в самом деле мог ночью стрелять? Ведь не на Диком Западе живем, и не война, слава Богу, чтобы так вот запросто палить под окнами… Тут Вера вспомнила привидевшийся сон.

Собственно, я еще сплю, просто краешком сознания поняла, что пробудилась, краешком глаз еще вижу себя спящей в своем закутке, за нашей теплой печкой… За многие годы Вера выработала определенную технику, которая помогала перенестись из сознания сновидений к бодрствующему состоянию, не растрачивая подробностей и деталей увиденного.

Каждому человеку по ночам снятся сны, только чаще всего мы запоминаем те сновидения, которые снились непосредственно перед пробуждением. Если же между сном и пробуждением прошло несколько минут, то увиденное, как правило, забывается. Вот почему встречаются люди, которые – гордые в своем неведении – утверждают, будто никогда не видят снов. Даже теорию себе придумали, мол, сон без сновидений – самый полезный для здоровья.

А дело все в том, что мы просто не способны уберечь своих сновидений от неминуемого забвения, потому что система образов нашего дневного мышления отличается от образного языка ночных путешествий… Одним словом, нужно просто научиться понимать язык сновидений и переводить его на наш повседневный язык рассудка.

В молодости я, как и все, также забывала свои девичьи сны и редко запоминала сновидения… А сны Вере Христофоровне тогда снились удивительно яркие, многозначительные, смысл которых ей открылся гораздо позже. Дело в том, что в свои пятнадцать – шестнадцать лет она видела во снах то, что с ней случится с двадцати- (по времени первого замужества) до тридцатипятилетнего возраста.

Святый Боже, святы крепкий, святый бессмертный, помилуй нас… Она повторяла мысленно свод своих утренних молитв, стараясь не пошевелиться и не открыть глаз, по опыту зная, что иначе сновидение тут же упорхнет в полураскрытую форточку. За окном моросил осенний дождь, еще не рассвело, был тот самый важный час от четырех до пяти часов утра, когда ее дар ясновидения проявлялся наиболее остро.

Сгорбленный старик бежит по сосновому лесу, проворно так бежит, а на него сыплются иголки, падают сосновые ветки. Да это же по старику кто-то стреляет! Вероятно, это уже финал, теперь мне нужно, от эпилога к прологу, пройти с конца до начала сновидения… Наконец, все кусочки увиденного, постепенно уплывающего из ночного сознания, улеглись в сознании повседневном, и Вера поднялась с постели.

Было холодно, но она не стала накидывать халат и прикрывать форточку, а так и присела к письменному столу, где ждала ее прикосновения настольная лампа под старинным колпаком и амбарная тетрадь с авторучкой, приготовленные с вечера. Мелко вздрагивая от холода, в одной сорочке, Вера Христофоровна принялась подробно записывать привидевшийся сон.

Глава первая

В последнее время Анатолий Виленович стал уставать. По утрам просыпался, не чувствуя себя отдохнувшим и восстановившим силы. Голова тяжелая, руки и ноги затекли, словно свинцом налились. Не помогали ни кофе, подаваемое женой в постель, ни контрастный душ, которым он пытал себя последние двадцать лет. В машине, по дороге на работу, пролистывая без интереса утренние газеты, он продолжал зевать.

Особенная усталость навалилась на него в эту осень. И что примечательно, сразу после возвращения из отпуска. Две недели на Лазурном берегу, собственная, недавно купленная «дача» –   небольшая по их меркам, но очень даже просторная по нашим понятиям. Казалось бы, что еще нужно для восстановления сил? Козырев ощущал себя на Коста Калиде посвежевшим, отдохнувшим. Он даже рискнул, тайком от жены, заглянуть на часок в маленький приличный бардачок – и остался доволен своей мужской формой.

Но весь заряд бодрости, накопленный заграницей, улетучился в первый же рабочий день. 

В Казань они прилетели поздно ночью, и Анатолий Виленович, конечно, еще не знал всех новостей. За две недели тут без него произошло много всего неприятного.

И вот теперь, листая газеты, он натолкнулся в "Ведомостях" на сообщение в криминальной хронике, которое прямо его не задевало, но касалось непосредственных его интересов. Заметка называлась "Очередная перестрелка. Погиб еще один авторитет".

Автор заметки, судя по всему, парень молодой и в делах казанской братвы неискушенный, по ошибке назвал авторитетом некого Коновала, в миру Николая Коновалова. Журналист охарактеризовал его как "одного из лидеров Горьковской ОПГ". Вероятно, просто использовал привычное клише из милицейской сводки.

То, что Коновала подстрелили у ночного клуба "Азия", это было, конечно, неприятно, поскольку Коновал был человеком Козырева. Но дело в том, что Коля-Коновал был обыкновенным быком, в число особо приближенных Анатолия Виленовича не входил. Они даже лично не были знакомы. Коновал порой выполнял поручения Козырева, не подозревая, кто в действительности послал его на дело.

Неприятность заключалась не в том, что Колю было жалко. В конце концов, быков других хватает. К тому же под Коновала давно копали все руоповцы города. Обидно было за себя: пуля, пущенная даже в пьяной разборке между пацанами-отморозками, невольно летела в него – в Анатолия Виленовича, одного из тех, кто в определенной мере управляет всей этой кодлой.

Козыревский джип крутанулся по автодорожному кольцу на Танкодроме и повернул к озеру Средний Кабан, где между остатками захолустных дачек высился красавец-офис акционерной компании "Казан-Ойл". Анатолий Виленович являлся ее генеральным директором.

Когда-то он все силы своей души, все рабочее время тратил на строительство этого сказочного теремка. Чуть ли не сам нарисовал архитектору эскиз будущего здания и интерьер своего кабинета. Но теперь его не радовали ни внушительный фасад, ни помпезное крыльцо, ни беломраморная лестница на второй этаж, ни отделка собственных апартаментов, на что было потрачено столько личных сил и средств акционеров.

В приемной из-за стола вспорхнула Леночка, радостно захлопала глазками. У нее от рождения были очень длинные ресницы, которыми она страшно гордилась. Но она же их сама и портила косметикой, старалась так навазюкать их заграничной тушью, что после этого ресницы казались не живыми, наклеенными.

- Утро доброе, – буркнул Анатолий Виленович совсем не так уж и по-доброму.

Леночка хотела ответить на приветствие шефа, но тут же прикрыла рот и поджала губки, опешив от такого тона. Впрочем, губки ее, тоже неумеренно накрашенные фирменной лиловой дрянью, тут же расплылись в улыбке, когда шеф кинул ей на стол набор шикарной французской косметики. – Презент из-за бугра. Самом собой, это только для начала.

И на этот барский жест хозяина Леночка, признаться, довольно медлительная девушка, не успела ничего ответить – Анатолий Виленович уже прошел в распахнутую с фамильной табличкой дверь.

О его рабочем кабинете ничего особенного не скажешь. То, что в конце двадцатого века на Руси было принято называт евростандартом, было заурядным соединением псевдоевропейского стиля с квазирасейского стандартного «джентльменского» набора. Перечень предметов, обязательных для персональных кабинетов преуспевающих бизнесменов, руководителей предприятий и государственных чиновников. Тут и подвесные потолки с замаскированными светильниками, и мраморные вазы с икебаной, тут и гигантский телевизор "Био-Тринитрон", и самый навороченный компьютер (на нем хозяин кабинета в лучшем случае играет иногда в допотопный "Sex-tetris"), и массивные кожаные кресла, и черные столы… Одним словом, все самое-самое, и ничего такого, что выбивалось бы из усредненных представлений о престиже и помогало бы узнать что-нибудь о личных вкусах хозяина.

Анатолий Виленович привычно осмотрелся и с неудовольствием отметил, что кабинет, по которому, как раньше бывало, он успевал даже соскучиться за недельку-другую, интерьер которого он так тщательно прорабатывал, подбирая для себя каждую вещицу, – его «берлога» в это осеннее утро совершенно не порадовала.

Не порадовала его и комнатка отдыха, куда из кабинета вела небольшая дверь, законспирированная под стеновые панели. Там Козырев разделся и подошел к зеркалу причесаться.

Вид в зеркале Анатолия Виленовича порадовал еще меньше. Годы берут свое. К тому же усталость так заметна во взгляде выцветших глаз («когда мы были молодыми, то глазки были голубыми!»). Обычная внешность преуспевающего человека – некогда партийного бонзы и советского директора, ныне руководителя крупного акционированного предприятия, приватизированного по всем правилам доктора Коха. Солидная седина, гладко выбритые щеки, дорогой костюмчик, какому не страшны никакие наши отечественные животики и сутулые плечи –  хорошо сидит на любой вешалке, собака заграничная!

Вернувшись в кабинет, Козырев тяжело опустился в свое кресло со вздохом. Вздохнул не Анатолий Виленович, а кресло.

- Леночка, соедини меня с Филей, – говорит Козырев в открытую дверь. – И чайник поставь.

- Сию минуту, Анатолий Виленович, – раздалось из приемной чуть ли не через минуту.

Увы, реакцией Леночка не отличалась. Она вошла в кабинет шефа с чаем на подносе, когда тот уже хотел прикрикнуть на нее.

- Вот, Анатолий Виленович, бухгалтерия просила вас подписать.

Она положила на стол и предупредительно раскрыла перед ним папку для бумаг. Козыреву расхотелось повышать на секретаршу голос. Вообще не хотелось лишний раз нервничать, напрягаться. Он стал просматривать бумаги, ставя нужные резолюции и подписи и скашивая глаза на Леночку. Та была длинноногая, выше Анатолия Виленовича даже без каблуков. Юбка была короткой настолько, насколько позволяла должность и обстановка. Острый вырез костюма, когда она наклонилась над столом шефа, как бы нечаянно выказал маленькую грудку с темной родинкой и светлым соском. Все это проделывалось специально для него и, увы, опять нисколько его не порадовало. Он продолжал подписывать бумаги, а она продолжала:

- А еще бухгалтерия просила дать им машину, им нужно в банк. Чайник я поставила и с Филенчуком я вас соединила.

- Да где же он? – Козырев недовольно поморщился. Вот на ком он сегодня сорвет раздражение.

- Я тут, на связи, – раздался вкрадчивый тенорок из динамика селекторной связи. – Доброе утро, Анатолий Виленович, с приездом.

- Что же ты сразу не отзываешься, дорогой ты наш контрразведчик? Врубился на связь и молчишь. Как всегда, подслушиваешь?

- Да что вы, Анатолий Виленович!

- Ладно, ладно, знаем мы вас, отставных гэбистов. Это у вашего брата в крови, – Козырев начинал заводиться, но себя не торопил. – Ты же видел, моя машина подъехала, чего сразу на ковер не являешься?

- Иду, иду…

* * *

Даже по селектору было слышно, как задергался Филя в ожидании директорской накачки. Если говорить откровенно, то Козырев зря на него сорвался. Некрасиво это, знаете ли…

Когда-то они были одногруппниками в институте. Друзьями, правда, не были, но держались всегда в одной компании, поскольку оба ходили в отличниках и комсомольских вожаках, периодически сменяя друг друга – то одного избирали секретарем группы, а другого членом факультетского бюро, то наоборот. Козырев распределился на производство, получил, в общем, неплохое местечко, а Филенчук хоть и тоже пошел на завод, но по комсомольской линии. Потом Козырева избрали свободным секретарем парткома, а Филя скакнул выше – сразу в райком. Через несколько лет Козырева назначили главным инженером, невелика – да шишка! Однако Филя, гад, и тут подгадал – ушел в комитет безопасности.

С тех пор он стал важным и толстым, хотя всегда был подтянут и весел. О службе своей никогда ничего не рассказывал, но всегда норовил повыспросить, как и что у них на заводе. Козырев, конечно, рассказывал, как бы в шуточку, про все делишки руководства. Разумеется, выбалтывал только то, о чем на заводе было известно распоследнему грузчику. Стукачом он себя не считал, поскольку был уверен, что и на него другие так же стучат с удовольствием, взахлеб.

Филя по службе продвигался не шибко, но и последним сапогом не остался. Поэтому, когда представилась возможность, он в долгу не остался – помог Козыреву сесть в это директорское кресло. Впрочем, это Филя сам любил подчеркнуть, мол, если бы не он… На самом деле, неизвестно еще, насколько он подсуетился за своего кореша-агента. Да и место это по тем временам было не самое престижное и доходное. Тогда их шарашка называлась Главнефтеснабом и была обыкновенной базой по перекачке масла и солярки оттуда-туда и туда-отсюда. Все строго учтено, ни тонны не пустишь налево без оглядки. Основная производственная база размещалась за речпортом, далеко от центра, управленческая контора помещалась в тесной хибарке, впрочем, кирпичной и сухой.

Однако Филя успокаивал: ничего, это только ступенька в большую жизнь. В самом деле, связи кое-какие уже были. Поговаривали, что скоро для Козырева место освободится – в промышленном отделе обкома партии… Да только тут явился Горбачев со своим консенсусом и подвел всему свой косинус и абзац. В промышленный отдел Анатолий Виленович перешел, когда на площади Свободы, под самыми окнами обкома, начались митинги демократов и голодовки радикалов. Во что все это выльется, тогда никто еще не знал, однако Козырев почувствовал, что ничего хорошего из этого не выйдет.

Слава Богу, что место его еще не успели занять, его "зам." так и ходил полгода в "и.о." и желающих сесть на это гиблое место что-то было не видать – с топливом в ту пору случались большие перебои, никому не хотелось быть "козлом отпущения". Анатолию Виленовичу тот же Филенчук по старой дружбе намекнул, что с такой фамилией ему в верхах вряд ли теперь что-нибудь светит.  Вот был бы он Анасом Виленовичем Кадыровым… Тогда Козырев решил не искушать судьбу и вернулся в насиженное кресло. И как в воду глядел!

Скоро начали открываться кооперативы и совместные предприятия, стали закрываться обкомы и райкомы. Цены отпустили – и такое началось! Цены на бензин и дизтопливо аккуратно поползли вверх. Козыревская база из вшивой шарашки превратилась в акционерное общество. И "Казан-Ойл" стремительно пошел в гору. Тут и офис построился, и джип появился. И в Испании прикупилась по случаю дача не дача, в общем, небольшая недвижимость. Теперь туда съездить можно было всей семьей без проблем.

А вот с Филей все случилось с точностью до наоборот. Из могущественной и богатой организации КГБ, без своей верной заказчицы КПСС, как-то незаметно превратился в тихую богадельню. Ребята помоложе да пошустрее это быстренько поняли и ушли в коммерцию, а тем, кто перевалил средний возраст, ничего не оставалось как дожидаться отставки… Филенчук получил вторую большую звездочку на погоны и понял, что третьей ему уже не дождаться. Выслуги лет ему хватало, да больно-то и не держали. Так он неожиданно очутился у Козырева.

Привыкнув за долгие годы общения с Толиком в этакой приятельской фамильярно-покровительственной манере, Филенчук долго приучался разговаривать с Анатолием Виленовичем по-другому, не заискивая, конечно, перед начальником, подчеркивая их старые отношения. Но на равных говорить не получалось. Да и сам Козырев, поначалу встретив своего нового начальника отдела внутренней безопасности, что называется, на ровной ноге, постепенно перешел на некоторый снисходительно-повелительный тон. А иногда стал позволять себе и окрики, тем более, что Филенчук их терпел.

Но тут уж ничего не поделаешь, так жизнь повернулась. Скажем, у того же Козырева был друг детства Эрик. Вместе росли на Суконке, в одном дворе, вместе бегали на танцы в парк Горького и там отчаянно дрались спина к спине. Только вот Козырев попал в институт, а Эрик – в воспитательно-трудовую колонию. А там пошел на "взросляк", а там посыпались ходка за ходкой… Короче, когда Козырев стал директором нефтебазы, Эрик как раз освободился по пятому разу – с "тубиком" в открытой форме и с волчьим билетом в кармане. Прописки у него не было, на работу никуда не брали. Таким его увидел Козырев однажды из окна своей "Волги". Пожалел, устроил к себе разнорабочим…

Однако как только все в стране встало с ног на голову, тут "последние стали первыми". Эрик своих воровских замашек никогда не бросал, а тут, с появлением первых кооперативов, настало его времечко, и он подался в рэкетиры. Уже через год у него была точно такая же "Волга", а руководил он такой бригадой, которая по численности превышала козыревское АО.

Но добра он не забыл, сам вызвался стать для Козырева "крышей". На самом деле Эрик не просто прикрывал друга детства от наездов посторонней братвы, а постепенно втягивал и его самого в околокриминальный бизнес. Тем более, что бензин стал очень ходовым товаром.

Как быстро и как неожиданно все в нашей жизни сблизилось и перемешалось! Пацаны-гопники пересели на девятки, бандиты-рэкетиры стали вкладывать деньги в бизнес. Тем временем правительство демократов-реформаторов так поспешно увеличило число и суммы налогов, что честный бизнес стал просто невозможным. В конце концов, Анатолий Виленович понял, что жить и работать "честно", то есть по принятым законам, стало нереально. И раньше, конечно, руководители искали и находили лазейки, выгодные для своего предприятия и для себя лично. Однако теперь это приняло глобальные масштабы.

А значит, не надо философствовать и прислушиваться к комариному писку совести. Нужно «быть как все» – именно так можно в наши дни прочитать заученную с институтских лет марксову аксиому «бытие определяет сознание».

И Анатолий Виленович принялся за дело (англ. – бизнес, buziness). Первым делом, наладил приток с Нижегородчины левого бензина, и в этом ему помог Эрик. Потом открыл сеть мини-АЗС, причем часть автозаправок записал на имя жены… Отстегивая прибыли с "черного нала" легальным охранительным органам и нелегальным, он и себя, разумеется, не забывал, и рабочим своим жить давал. Так что очень скоро понял он, что стал авторитетом – и в прямом, и в криминальном смыслах слова.

* * *

Пришедший к нему на работу Филенчук застал своего однокурсника настолько погрязшим в паутине номенклатурных и полукриминальных связей, в пучине сложнейших взаиморасчетов и двойной бухгалтерии, что невольно стал участником в пьесе, где каждый актер играет по две роли сразу. Внешне жизнедеятельный и респектабельный, Козырев внутренне был совершенно расхристан, издерган… К тому же Анатолий Виленович начал попивать, впрочем, пока умело скрывая это от окружающих. Выручать однокашника было поздно, оставалось за компанию медленно погружаться на дно. Пока что лишь бутылки.

Вошедший к нему в кабинет, Филенчук застал его за компьютером. Анатолий Виленович играл в свой любимый Sex-tetris, раздевая очередную пышногрудую красавицу. Поэтому руки своему начальнику охраны он не подал, привычно щелкая пальцами по клавиатуре, лишь кивнул в ответ на приветствие и указал бровью на соседнее кресло. Филенчук присел.

- Когда похороны?

- Хотели сегодня, но судмедэкспертиза труп не отдает, – Филенчук догадался, что его спрашивают о Коновале и готов был дать полный отчет. – Ну, я позвонил, куда надо, к вечеру все устроют. Дружки расходы взяли полностью на себя, с могилой и с поминками все устроили. Кстати, всех их вчера выпустили.

- По подписке?

- Ну, зачем же. Под чистую. Хоть они и пьяные все были, но догадались стволы побросать, а потом дружно отказались от найденного ментами оружия. Следак пытался было доказать их причастность к стрельбе по остаткам пороха на одежде, но эксперты в криминалке ему быстренько объяснили, что такое возможно только в кино.

- Короче, ко мне никакие ниточки не ведут?

- Все чисто, Анатолий Виленович. Дело закроют за отсутствием улик. Если они вообще его открывали. Мои люди подкинули ментам такую "наколку", мол, неосторожное обращение с оружием в нетрезвом состоянии. Ведь больно уж рана у Коновала нехарактерная – пуля попала прямо в рот! Такое и на самоубийство можно было бы списать… Похоже, моя подсказка следствию понравится. Во всяком случае, из РУВД поступила такая информация: начальство против "глухаря" и намерено спустить дело на тормозах. Они даже рады, что им от Коновала помогли избавиться.

- А кто помог, ты поинтересовался?

- Так точно, вчера же всех пацанов, которые там были, допрашивал. Они, конечно, ни хрена не помнят, косые были, да и темень стояла. И все же кто-то куртку запомнил, кто-то голос, кто-то в свете фонаря успел лицо разглядеть. Рост и вес определили довольно точно, а остальное для меня – дело техники.

- То есть? Хочешь сказать, что тебе уже известно имя стрелка?

- Обижаете, Анатолий Виленович. Для чего же я у вас деньги на содержание агентуры беру? Свою оперативную информацию, как договаривались, я вам открывать не стану, но стрелка я нашел однозначно.

- Что же ты не сдал его своим корешам из РУВД? Глядишь, у них бы процент раскрываемости повысился, премию бы получили.

- Если вы так решите, то сдам. Хотя лично я бы не советовал. Этот убивец нам самим пригодится. Только не падайте с кресла, Анатолий Виленович, но тот стрелок – человек вашего друга Эрика.

Глава вторая

Мать проснулась на печи в тот самый момент, когда Вера щелкнула у себя выключателем. Свет настольной лампы едва пробивался сквозь цветастую занавеску, однако старухе этого было достаточно, чтобы сразу проснуться. К таким пробуждениям она давно привыкла, как давно привыкла к раздражению, с которым она всегда думала о своей дочери.

Ну, конечно, Верка опять видела вещие сны. Вишь, целую книгу уже исписала. А читать никому не дает, даже Славику. Воспоминание о внуке, который тихо спал в соседней комнате, привычно окрасилось в умильно розовые цвета. Вот так и жила старуха – между вечным раздражением на дочь и не убывающей с годами ласки к ее сыну, своему любимому внучочку.

Она привыкла во всем винить Верку, прежде всего, винить за то, что она развелась со своим мужем, Львом Борисовичем Воскресенским, преуспевающим врачом и солидным мужчиной. За то, что сделала ребенка сиротой при живом отце, ведь внуку так необходимо было мужское воспитание. Наконец, уже за то, что дочь называла Славика какой-то глупой кличкой Вяча.

Непутевая Верка совершенно не занималась сыном, а все ездила на какие-то семинары, конференции, курсы… Все строит из себя ученую, а у самой-то и образования – всего-то медучилище да курсы массажисток. Правда, из Москвы она привезла диплом какой-то международной академии биоинформатики, пять лет училась заочно, но только старуху не проведешь. В биоинформатику, экстрасенсорику и прочее ясновидение старуха не верила, а особенно раздражалась, когда видела дочь молящейся. Вот ведь блудня, нашенскому Богу молится, а сама бесовские науки изучает, что-то там рассчитывает по звездам, все свои вещие сны разгадывает… Одно хорошо, хоть сына в эти колдовские бредни не затягивает. Сына Верка вообще словно не замечала.

Мальчик с детства учился "на пианине", и бабка с удовольствием встречала его из школы, приводила домой, кормила обедом и провожала в музыкалку. Там она терпеливо сидела до конца занятий, неспеша беседуя с другими родительницами о житье-бытье, а после, по дороге домой, подробно расспрашивала Славика, что говорила учительница музыки, что задала на завтра. Дома он учил уроки, играл на фортепиано, и старухиной задачей было внимательно следить, чтобы внук сыграл положенное число гамм и разучил нужное количество этюдов. Бабка мечтала довести Славика "до полной учености", и разругалась с дочерью в дым, когда та однажды заявила, дескать, не хочешь учиться, не учись, Славик, раз не нравится тебе музыка, то не нужно себя насиловать…

На улице между тем рассвело, а дочь все не ложилась, жгла электричество. Обычно Вера вскакивала среди ночи, что-то записывала в свою амбарную книгу и снова ложилась. Сегодня же все писала, писала… Да и старухе пора вставать, пойти курям задать.

Она медленно сползла с печи, наощупь оделась и прошла в кухню, стараясь не скрипеть половицами в прихожей, чтобы не разбудить внука. Но половицы все равно скрипели, да и Славик никогда не обращал на них внимания – сон у мальчика был крепким, здоровым. И он никогда не видел сновидений, слава Богу, не в мать пошел.

А своего старуха добилась: в этом году Славик закончил школу и без труда поступил в консерваторию. Теперь сам каждый день ездит туда на автобусе, бабке запретил его провожать. Впрочем, и из школы он ее уже в старших классах встречать запретил.

Она вышла во двор, под мелкий дождь, и согнувшись вошла в покосившийся сарай. Шуганула кур, которые бросились к ее ведру, привычно поворчала на них, чтобы не путались под ногами, насыпала им в кормушку немудреного варева… Вот так она каждое утро и поминала своего покойного мужа. Сначала заходила в сарай, потом ворчала на кур – и вспоминала давнюю историю, которая случилась с ним уже после войны, в Германии.

Ее Христофор Булычев, до того, как они встретились и поженились, прошел всю войну, был даже в плену, потом в партизанах, а закончил службу в послевоенной Германии. Оттуда его долго не хотели демобилизовать, вот он и придумал: отпустите, говорит, домой, а я вам за это расскажу, как наших пленных нужно ловить.

В ту пору много было наших, кого гитлеровцы молодыми парнями в Германию угнали работать. После войны они остались там, женившись на дородных вдовых немках. Наша военпрокуратура их разыскивала и насильно отправляла на родину, где их встречали не родные украинские степи, а сибирская тайга, куда лагерные охранники гоняли их на лесоповал. Вот и прикидывались парни, лопотали по-немецки, если к ним в дом заходили офицеры со звездочками на погонах, дескать, "герр офицер, руссиш нихт ферштейн"…

Рядовой Булычев Иван (Христофором он был лишь по документам, так его назвал отец-священник, только Ванька всех просил его так не прозывать) оказался похитрее офицеров-смершников. И когда те твердо пообещали отправить его в Союз с первым же дембелем, научил их так: вы, говорит, зря к ним на двор не суйтесь, а лучше рано поутру подкрадитесь ко двору и послушайте, как они будут скотину кормить. Тут психология: немец он свою скотину ласково называет, а наши обязательно с матюгами… Смершники не поверили сначала, однако в первое же утро поймали сразу двоих! Притаились в переулке, куда выходили задние стены коровников, да подслушали. Особисты так обрадовались, что даже Булычева не обманули – в самом деле отпустили Ивана-Христофора со службы.

Старуха уже долго стояла у забора и глядела вдаль, не замечая дождя. Она привыкла к частым своим перепадам из настоящего в прошлое. Тем более, они не больно ей досаждали. Повседневная жизнь была полна забот, которые у старухи не переводились, и денег, которые у Булычевых никогда не водились. Вот жила бы Верка, как все люди, со своим Воскресенским, не дурила бы, и денег бы у них куры не клевали. Даже могла бы себе купить четырехкомнатную квартиру вон в той шестнадцатиэтажке, что турки строили…

Их тесная, грязная, вымирающая улица с несколькими оставшимися частными домиками вплотную примыкала к городским новостройкам. Вернее сказать, новостройки надвигались на их старую Савинку, которую скоро вообще сотрут с лица земли.

* * *

Славик долго не просыпался. И когда проснулся, то долго не мог понять, кто его трясет за плечо. Его будила бабка и что-то ему говорила, но он никак не мог врубиться, что она бурчит.

- Славик, Славик, да проснись же ты наконец, – твердила она. – Иди мать свою успокой, я не знаю, что это вдруг с ней…

- Ну чего тебе? Бабань, дай поспать, рано еще.

- Да говорю же, к матери ступай, посмотри, что она…

- Ну чего еще?

Кое-как Славик очухался, встал, прошлепал босыми ногами в женскую половину дома, не обращая никакого внимания на бабкины причитания:

- Шлепанцы-то, шлепанцы надень, полы как лед…

Мама Вера стояла в своем закутке на коленях перед образами, ее била истерика. Она то ли молилась, то ли что-то рассказывала. Славик окликнул ее, но та не слышала.

- Ради молитв пречистыя Твоея матери… За дочерью его тоже будут следить, даже за границей приставят человека… Как же я могу их уберечь, когда они сами во всем виноваты, сами довели свои жизнь до того предела, когда ничего уже не исправить. Как же теперь изменить то, что должно исполниться…  Да будет воля Твоя, яко на небе и на земли…

- Мам! Мама Вера! С кем ты говоришь?

- Вяча? Ты что встал, тебе уже в консу пора? – она обернулась, словно ничего с ней только что не было, легко поднялась с колен и подошла к сыну. Щеки ее были мокры от слез, но она улыбалась.

- Опять что-нибудь во сне увидела?

- Увидела… Лучше бы такого не видеть… Я видела, как убивали человека, а я не могла тому помешать.

* * *

- Доброе утро, ребята.

- Здрав-ствуй-те!.. – грянули дети сначала хором, а потом распались на несколько ручеечков. – Доброе утро, Вера Христофонна… С добрым утром!

Вера Воскресенская второй месяц работала в детском приюте. Милиция передала им из приемника-распределителя тридцать сирот самого разного возраста, которых они поделили на три группы – младшую дошкольную, среднюю и старшую. Дело для всех было новое, непривычное, коллектив только еще складывался, было трудно, но интересно.

Правда, слово "интересно", в этом случае не подходит. Она сама до конца не знала, что заставило ее прийти сюда и остаться с этими детьми. Заведующей в приют назначили ее давнюю приятельницу, та пригласила ее главным врачом. Громкое название должности никого до Веры Христофоровны не прельстило. И круг обязанностей такого главврача, и приютский статус, и скромный оклад – все говорило о том, что здесь нужна просто хорошая медсестра.

Вера в то время действительно нигде не работала, не считая небольшой частной практики (ходила делать массаж и уколы на дому), поэтому пришла посмотреть. Увиденное повергло в ужас. Худые, словно после ленинградской блокады, тела, наголо стриженные головы, букеты заболеваний, большей частью хронических. Но главное, ее поразили глаза – так глядят, наверно, в лесу загнанные волчата…

Я осталась в приюте, потому что просто попалась на эти детские взгляды. Мне показалось, что в них была немая мольба о помощи… На самом деле, эти волчата еще имели крепкие зубы. Вообще детишки подобрались очень разные, были и такие, которых давно бы отправили в колонию, если бы возрастом вышли. Был здесь даже одиннадцатилетний убийца, правда, убил он то ли по неосторожности, то ли при самозащите, не поймешь…

Особенно было жалко самых маленьких. Приют получил помещение в бывшем детском саду, где до этого уже разместился дом ребенка. Вот оттуда к ним в приют, занявший одно детсадовское крыло, и попали сразу шестеро трехлетних малышей-отказников. Для своего возраста они были слабо развиты как внешне, так и внутренне, часто болели, правильнее даже сказать, практически не бывали здоровыми. Ими Вера занялась в первую очередь. А те, едва научившись двум-трем словам, всех женщин называли просто мамами… Вот на это детское «ма-ма» я и попалась.

Средние и старшие по состоянию здоровья не далеко ушли от малышей. Больше всего возиться приходилось с диатезами и дерматитами. Медикаментов, как всегда, практически не было, из детской поликлиники, что по соседству, кое-что подбрасывали, но у них и у самих было не густо… Хорошо, что я летом не поленилась набрать лекарственных трав, полный чердак насушила.

Вера Христофоровна обошла все группы, договорилась с воспитателями, кого из ребят прислать к ней в медкабинет после завтрака, и вошла к приятельнице-заведующей. С Рамзией-ханум они познакомились на курсах по су джок-диагностике в ГИДУВе, правда, как туда попала Рамзия, педагог по образованию, до сих пор осталось не разъясненным. Сошлись они на общем увлечении астрологией, так что после окончания курсов изредка созванивались, еще реже встречались на парапсихологических тусовках. И вот теперь общаются каждый день, занимаются общим делом, почти подружились.

- Харе Кришна, ханум! Как дела, хаерле…

- Дела! Хана твоей ханум, опять денег не дают, – Рамзия каждый день начинала с проклятий в адрес собеса, который третий месяц не выплачивал персоналу приюта зарплаты. Собственно говоря, люди, которых собрала Рамзия на благое начинание, еще ни разу не получали за свой труд, и когда получат, решительно не знали. – А ты что сегодня смурная? Больных по группам много?

- Да нет, сон плохой видела… Даже не знаю, как сказать…

- После расскажешь, а сейчас дело к тебе. Я должна была сегодня ехать на поклон к одному боссу, Козыреву Анатолию Виленовичу, даже письмо заготовила. Мы с ним раньше немного знались… Нет, ты не об этом подумала. По работе сталкивались. Так вот, у него, я слышала, богатая фирма и мужик он не такой уж прижимистый.

- В спонсоры метит? Да брось ты, Рамзия, бесполезно, никого ты не заставишь на приют раскошелиться!

- Погоди ты, я сегодня в газете прочла, что он собирается выдвигать свою кандидатуру в депутаты горсовета, там у них место освободилось, правда, не по нашему району… Думаю, стоит попробовать. Кандидату в депутаты нужно же показать, что он занимается благотворительностью. Но мне в собес нужно идти ругаться, так что я тебя хотела попросить.

- Опять?! – Вера вскочила с места и направилась к двери. – Мы, кажется, договорились, больше я попрошайничать не пойду.

- Верочка, миленькая, в последний раз. Ну, разве я виновата, что у меня нет таких экстрасенсорных способностей, – Рамзия была мастерица уговаривать женщин, но мужчины ее сторонились. – Ты ведь своим биополем любого мужика можешь загрузить и заставить сказать "да"! А этот Козырев, насколько я поняла, даже в свои пятьдесят не угомонился.

- Ты меня словно на панель посылаешь, – Вера понимала, что ехать к Козыреву все равно придется, хотя в успех не верила нисколько. – Имей в виду, я просто передам ему письмо через секретаршу и уйду.

- Ну, хотя бы зайди передать от меня привет.

* * *

Что же произошло? Почему Коновала завалил человек Эрика? Ведь с Эриком у них до сих пор никаких разногласий не было. Неужели всего лишь случайность, может и правда, пацаны просто сцепились по пьяне?

Козырев отпустил Филенчука и занялся обычной текучкой, но мысли об Эрике не покидали. Подружка Эрика, его сожительница, красавица Айгуль вместе с Козыревыми только что отдыхала на югах, сам Эрик тоже собирался, но дела задержали в Казани (какие, интересно, дела?). Казалось бы, все было в порядке. Айгуль по годам годилась в подруги как Козыревской супруге, так и его дочери – эта женская троица быстро сошлась и куражилась по полной программе. Козырев заметил, как пару раз Айгуль стрельнула глазками в его сторону, но был с ней предельно корректен и осторожен, лишнего ничего не допускал. Вчера ночью, когда прилетели в Казань, они созванивались с Эриком, коротко поболтали, тот благодарил, что не дали скучать его Айгули. Никаких серьезных дел у них не было, так что все в порядке. В порядке ли?

На пороге возник Филенчук. Точнее, просунул полтуловища в дверь:

- Анатолий Виленович, там к вам представительница из детского приюта просится. Говорит, от вашей знакомой. Я с ней говорил, но она непременно с вами хочет.

Детский приют? Денег опять, небось… У нее официальное письмо есть?

- Вот бумага, – Филенчук протянул было листок, но Козырев отмахнулся.

- Оставь ее пока у себя, а им пообещай, что непременно рассмотрим, пусть позвонят через неделю. Да что я тебя учу, как просителей футболить… – Филенчук кивнул и исчез, но дверь затворить не успел, Козырев его окликнул. – Филя, постой! Зайди, присядь.

Две недели назад, перед самым отлетом на морские каникулы, Анатолий Виленович выдвинул свою кандидатуру на одно из освободившихся депутатских мест в горсовете, одно из них было как раз в его районе. Этот ход был рассчитан заранее: он знал, что сразу за выдвижением на него посыплется град звонков, насядет пресса, будут тыкать с разных сторон… На Коста Калиде он смог отсидеться и спокойно обдумать, как действовать дальше. Само собой, он был готов идти в бой.

- Михаил Измаилович, помнится мне, вас назначили руководителем моей избирательной компании? Мы договаривались, что к моему приезду будут готовы листовки и плакаты.

- Сигнальные экземпляры уже отпечатали, я думал, мы вечером сядем, поговорим, там много возникает вопросов. Предвыборная гонка как бы еще не началась, но конкуренты уже мутят водичку…

- Ладно, действительно, по выборам вечером поговорим. А вот с приютом давай сейчас. Много они просят? – он взял протянутую помощником бумагу, пробежал по строчкам глазами, продолжая развивать свою мысль. – Все эти дешевые листовки на заборах, традиционные встречи с избирателями не дадут никакого эффекта. Нужно что-нибудь запоминающееся… Ну, так я и знал, мэрия обещала выделить приюту средства и до сих пор не выделила.

- И не выделит, – поддакнул Филенчук, – я точно знаю, что у города в бюджете на это денег нет. Так что, пойти футболить посетительницу?

- А там она? И как она? Ничего себе?

- Больно гордая очень…

- Давай, веди прямо ко мне. И учись, как с людьми работать нужно, – Анатолий Виленович нажал кнопку связи. – Леночка, когда же мы дождемся чаю?

Филенчук вышел из кабинета, Козырев тоже вышел, но в другую дверь, в комнату отдыха, где достал из холодильника вазу с фруктами. Леночка внесла и ставит на стол чайный прибор. Анатолий Виленович, подавая ей вазу, как бы невзначай провел освободившейся рукой по секретаршиной попе. Та стрельнула в него полным обожания взглядом, но Козырев снова скрылся в своей комнате отдыха. Леночка снова не успела вставить слово, поэтому ей пришлось возвращаться в приемную. Ей навстречу Филенчук вводит посетительницу.

- Пожалуйста… Извините, Анатолий Виленович, кажется, вышел. Присаживайтесь, я его сейчас поищу, – он выскочил в приемную, но дверь не прикрыл. Немного погодя, он осторожно высунулся, наблюдая за гостьей. То же самое Козырев делает из комнаты отдыха. Это их "домашняя заготовка".

А посетительница, наша Вера, осмотревшись в пустом кабинете, прошлась вокруг, словно слепая, ощупывая руками воздух перед собой. Заглянула во все углы, а потом подошла к директорскому креслу и стала оглаживать воздух над массивной кожаной спинкой так, будто там сидел человек-невидимка. Потом она достала из сумочки проволоку, изогнутую буквой "г", взяла ее наподобие пистолета и стала водить ей в вытянутой руке над креслом.

Выказывая комитетскую выучку, Филенчук стремительно и совершенно бесшумно выскочил из приемной, оказавшись у Веры за спиной, и ловко перехватил ее руку:

- Что у вас в руке? Будьте добры, отдайте, пожалуйста, этот предмет.

- Это биорамка. Извините, – Вера вырвала руку и обернулась. – Где же ваш Анатолий Виленыч?

- Я здесь, – Козырев показался из своего укрытия с радушной улыбкой хозяина. – Будем знакомы.

Ответом на его улыбку была совершенно неадекватеная реакция: гостья побледнела и упала на руки Филенчуку. Впрочем, она быстро пришла в себя, обморок продолжался не более секунды, даже сесть Вера сумела самостоятельно.

- Пожалуйста, воды, – Козырев подавал ей стакан. – Ради Бога, сударыня, что с вами? Чем я вас так напугал?

- Извините… Сама не знаю… Просто сегодня я вас видела во сне.

Глава третья

Отправившаяся в "Казан-Ойл" с твердым намерением оставить письмо и удалиться, Вера не собиралась задерживаться здесь долго, однако ее вывел из равновесия Филенчук. Строгий господин с маленькими глазками, шишка на ровном месте, он заставил ее сесть перед собой в кресло, долго изучал бумагу, непроизвольно отфыркиваясь и судорожно дергая кадыком. Вера, по сложившейся привычке, после первого визуального и астрального осмотра, сразу поставила диагноз: с детства слабое сердце, предрасположенность к онкологическим заболеваниям. Но говорить об этом, как всегда, не стала. От начальника охраны веяло холодом, хотя внешне он даже раскраснелся и утирал со лба испарину замызганным платочком.

К самому Козыреву он упорно не желал ее допускать, придумывая самые глупые отговорки. Она и сама не хотела идти к начальнику, но теперь решила пойти из принципа. Вдруг этот жук вообще их письмо у себя затеряет? Ее настойчивость была воспринята болезненно, Вера тут же перехватила несколько пущенных в нее энергетических иголок и стоило немалых усилий, чтобы они отлетели в стоявший на подоконнике горшок с засохшей араукарией, а не в самого Филенчука. Отрицательные эмоции, негативные мысли о другом человеке всегда возвращаются к тебе же бумерангом – эту простую истину очень сложно бывает втолковать человеку, а этому солдафону вообще невозможно.

Короче, она все равно пошла к Козыреву, и Филенчук был вынужден ее догонять по коридору, обгонять, чтобы первым просунуться в кабинет, доложить шефу… Одного врага я себе уже здесь нажила, не нажить бы второго. А секретарша у него упакована, вот только под упаковкой накопила много грязи. И похоже, трахается не только с шефом, но и с этим охранником… Вера привычно отмахнулась от мгновенного видения (непристойного уединения секретарши с охранником), отметив лишь, что это была не просто догадка, но очередная вспышка ясновидения. Если бы захотела, то даже дату их последнего соития могла бы высчитать, но дальше противно об этом думать. Обычные лакейские забавы, пока барин в отъезде.

Оказавшись одна в кабинете Козырева, Вера мгновенно переменилась. Сразу за порогом ее кольнуло предчувствие, сначала неясное, но уже в следующую минуту вполне определенное: в это помещение сегодня тихо прокралась смерть. Вот почему она так странно повела себя в кабинете, вот почему упала в обморок, увидев Анатолия Виленовича. Это именно он бежал в ее сегодняшнем сновидении, уворачиваясь от беззвучно летящих следом пуль, сбивавших сосновые ветви над его седой головой.

В жизни Козырев оказался гораздо моложе того, которого она видела во сне. Но одного взгляда было достаточно Вере, чтобы убедиться, за кем сюда пришел могильный холод.

- Воскресенская Вера Христофоровна, – представилась она, усаживаясь в кресло возле чайного столика, – главный врач детского приюта на улице Революции.

- Очень приятно, Анатолий Виленович Козырев, – обреченный, но еще не подозревавший об этом хозяин кабинета присел напротив. Филенчук подождал, когда и его пригласят к чаю, а потом сел за стол заседаний в стороне, не дождавшись. – С моим помощником, Михаилом Измайловичем, вы уже познакомились? Он руководит моей предвыборной кампанией. Наверное, вы слышали, что я выдвинул свою кандидатуру на освободившееся депутатское кресло в горсовете?

- Именно поэтому решили обратиться к вам за помощью. Рамзия Алексеевна просила передать вам поклон и извинения, что не смогла сама… ее в районо на совещание вызвали.

- Да, да, помню Рамзию Алексеевну. Мы с ней, кажется, знакомы.

- Впрочем, я вполне уполномочена вести переговоры, поскольку в приюте для сирот должности директора и главврача практически равнозначны.

- Нисколько не сомневаюсь в вашей компетенции и полномочиях. И все же, пожалуйста, объясните для начала, чем я вас так напугал. И что это за странный сон, где я выступаю главным героем?

- Какой сон? Разве я сказала, сон? – она прибегла к банальной женской уловке. – Ах, не слушайте меня… Что-то голова закружилась. Извините, я выпью воды.

- Прошу вас, Вера Христофоровна. Может, вам чай или кофе?

- Спасибо, не нужно. Если не трудно, простой воды.

- Как же так, я не могу не угостить свою гостью, вы просто обидите хозяев отказом, – Козырев потянулся к ней с чайником, но она отставила свою чашку на край стола.

- Извините, я не отказываюсь от угощения. Дело в том, что я не пью никаких напитков, содержащих тонизирующие вещества. Чай и кофе ничем не отличаются от табака, алкоголя и наркотиков, только значительно слабее по своему воздействию на человека, – Вера решила немного поболтать на "вумные" темы, чтобы сбить наступательный порыв собеседника. Она чувствовала его мужские флюиды, но ей даже тошно не было. С тех пор, как она научилась читать людские посылы (мысли, чувства, состояния), ей стали привычны сексуальные импульсы, которыми непроизвольно, чаще всего неосознанно, обмениваются при встрече мужчины и женщины. Такова природа, только человеку при этом следует оставаться человеком, а не опускаться до звериного нутра в своей натуре. – И апельсины я тоже не ем, спасибо, Анатолий Виленович. Я лучше яблоко возьму. Человеку полезнее употреблять в пищу то, что произрастает в той же местности, где он живет.

- Тогда извините, эти яблоки из Венгрии, апельсины из Марокко, виноград из Молдавии, – Козыреву гостья с первого взгляда понравилась, он даже не заметил, куда вдруг ушла утренняя усталость и подавленность. – Слыхал, Михаил ибн Измаил? В следующий раз завози мне только местные фрукты. И чай пусть Леночка заваривает только из смородиновых и малиновых листьев. Надо, надо нам тоже приобщаться к здоровому образу жизни!

Филенчук заготовкой продуктов, разумеется, не занимался. Поэтому воспринял этот "ибн" как желание унизить соперника. Дешевый начальственный понт перед бабой. Кобелиную натуру шефа он давно изучил. В отличие от легкомысленно жуирующего Козырева, Филенчук отнесся к сцене с биорамкой и обмороком гостьи совершенно серьезно. И поэтому решил остаться в кабинете, хотя ему делали намеки (бровями), что он тут лишний.

- Анатолий Виленович, – начала гостья, – если вы позволите, я хотела бы поговорить о деле.

- Минуточку. Михаил Измайлович, пожалуйста, записывайте, – Козырев снова обернулся к гостье, показывая, что он весь внимание, тем временем как его помощник щелкнул какой-то кнопкой на пульте и сел к столу, делая в ходе разговора пометки в блокноте.

- Наш приют создан по решению горсовета, – Вера поймала себя на мысли, что говорит глупости, все это уже Рамзия написала в письме, – нам предоставили одно крыло в здании детского сада, однако выделенные на ремонт средства до сих пор не дошли, нам не на что закупить постельное оборудование, одежду, учебники. Мы обращались к разным спонсорам, на крупные предприятия района, все входят в наше бедственное положение, готовы были бы помочь, но ведь вы сами знаете, какое сейчас финансовое состояние наших заводов, у них на зарплату рабочим денег не хватает.

- Ах, Вера Христофоровна, дорогая, я все понимаю. Я даже больше скажу. В нашей фирме дела идут не так уж плохо, наши сотрудники получают зарплату вовремя, и должен сказать, неплохую зарплату. Однако и мы не имеем достаточных возможностей для оказания спонсорской помощи. И дело тут не в деньгах, деньги на предприятиях есть, все дело, как всегда, в наших дурацких законах и пиратских налогах. Мы поставлены в такие условия, что всеми правдами и неправдами вынуждены не показывать в своих финансовых отчетах получаемой прибыли. Задача любого руководителя сегодня вести дела так, чтобы минимизировать прибыль, с которой берутся чудовищные налоги. Если меня изберут депутатом, то именно этим я намерен в первую очередь заняться: добиться решения вопроса, чтобы та часть прибыли, которую мы можем затратить на благотворительную помощь, не облагалась бы налогом. Как это делается во всех цивилизованных странах. Посудите сами, если государство не может обеспечить всем необходимым больницы, школы, приюты, то почему не передать эту функцию предприятиям, которые помогали бы бюджетным организациям в виде спонсорства? Вы получали бы тогда необходимые средства напрямую, минуя бюджетную кормушку для чиновников.

- Я это понимаю, но как же нам быть?

- Вот поэтому вам рады бы все помочь, но не в состоянии. Во всяком случае, живых денег никто вам не перечислит, в лучшем случае пожертвуют старое оборудование, основные средства, стройматериалы, амортизационная стоимость которых незначительна. Кстати, наша фирма тоже могла бы вам помочь стройматериалами. Да и рабочей силой. У нас как раз простаивает одна строительная бригада. Можем передать вам кое-какую мебель, парочку компьютеров, другую ненужную оргтехнику, которая висит на балансе, – он обернулся к помощнику. – Вы записываете, Михаил Измайлович?

Филенчук склонился над блокнотом и головы не поднял. А Вера продолжала:

- И все же нам необходимы деньги. Мы понимаем, что просить у людей их личные деньги мы не можем, их ни у кого сегодня нет, но на предприятиях все же имеются какие-то средства…

- Вера Христофоровна, не скажите, на вашем месте я как раз обратился бы прежде всего не в организации, а к физическим лицам, которые могли бы пожертвовать вам из своих личных сбережений. На сегодняшний день у нас не так уж много действительно богатых людей, но ведь они есть! – тут новая мысль пришла Козыреву в голову, он даже вскочил и заметно оживился. – А знаете… Я достаточно состоятельный человек. Мне кажется, я мог бы пожертвовать вашему приюту некоторую сумму. Михаил Измаилович, как вы думаете, моя личная "Волга" сколько может сегодня стоить?

- Ну, не меньше пятидесяти тысяч новыми.

- Отлично! Зачем мне личный автомобиль, все равно без дела стоит. Ведь я все время на служебной машине.

- Что вы, Анатолий Виленович, я совсем не об этом хотела вас просить… – Вера, конечно, хитрила, поскольку услышала от Козырева именно то, что только что ему упорно внушала. – Я не знаю… Неужели вы готовы ради этого продать собственную машину?

- Вы думаете, мне свою "Волгу" жалко? – Козырев уже летал по кабинету, сам не понимая, откуда у него взялось такое вдохновение. – Супруга моя машины не водит, дочке мы купили маленькую "Оку". Разумеется, этот вопрос мы должны обсудить на семейном совете, но я уверен, что домашние меня поддержат, – следующая шальная мысль пришла в его голову уже самостоятельно, без Вериной мысленной "подсказки". – Филя, ты как? Поможешь сиротам из своего кармана? И вообще, чтобы наш почин послужил примером для других состоятельных людей города, мы могли бы провести на нашем телевидении благотворительный телемарафон. У вас не было такой идеи?

- Нет, мы об этом не думали, – Воскресенская улыбается, хотя пока не верит в полный успех. – На телевидение пробиться, наверное, трудно? Я даже не знаю, к кому по этому вопросу обращаться…

- Помочь можно, – протянул из-за стола Филенчук, причем было непонятно, то ли он согласился раскошелиться лично, то ли готов был посодействовать с телевидением.

- Михаил Измайлович, – Козырев теперь обращался к нему без подколок, по-деловому, – ведь у тебя на телевидении есть свои люди? Конечно, есть! Я думаю, мы можем организовать в прямом эфире трехчасовой марафон "Поможем сиротам"? Пригласим депутатов горсовета, возможно, даже мэра, влиятельных людей, банкиров, привезем из столицы эстрадных звезд. Вера Христофоровна, вы каких певцов любите? Киркоров, пожалуй, будет нам дороговат, но Сташевского, Пенкина…  Кто вам больше нравится из популярных исполнителей? Заказывайте!

- Извините, Анатолий Виленович, так неожиданно, – Вера рассмеялась. Она ни на секунду не сомневалась, что все это обычный блеф пожилого мужичка перед еще не старой женщиной. Но с другой стороны, чем черт не шутит… Даже в эту минуту она не забыла попросить прощения за то, что мысленно помянула лукавого. – Признаться, я растерялась от вашего натиска. Если честно говорить, то я нашу эстраду вообще не слушаю и никого из певцов не люблю.

- Вот как? Вы предпочитаете классическую музыку?

- Нет, духовную, – ей было все равно о чем говорить, лишь бы задержаться здесь подольше. Вере никак не давал покоя вопрос: когда в этом кабинете тайно поселилась смерть. – Музыку я слушаю редко, люблю церковные песнопения, восточные мелодии, синтезаторные медитации… Так что на мои музыкальные вкусы вряд ли стоит полагаться.

- Почему же? Церковный хор на телемарафон мы вполне могли бы пригласить. Но суперзвезд привезти из Москвы просто необходимо! Вы поймите, на таких телепередачах обязательно нужна "обезьяна", всем знакомая мордашка, в рекламных целях, разумеется.

- Наши воспитанники любят слушать "Иванушек" и Таню Буланову, а так… Извините, Анатолий Виленович, но я никак не могу себе представить, что мы сможем провести такой телемарафон. Это ведь придется решать и согласовывать на самом высоком уровне…

- Своими силами, конечно, вы такое не подымете, но если мы подключим к этому нужному начинанию своих партнеров по бизнесу, всех знакомых поднимем… Что молчишь, Михаил Измайлович?

- Месяц уйдет на согласования и подготовку, – Филенчук поднялся и вышел из-за стола. – Я могу прямо сегодня заняться этим вопросом.

- А почему сегодня? Почему не прямо сейчас? Пойди свяжись с телестудией, обзвони банки, одним словом, сам знаешь, кого нужно подключить, – надвигаясь на него, Козырев чуть ли не буквально выдавил его из кабинета и закрыл за ним дверь. – Вера Христофоровна, такое дельце не мешало бы обмыть рюмочкой прекрасного коньяка…  Ах, да, ведь вы не употребляете алкоголя. Просто я подумал, за успех такого грандиозного начинания не грех.

- Спасибо вам, Анатолий Виленович, я не ожидала такого приема… Ваш помощник целый час продержал меня в своей приемной, так холодно со мной разговаривал… Признаться честно, мы с ним даже немного повздорили. Прошу вас, передайте ему: я искренне раскаиваюсь за то, что случилось у него в кабинете и прошу меня простить ради Бога.

- Пустяки, этот вопрос мы живо утрясем, – Козырев встал, заглянул в холодильник. – А я, с вашего позволения, все-таки тяпну стопочку за наш грандиозный телемарафон. Жаль, что не можете составить мне компанию.

- Ну почему же, – Вера решила закрепить успех, а заодно подробнее изучить Козыревское биополе, – ради такого дела, для поддержания компании, я готова выпить вместе с вами.

- Вот это по-нашему! – как она и ожидала, Козырев уступку воспринял как маленькую победу и наполнил рюмки. – Очень рад знакомству и не могу удержаться от комплимента: Вера Христофоровна, вы очень привлекательная женщина. Можете передать своей директрисе, что вам удалось уломать самого Козырева на спонсорскую помощь. И только благодаря вашему обаянию и…

- Сексуальности? – Вера улыбнулась, убедившись по выражению лица Козырева, что тот подбирал и не мог произнести именно это слово. Она чокнулась с ним, послушала хрустальный звон. – Вы это хотели сказать? Не смущайтесь, Анатолий Виленович, просто я немного умею читать мысли на расстоянии.

- Да… Вы опасная женщина, Вера Христофоровна. Пью за ваши феноменальные способности.

- Но мы же хотели выпить за успех будущего телемарафона. Неужели вы действительно можете его организовать? Просто не верится… Вы пьете за мои способности, а я хочу выпить за ваши феноменальные возможности, – она пригубила коньяк и поставила рюмку. – В самом деле, коньяк у вас превосходный. В чем, в чем, а в этом я разбираюсь.

- В чем, в чем? – Козырев заглотил содержимое рюмки одним глотком, которым и поперхнулся на последней реплике гостьи. – Так, значит, вы… Обманщица! А я-то решил, что вы убежденная трезвенница.

- Да, трезвенница и убежденная вегетарианка. Но в свое время я отслужила немало вечеринок культу Вакха и Бахуса,  - Вера заметно охмелела с одного глотка. – Чего я только в жизни не пробовала. Представьте, даже сама самогон гнала! Берегитесь, Анатолий Виленович, пьяная я совершенно неуправляема. Ваша секретарша Леночка будет вас ревновать.

- Вы прелесть!

Козырев целует ручку Воскресенской, та охает от восхищения, впрочем, возможно, это просто кокетство… Сейчас начнется обычный треп и ухаживания, так тебе и надо, сама напросилась. И все же, все же, все же, неспроста был мой нынешний сон, неспроста я еще на пороге почувствовала присутствие смерти. Этому человеку грозит серьезная опасность. Со здоровьем у него, кажется, все более или менее в порядке, значит, это будет насильственная смерть?

Вера продолжала изображать легкое опьянение, продолжала "гнать самогон", как она выражалась, но за этой ни к чему не обязывающей болтовней старалась разглядеть Анатолия Виленовича внутренним зрением. Конечно, этого сразу не удастся, к тому же после первой рюмки он пропустил и вторую, и третью… Алкогольная зависимость развилась у него достаточно серьезно, хотя он, конечно, этого не подозревает. Подробности не всплывали, она лишь приблизительно могла определить: у Козырева есть опасные враги, против него возник чуть ли не заговор, возможно, даже где-то кем-то готовится его убийство.

Конечно, ничего этого она ему не скажет… Вдруг Вера с ужасом поняла, что невольно связала себя с судьбой этого человека – и теперь будет чувствовать себя ответственной за него. Но ведь, если ее предсказание опять сбудется, она все равно не сможет его спасти.

Или сможет?

- Согласитесь, Вера Христофоровна, – продолжал между тем Козырев, – коли мы начинаем такое большое дело, то личные симпатии могут значительно повлиять на конечный успех. Я вовсе не развратник, поверьте, я примерный семьянин, не так давно мы отпраздновали серебряную свадьбу, так что вы совершенно напрасно намекаете мне на секретаршу… Тем не менее, я живой человек и ничто человеческое мне не чуждо.

- Однако наряду с человеческой природой вы имеете также божественную, не правда ли? Ведь плоть у человека звериная, земная, но дух его рожден на небесах, вы согласны?

- Безусловно, – Козырев приблизился к гостье настолько близко, что никаких сомнений в его намерениях уже не оставалось. – Но, впрочем, давайте вернемся на грешную землю. Что вы делаете сегодня вечером?

- Анатолий Виленович, позвольте вам напомнить, еще не вечер. У меня целый рабочий день впереди, прием больных детей. А вечером ждут мои больные, я подрабатываю приходящей массажисткой, а дома намечена стирка, – Вера улыбнулась. – Вы разочарованы? Но ведь вы сами же мне предложили спуститься на грешную землю. Вот вам проза жизни: в наше время одинокая женщина совершенно не располагает свободным временем, поскольку постоянно вынуждена бороться за свое существование.

Козырев вдруг отрезвел. Ему нравилась Воскресенская, но сейчас он понимал, что легкого романчика с ней не получится. Признаться, Анатолий Виленович давно уже отвык от ухаживаний, предпочитая в последние годы простую стодолларовую любовь. С секретаршей Леночкой выходило даже дешевле.

Мысль, что сегодняшняя гостья может сейчас исчезнуть навсегда, вдруг поразила его. Обычно с женщинами он расставался легко и никогда не жалел об этом. Но сегодня он чувствовал, он был уверен, что такой необычной женщины больше никогда не встретит. Обиднее всего, что Анатолий Виленович заранее предполагал со стороны Воскресенской железное стопудовое "динамо". То есть достичь с ней близости шансов у него практически нет. Убежденная трезвенница и вегетарианка, она наверняка дала себе еще и обет воздержания.

- Хорошо, не сегодня. Так когда же мы встретимся? Я с удовольствием готов помочь в вашей просьбе…

- Я прошу не за себя, а за тех сирот, которых нам передали из приемника-распределителя. Анатолий Виленович, пообещайте, пожалуйста, что вы посетите наш приют и познакомитесь с ребятами. Когда вы увидите, в каких условиях они сегодня живут, как питаются… Я уже не говорю, что наш персонал за два месяца ни разу не получал зарплаты. Важнее то, что дети не получают у нас самого необходимого – полноценного питания, теплой одежды…

- Я понимаю вас, конечно, мы обязательно посетим ваш приют. Оставьте ваши координаты, я в ближайшее время вам позвоню.

- Наш адрес и телефон есть на бланке письма.

- Нет, мне не приюта, мне ваш телефон дайте.

- Увы, у меня дома нет телефона. Спасибо, Анатолий Виленович, за вашу доброту и отзывчивость. Вы замечательный человек! О вашем добром начинании, о личной "Волге" и телемарафоне будут писать все газеты, и, вот увидите, вас обязательно изберут депутатом. А теперь позвольте откланяться, надеюсь, мы не раз еще увидимся.

- Нет, я вас так скоро не отпущу, Вера Христофоровна! У меня еще очень много к вам вопросов, – Козырев проворно вскочил, загородил ей дорогу, протягивая рюмку. – Ради Бога, еще один глоток.

- А вы настойчивый, такие мужчины мне нравятся, – теперь Воскресенская кокетничает откровенно и довольно искусно. Козырев подошел к ней слишком близко, однако она не торопится от него отстраниться. – Как вы сразу угадали, что я не замужем, что я одинока, что за мной можно еще поухаживать. Ведь правда, я еще не так стара? Между тем мой сын в этом году поступил в консерваторию.

- Помилуйте, Вера Христофоровна, вам не дашь и тридцати!

- Фу, какой грубый комплимент. Учтите, Анатолий Виленович, если я еще выпью коньяка, я за свое поведение не отвечаю. Может выйти совершенно неприличная сцена, – Воскресенская сделала еще один глоток и тут же стала совершенно трезвой. Козырев не выдержал ее проницательного взгляда и сам отошел от нее. Повисла неловкая пауза. – Я передам Рамзие Алексеевне, нашему директору, что вы ее хорошо помните и передаете большой привет. Уверена, она будет в восторге от вашего участия в судьбе нашего приюта.

- Передайте, что я с ней свяжусь по поводу телемарафона и обязательно к вам приеду, – он взглянул на вошедшего Филенчука с негодованием (вошел не вовремя) и вместе с тем с надеждой (спас в неловкой ситуации). – А вот и наш Михаил Измаилович! Вижу, хорошие новости?

- На телевидении ответ дадут в течение трех дней. Возникнут вопросы по дате проведения телемарафона, неувязки с сеткой вещания. Но в целом идея им очень понравилась и со своей стороны они готовы нас поддержать. В двух банках предварительно дали добро на благое дело, хотя это решение им надо будет проводить через совет директоров. С остальными будем связываться в течение дня. Думаю, через месяц мы выйдем в прямой эфир.

- Как, Вера Христофоровна? А вы не верили, что это возможно.

- Это просто сказка, фантастика! Ни за что бы не подумала… – Вера мысленно докончила фразу: "что такого можно достичь благодаря женскому кокетству!" – Всего доброго, Анатолий Виленович, я так вам благодарна. До встречи, буду ждать вашего звонка.

Улыбка, которой Вера одарила на прощанье Козырева, вселяла надежду. Анатолий Виленович даже вышел провожать гостью в приемную, чего обычно никогда не делал. А секретарше Леночке наказал, чтобы передала водителю Юре – отвезти гостью, куда она попросит.

- На машине бухгалтерия в банк собралась… – заикнулась было Леночка, но тот даже не сказал, а лишь посмотрел, чтобы стало ясно: бухгалтерия в банк пойдет пешком.

Леночка сразу все поняла. Она стрельнула в Веру убийственным взглядом, в котором та (для этого и ясновидческого дара не надо было) сразу прочла приговор:  соперниц убиваем на месте!.. Какая же ты дурочка, не стану я твоего старого босса-барбосса охмурять. И тебя, так и быть, пожалею, твою энергетическую атаку направлю… ну хоть вот на этот телефонный аппарат.

Телефон на Леночкином столе тут же зазвонил. Как оказалось, снизу звонил водитель Юра. Так везти ему бухгалтерию или не везти? Леночка передала водителю распоряжение директора. Вера поблагодарила Козырева за заботу, протянула ему руку, тот хотел было поцеловать… но в присутствии Леночки ограничился пожатием и напоминанием, что скоро он позвонит в приют и обязательно приедет проведать бедных сирот. С тем и расстались.

Тем временем Филенчук снова нажал на пульте какую-то кнопку, вынул видеокассету. Переставил ее в видеодвойку, нажал перемотку, а затем воспроизведение. Козырев вернулся в свой кабинет в тот самый момент, когда он же на экране произносил: "Вера Христофоровна, такое дельце не мешало бы обмыть рюмочкой прекрасного коньяка… Ах, да, ведь вы не употребляете алкоголя. Просто я подумал, за успех такого грандиозного начинания не грех".

- Что это? – изумился Козырев. – Филя, ты что же, всю нашу беседу с Воскресенской на видео записал?

А на экране Воскресенская продолжала: "Спасибо вам, Анатолий Виленович… Ваш помощник целый час продержал меня в своей приемной, так холодно со мной разговаривал… Признаться честно, мы с ним даже немного повздорили. Прошу вас, передайте ему: я искренне раскаиваюсь за то, что случилось у него в кабинете и прошу меня простить ради Бога".

- Ладно, прощаю, – ответил экранной гостье Филенчук, а затем обернулся к Козыреву. – Вы же сами просили, чтобы я записал.

"Я, с вашего позволения, все-таки тяпну стопочку за наш грандиозный телемарафон, – вставил экранный Козырев. – Жаль, что не можете составить мне компанию".

- Ну, Филя… Вот это я понимаю, контрразведка в действии! Я тебя в блокнот просил записывать, да и то больше для понту… Ладно, сотри эту муру, – Анатолий Виленович остановил видеозапись. – Или она тебе нужна, как компромат на своего начальника? Признайся, дружище, на меня ты собираешь досье?

Филенчук криво улыбнулся, причем его улыбку можно было трактовать в самых противоположных смыслах, а на словах, старый лис, ответил:

- Ну что вы, Анатолий Виленович, зачем мне на вас досье копить, когда вся ваша жизнь за последние тридцать лет прошла на моих глазах. А вот насчет Воскресенской… я бы эту пленочку все же не стирал, может пригодиться.

* * *

Вера первый раз в жизни сидела в салоне настоящего джипа, однако достоинства чудо-автомобиля ее мало интересовали. Она специально села не переднее сиденье, без труда определив, что пару часов назад здесь сидел Козырев… Он с утра явно был не в духе, возможно, получил дурное известие. Чувствую, что-то здесь связано со смертью.

У него даже холодок по спине пробежал. Может быть, на дороге возникла аварийная ситуация? Нет, вряд ли он из-за этого разволновался бы – в таком танке никакие аварии не страшны. Вера вслушивалась в ощущения, которые запомнило мягкое удобное кресло. Теперь Козырев ей представлялся более отчетливо, но все же что-то главное постоянно ускользало. Было очевидно, что Анатолий Виленович ведет двойную жизнь.

Водитель Миша упорно старался разговорить попутчицу, но та отделывалась односложными фразами, в свою очередь пытаясь выудить из него побольше о Козыреве. Миша о своем шефе отзывался как о "большом человеке", однако без особых восторгов, даже неодобрительно. Оказывается, Анатолий Виленович слишком допекал водителя замечаниями о чистоте содержания и аккуратности вождения машины. То, что Козырев уделяет чрезмерное внимание к своим дорогим игрушкам, Вера уже поняла.

И все же, не переставала она рассуждать, что ему грозит? Мафиозные разборки? Кто-то хочет свести с ним счеты? Нынче директоров частенько постреливают… Главное, мне-то что за дело, пусть сам разбирается. Нет, я уже чуть ли не ответственность чувствую за то, что может с ним случиться. Подумаешь, увидела во сне, как в него палят из автомата. Значит, он сам того заслужил, заработал себе такую карму. Почему я должна вмешиваться в то, что ему предопределено? Самоуговоры не помогали, Вера знала, что теперь не сможет устраниться, случайно связав себя с Козыревской судьбой. Она не знала, как ему помочь, но чувствовала, что помочь смогла бы, хотя бы предупредить об опасности, объяснить создавшееся положение… А раз можешь помочь, значит, не помочь уже не имеешь права.

* * *

Козырев все ходил по кабинету, не находя себе места. Чем-то гостья его взволновала, во всяком случае, стряхнула с него усталость, гнетущую слабость. Он мысленно перебирал подробности их беседы, вспоминал свои слова и не переставал удивляться тому, как быстро произошла в нем перемена настроения. Согласитесь, не каждому посетителю, пришедшему просить денег, тут же отваливают полсотни тысяч из собственного кармана да еще обещают помочь с организацией телемарафона. Положим, не для нее лично, все это ради сирот… И ничего для себя лично. Козырев с удовольствием одобрял свое поведение с Воскресенской.

- Теперь видишь, Филя, как надо работать с людьми? Десять минут – и моя избирательная кампания получила мощный идейный импульс, крепкий стержень в предвыбоной борьбе. Так бы мы утонули в ворохе твоих дешевых плакатов на стенах и листовок в почтовых ящиках – все это уже было, все старо, неэффективно, да и полиграфия нынче дорога. Телемарафон не будет нам стоить ничего, а принесет серьезные дивиденды! Кстати, организуй в газетах серию материалов по марафону, мол, готовится такое нужное мероприятие. Устрой вокруг больше шума. И даже пусть в какой-нибудь газетенке мелькнет против меня что-нибудь компрометирующее, немного скандала нам теперь не повредит, даже наоборот… Завтра же прокатимся до их приюта, определимся на месте.

- Должен вам прямо сказать, – начал Филенчук, – эта Воскресенская мне не понравилась. Вы видели, как она ходила здесь с биорамкой?

- Ну да, кругом у тебя шпионы. Кстати, она что, у тебя в кабинете скандал подняла?

- Поговорили. На несколько повышенных тонах. Дело не в этом, а в том, что такими штуками биооператоры-экстрасенсы способны измерять параметры и характеристики энерго-информационного поля человека, находить геопатогенные точки в помещении.

- Погоди, я в этом ничего не смыслю, "био", "гео"… Объясни толком.

- Мы в комитете с такими вещами уже сталкивались. Очевидно, Воскресенская обладает некоторыми экстрасенсорными возможностями, владеет навыками психотронного воздействия. Возможно, она не только измеряла поле в вашем кабинете, но и могла попытаться влиять на него? А разве вам она не показалась странной?

- Странной? Пожалуй, – Козырев насупился, задумался. – В самом деле, как быстро она меня раскрутила на помощь для своего приюта… Она как будто бы гипнотизировала меня, до сих пор в голове туман. Так, значит, ты допускаешь, что она появилась здесь не случайно – и вовсе не за спонсорской помощью для приюта?

- Я как раз хотел просить вашего разрешения на разработку Воскресенской, – осторожно вставил Филенчук. – Проверим ее связи, расспросим разных людей. Конечно, внешнего наблюдения вести не стоит, но установить, где она бывает, кроме дома и работы, тоже не помешает.

Козырев подумал… собственно, ни о чем он не думал, просто не хотел сразу соглашаться с помощником. Перед глазами стоял образ Воскресенской. Приятная женщина, черт побери. Неужели она вела с ним какую-то игру?

- В шпионов и сыщиков хочется поиграть? – Анатолий Виленович одобрительно усмехнулся. – Ну, давай, давай, Штирлиц, действуй. Только без фокусов. И обо всем докладывать мне.

Глава четвертая

Рамзия ханум не могла нарадоваться: подготовка к телемарафону шла полным ходом. Козырев, как и обещал, наведался к ним в приют, все внимательно осмотрел. Сразу прикинул, во сколько обойдется ремонт помещений, пообещал дать меловой побелки, линолеума и бригаду маляров. Тут же по мобильному телефону связался со своим другом Эриком, у которого нашлась бочка краски для дверей и окон.

Действительно, на следующий день появились рабочие и бочка. Ремонт закипел, причем Анатолий Виленович лично приезжал каждый день проследить, как дело продвигается. Впрочем, к малярам он заглядывал на пять минут, а потом часа два просиживал в медпункте у Веры Христофоровны.

Рамзия, конечно, сразу все поняла. И подруге старалась не мешать. В конце концов, они взрослые люди, а любовная интрижка Козырева с Воскресенской пойдет лишь на пользу дела.

Вера же так не считала. Анатолию Виленовичу она оказывала всяческое внимание, благодарила за участие в судьбе приюта, но взаимностью ответить не спешила. Их ежедневные встречи начали уже входить в привычку, и хоть не тяготили Веру, но и радости большой не приносили. Козырев забил ее кабинет баночками с кофе, которое она не пила, коробками с шоколадными конфетами, которые не ела. Кофе Вера спаивала самому Анатолию Виленовичу, а конфеты скармливала больным детям, когда надо было уговорить малыша сделать укол или выпить горький травяной отвар. Разумеется, дети стали к ней ходить на процедуры с большой охотой.

- Добрый день, Верочка, – Анатолий Виленович широко распахивал дверь медкабинета и (во всю ширину той двери) улыбался с порога. – Знаете, доктор, у меня сегодня с утра плечо ломит от сырости. Вы не могли бы промассировать?

- Здравствуйте, Анатолий Виленович, проходите, – Вера фамильярности с Козыревым не допускала, стараясь в отношениях не переступать черты, за которой неминуемо наступает близость… Пусть я его приручила, допустим, он меня даже любит. В конце концов, это возвышенное чувство с каждым днем выправляет его биополе и благотворно воздействует на карму. – Только давайте обойдемся без массажа, – продолжала она тем временем вслух, – а вам не о плече своем следует заботиться, а о душе.

- Ну вот, начинается, – Козырев продолжал улыбаться, заваливая стол новыми угощениями. Он кивнул Рамзие, сопровождавшей его по приюту. – Вы видели? Как только я к ней всей душой, она сразу переводит на душеспасительные беседы.

- Она доктор, – Рамзия подхватила разговор с услужливой радостью, – ей лучше знать, что необходимо прописать больному.

- Да уж, каждый раз подговоривает меня перейти на вегетарианство, – Козырев говорил с Рамзией, но смотрел на одну Воскресенскую. – Кстати, поздравьте меня, я уже третий день обхожусь без мясной пищи.

- Я это заметила, цвет лица начинает улучшаться. Вот если бы вы еще отказались от чая и кофе…

- Извините, Верочка, ничего не могу с собой поделать. Привык. Пусть кофе растворимый, пусть суррогат, я все понимаю, но только с ним я могу поддерживать бодрый вид, – Анатолий Виленович присел к столу, включил электрочайник, кстати, им же подаренный шикарный "Тефаль". – Так что ругайтесь, сколько хотите, а я без кофе от вас не уйду.

Козырев терпеть не мог, когда скребут железом по стеклу. Он обернулся – в окне загораживал свет Филенчук, который указывал на трубку телефона у себя в руках, мол, "вас к телефону". Козырев отмахнулся, отвернулся. Что за человек, ни минуты не даст посидеть спокойно!

- А вы знаете, Анатолий Виленович, – вспомнила Вера, перехватив его заоконный немой разговор с охранником, – ваш помощник, похоже служил в контрразведке. Он уже всех наших нянечек и воспитательниц пробовал допросить. Собирает обо мне сведения.  Это не вы ему поручили шпионить за мной?

- Я, представьте, я, – Козырев продолжал улыбаться. – Вы же сами ничего не хотите о себе рассказывать, сколько я не выспрашиваю. А так мы узнали, что вы, Вера Христофоровна, обладаете уникальными способностями ясновидения, предсказания судьбы, что вы лечите травами детей, энергией рук корректируете биополе… Вы и внешне похожи на колдунью! Кстати, раз вы можете предсказывать будущее, погадайте, пожалуйста, что меня ждет на депутатских выборах?

- Вас непременно изберут, тут вовсе никакого гадания не нужно, – вставила оставшаяся на пороге Рамзия. Подруга явно не собиралась приглашать ее пройти. – Исход выборов, коли верить прессе, заранее предопределен.

- И я рад, что ваш приют мне в этом поможет.

Козырев уже начинал привыкать к деловым разговорам с Воскресенской. Или "душеспасительным беседам", как он их называл. Странно получается, даже смешно, с такой женщиной о любви нужно говорить, о страсти, а она все про свои "био-гео-тео". С другой стороны, даже с последней шлюхой поначалу (и в перерывах) положено о чем-то болтать, хотя этого он не любил. Здесь же трепался, как студент с сокурсницей, даже ручку не пытался поцеловать!

В дверь глухо стукнули, и, не дожидаясь ответа, в медпункт полувошел Филенчук:

- Анатолий Виленович, очень срочно, – он протянул Козыреву трубку. – Эрик хочет с вами говорить. Я уже обещал, что найду вас… Неудобно.

С Эриком действительно выходило неудобно. Вернувшись из отпуска, Козырев настолько замотался с предвыборными делами и приютскими хлопотами, что за две недели всего дважды поговорил с другом по телефону, а встретиться времени до сих пор не нашел. И теперь получалось, будто он от Эрика скрывается. Козырев вышел в коридор, не желая говорить о делах при Вере, однако дверь в медпункт не прикрыл, и она его реплики слышала. Рамзия же, почувствовав на себе каменный взгляд Филенчука, тут же скрылась за дверью с табличкой "Заведующая".

- Эрик? Привет, дружище. Что у тебя?

- Толян, дорогой, мне сказали, что ты на моей территории, детдом приехал проведать. А ко мне и носу не кажешь? Нехорошо, старина. Честное слово, обидно, слушай.

- Да я на минутку заскочил. Ты же знаешь, телемарафон по детскому приюту готовим, столько вопросов.

- И про марафон слышали, и про выборы в горсовет знаем, – на другом конце провода возникла пауза, Эрик любил делать многозначительные паузы, даже если после них ничего существенного не следовало. – Кстати, я поручил своим ребяткам, шелухе помоложе, приглядывать за твоим подшефным детдомом. Мало ли хулиганов! Залезут вечером на территорию, фонари, стекла побьют… Так что круглосуточное дежурство установили по охране общественного порядка, и всего такого.

- Спасибо, Эрик, лишняя забота им не помешает. А как насчет личного участия в телемарафоне? Я предлагаю вполне официально.

- Знаешь, мы лучше телезрителями побудем. Ни к чему нам на экране светиться. Это ведь ты у нас готовишься в депутаты. Я себя лучше чувствую в тени. Насчет финансов ты не беспокойся, вся казанская братва поможет, чем сможет, – Эрик снова сделал паузу. – А ко мне ты как-нибудь загляни. Понимаю, времени нет, избиркомы, телевизионщики, служба… Но у меня к тебе разговор один есть.

- Обязательно загляну, Эрик. А что за разговор? В двух словах… или не хочешь по телефону?

- Да недоразумение вышло, должно быть. Просто мои ребятки жалуются, какие-то подозрительные тени вокруг наших мелькают, какие-то ненужные вопросики задают, к чему-то принюхиваются. Не твои, случаем?

- Ничего не понимаю. О чем ты?

- А то мне доложили, будто твои. Я бы не хотел, чтоб между твоими и моими быками гнилые разборки начались. Так что заезжай, поговорим.

- Знаешь, сегодня не обещаю… – Козыреву только сейчас пришла в голову счастливая мысль. – Знаешь что, а давай в субботу ко мне на дачу смотаемся? Баньку устроим, как раньше, а? Мы с тобой сто лет не парились…

- А что, идея неплохая. Вот там о всех делах и перетрем. В конце концов, неужели мы с тобой сами обо всем не договоримся? Ладно, отбой, привет медсестричкам.

Козырев оглянулся, поискал Филенчука, но тот давно и бесшумно исчез. Как ни старался Анатолий Виленович скрыть свою обеспокоенность, однако встревоженный проблеск в глазах остался, когда он вернулся в кабинет. Во всяком случае, Вера сразу почувствовала неладное, даже больше… Я не знаю, откуда у меня возникает такая уверенность, да я и не хотела бы теперь анализировать природу моих видений. Просто я отчетливо вдруг увидела: это был не просто звонок. "Звоночек" от той, что с косой…

- Кофе готов, садитесь, – Вера налила Козыреву кофе и внимательно следила, как тот пьет. – Эрик вас чем-то расстроил?

- Да нет, все нормально. У меня ежедневно столько всякого случается, что мелкое недоразумение с Эриком – сущая ерунда, – он снова посмотрел в окно, где трясся на ветру в своем сереньком плаще Филенчук. Анатолий Виленович, наконец, овладел собой, с удовольствием прихлебнул горячий кофе. – Послушайте, Вера Христофоровна. Я с большим доверием отношусь к вашему пророческому дару, однако в случае с Эриком я никак не могу допустить… Просто я знаю, как он ко мне относится.

- Он к вам очень хорошо относится. Я тоже это знаю. И к моим предчувствиям вы можете относиться как угодно скептически. Лично мне все равно, поскольку это касается только вас, – Вера помолчала и продолжала. – Анатолий Виленович, если вы хоть немного мне верите, пожалуйста, пусть не сегодня, когда-нибудь, обещайте мне рассказать все. Обо всем, что я вас буду спрашивать об Эрике и том, кто ходит сейчас под окном. Для более точного предсказания мне необходимы подробности. А я совсем ничего о вас не знаю, не знаю ваших взаимоотношений, не знаю причин. Пока мне известно только следствие: вас ожидает большая беда.

Вера долго не решалась поговорить с Козыревым откровенно, все откладывала разговор со дня на день, но сегодня вдруг заговорила без всяких приготовлений. И теперь – отступать некуда – спокойно продолжала.

- Вы можете верить или не верить в ясновидение вообще и в мои способности в частности, тем не менее, мой долг предупредить вас, что вам угрожает серьезная опаснось, и эта опасность исходит от человека, которого вы называете Эриком и считаете своим другом детства.

И вот так всегда. То она холодна и равнодушна, то вдруг вся загорается желанием его спасать! Козырев пил кофе и улыбался, хотя улыбка несколько запоздала, заблудилась на его лице, в то время как его мысли уже были самые невеселые.

- Кстати, Эрик вам только что передал привет. Вы с ним знакомы?

- Только заочно. Но я вам серьезно говорю…

Вера отвернулась к окну и тоже задержалась взглядом на Филенчуке. Тот прохаживался вдоль их окна, демонстрируя свою профессиональную готовность: безопасность шефа гарантирована каждую минуту! Время от времени, как бы между прочим, он скашивал глаза в их сторону, стараясь разглядеть то, что происходит в комнате… Вот и этот тоже, откуда я знаю, что он плохо кончит? Но этот хотя бы сам во всем будет виноват. Вера снова повернулась к Козыреву.

Козырев внимательно посмотрел на нее и снова почувствовал ту гипнотическую зависимость, когда хочется отбросить все условности и говорить все, что приходит в голову. Но про Эрика говорить с Верой не хотелось. После поездки на Коста Калиду в их отношениях с Эриком наметилась какая-то трещинка. И дело тут совсем не в подстрелянном у ночного клуба Коновале. И тем более не в том, что Филенчук со своими агентурными мероприятиями наверняка привлек внимание Эриковой "охранки". За всем этим крылось дело, о котором покуда знали только Козырев и Эрик. Договорились лично, с глазу на глаз.

Вера Воскресенская, наверное, в сотый раз подивилась тому, как неожиданно, без предупреждения и какого-либо намека ее вдруг охватывают ясные предчувствия, яркие картины прошедшего или предстоящего, даже не догадки, а скорее отгадки на те загадки, которые еще не загаданы. Она продолжала воспринимать Козырева бензиновым бонзой, функционером, хозяйственником, понимая, конечно, что это лишь верхушка айсберга, а под водой у него немало нелегального, а может и вполне криминального. Однако подводных темных тем они до этого времени в разговорах не касались. И вдруг сегодня Вера явственно почувствовала, поняла, что если ее сон о Козыреве был вещим, то погибнуть он должен не в случайной автокатастрофе, а во вполне закономерной криминальной разборке.

И самое нелепое – в разборке со своим другом детства!

- Анатолий Виленович, я вижу, вы не настроены говорить со мной серьезно и откровенно. Совершенно напрасно. Ведь это необходимо прежде всего для вас, а не для меня.

- Мы поговорим, обязательно поговорим о вашем даре предсказательства, поговорим серьезно и откровенно, только в другой раз, – Козырев допил кофе, хотел было подняться, но передумал. – Только не думайте, пожалуйста, что я такой отпетый циник и Фома неверующий. Как и все, за эти годы, я тоже многое читал и о целителях, и о ясновидцах, и о полтергейсте, и о переселении душ… Я даже готов предположить, что из всего написанного о сих тонких материях что-то и является правдой. Но все дело в том, что я закончил университет по специальности "научный коммунизм", а посему являюсь законченным материалистом и атеистом.

Вера вдруг вместо прозрачного тумана, каким ей представляется человек, существо в сущности эфирное, ощутила перед собой нечто железобетонное. От слова «материализм» отдавало мертвечиной. Ей показалось, что желание вызвать собеседника на откровенность ставит ее в глупое положение… В самом деле, если я и заметила, что этому человеку грозит смертельная опасность, даже если это и случится в ближайшее время, то я-то для чего хочу этому помешать? Если я даже предвижу его близкую гибель, почему это меня тревожит, а не его? Ведь это его судьба, его карма, а я не Господь Бог. Не хватало еще впутываться, чтобы потом его кармические узлы на себе распутывать.

- Вот что меня всегда в вас возмущает, так эта привычка обо всем говорить шутя и играя, – она встала, подчеркивая тем самым, что дальнейший разговор не имеет смысла. – Хорошо, вы можете мне не верить. Меня ваше неверие нисколько не задевает. Мои предостережения вы все равно не хотите слышать, следовательно мне остается умыть руки.

- Ну, не надо обижаться, Вера Христофоровна, – Козырев попытался ухватить за руку проходившую мимо него Воскресенскую, но она легко (и без всякой нарочитости) уклонилась. – Просто у меня мало времени, чтобы теперь затевать обстоятельный философский разговор. Давайте лучше в субботу устроим загородную вылазку на природу. В Одинцове у меня неплохая дача, настоящая русская баня. У нас будет целый день для исповедальных бесед.

- Вы переходите к следующему этапу ухаживаний? Анатолий Виленович, я же вас просила…

Козыреву нравились эти мгновенные вспышки гнева в ее глазах, взметнувшиеся на секунду крылышки носа. Правда, она всегда овладевала сразу своим состоянием и снова была спокойна и неприступна. Воскресенская не играла, он мог поклясться, в общении она была естественна и прямодушна, но оттого понять ее было труднее, чем тех безымянных собеседниц на презентациях и приемах, которые после десяти минут утонченной светской болтовни ненавязчиво напрашивались на продолжение знакомства в более интимной обстановке.

- Ничего предосудительного я не предлагаю и не предполагаю. Я же не имею в виду нашего с вами загородного уединения. Наоборот, я приглашаю вас на обычное семейно-ритуальное мероприятие под названием "Закрытие очередного дачного сезона". Тем более, на выходные обещают солнечные деньки, пусть не очень теплые, но все же, – Козыреву мысль о поездке на дачу нравилась все больше и больше, тем более, он уже почувствовал, что Вера должна согласиться. – Вы ведь сами только что просили познакомить вас с Эриком. Он только что дал согласие быть там. А заодно познакомитесь с моей семьей – супругой и дочкой. Таким образом, вы сможете расспросить обо мне практически всех, кто знает меня близко.

- Ясно. Вы собираетесь ввести меня в свой "ближний круг"? – Воскресенская усмехнулась понимающе. Она села за свой рабочий стол и принялась выписывать аптечные заявки, впрочем, не пытаясь подчеркнуть, что занята серьезным делом. – Хорошо, если на выходные не пойдет снег, то я подумаю. Только как это понравится вашей жене?

- А причем здесь Люба? У нас с вами общее дело. Мы с вами работаем над благотворительным телемарафоном. Кстати, его идею жена не только приветствует, но и согласилась сразу с моим решением продать нашу "Волгу" в пользу вашего приюта. Более того, со своей стороны она готова передать вам несколько смен постельного белья для ваших питомцев. Даже дочка предложила телевизор из своей комнаты – смотреть его все равно у нее никогда нет времени, – только я не знаю, удобно ли предлагать вещь, бывшую в употреблении.

- Анатолий Виленович, эти вопросы вам лучше обсудить с заведующей. Рамзия и так на меня обижается, что я вас каждый раз у себя в медпункте от нее прячу. Загляните к ней, поговорите.

- Мне с вами говорить хочется.

- Только не о материальном, пожалуйста. Автомобили, телевизоры, финансовые вопросы – все это не в моей компетенции.

- Кстати, о материальном. Если уж я начал этот разговор… – Козырев, как ни старался дозировать степень откровенности, незаметно для себя все больше и больше открывался перед Воскресенской, справедливо решив, что откровенность она никогда не станет использовать ему во вред. – Не скрою, вы меня пугаете своими предсказаниями, тем более, сам я решительно не могу понять, зачем Эрику, старому другу, понадобилось или понадобится в ближайшем будущем угрожать… скажем так, моему здоровью.

- Оставим, Анатолий Виленович. Предчувствия редко меня обманывали, хотя на этот раз я очень хотела бы обмануться.

- Вот оно точное слово – предчувствия, именно "пред"! – его рука, по отработанному за долгие годы рефлексу, влезла в карман и ловким движением вора-карманника выудила из пачки сигарету. Но зажигалка осталась в машине, подсказала запоздавшая память, к тому же в детском учреждении курить воспрещалось. Зато сигарета пригодилась, нашлось занятие рукам. – Вы обижаетесь, что я не говорю с вами серьезно. Но посудите сами, Вера Христофоровна, как я могу серьезно говорить о том, чего не могу ни принять, ни представить?

- Хорошо, что вы не можете представить? Вы отрицаете способность некоторых людей предсказывать будущее? Вам мало прорицательницы Ванги? – Вера улыбнулась. – Разумеется, до Ванги мне далеко, такие рождаются раз в тысячу лет… Но поверьте, я вовсе не шарлатанка. А мои предсказания, возникающие чаще всего спонтанно, помимо моей воли, совсем не редкость, более того, этим может овладеть практически каждый человек, способный прислушиваться к своему внутреннему голосу.

- Допустим, хотя я говорю совсем о другом. Бог с ней с Вангой, к тому же она уже умерла, – Козырев старательно разминал между пальцами ненужную сигарету, которая помогала собраться с мыслями. – Я не случайно упомянул о своем университетском образовании. Ведь там нас не только Марксом-Лениным пичкали, всю мировую философию заставляли проштудировать. Вот почему я, отнюдь не марксист по своим убеждениям, не могу принять приставки "пред" по отношению к философской категории времени.

- По вашему, время – необратимо?

- Как и пространство, время является основополагающим свойством материи. Если пространство характеризует протяженность и одновременное расположение материальных объектов относительно друг друга, то время только обозначает последовательность явлений, которые происходят с данными материальными объектами. Таким образом, время не существует отдельно от материи и пространства, оно поступательно и необратимо, – Козырев передохнул после длинной тирады, от подобных тем он давно отвык, и продолжал более добродушно. – Извините, Вера Христофоровна, за менторский стиль. Но современная философия и естествознание нарисовали именно такую картину мироздания, несколько сложную в деталях, но вместе с тем довольно ясную по конструкции.

- И вы уверены, что эта картина закончена? – Вера снова понимающе усмехнулась. – Хорошо, в самом деле, это слишком сложная тема, долгий разговор. Давайте продолжим его в субботу на даче.

Глава пятая

За три дня ветер высушил лужи и грязь, и суббота выдалась солнечной и тихой. С утра, как и договаривались, Козырев заехал за Верой. Он вышел из джипа, огляделся. В калитку стучать не стал, был уверен, что его приезд заметили.

За ним из машины выбралась и дочь, необычайно ярко накрашенная и разодетая. Вера видела ее впервые, но сразу отметила, в кого та уродилась. Несмотря на крупные (по-мужски) черты лица, Алла смотрелась необычайно женственно. Впрочем, возможно, такое впечатление создавалось благодаря героическим усилиям визажистов и  парикмахеров. А отмой с нее краску да одень в турецко-китайский ширпотреб, как большинство казанцев ходит, на нее бы и внимания не обратили. Судя по всему, и хватка у нее папина.

Вера отошла от окна, еще раз проверила, все ли необходимое взяла в дорогу, а ее место сразу заняла матушка – так и прильнула к стеклу носом, приговаривая:

- Аба! Гли-кось, какая какаду… Верка, ты их в избу, смотри, не заводи, стыдобу нашу не выказывай, – старушка обернулась и запричитала. – Да ты что, не собралась еще? Все утро не знай чем занималась. Славик, ты хоть поди, скажи, мол, мама сейчас выходит.

На самом деле, все утро прошло для Веры не столько в сборах, сколько в спорах с сыном, который с упрямой непоколебимостью отказывался надеть вязаную шапку. На все ее разумные доводы отзываясь традиционным "беспонтово". Знал, вредина, что это уличное слово всегда раздражает мать. В конце концов, он опоздал на первую пару, а она не успела собраться к приезду Козырева. Вера ушла к себе за занавеску, присела на дорожку. Нужно прислушаться к себе… Почему мне ничто не говорит о том, что не нужно ехать? Ведь ехать я не хочу! В самом деле, три дня назад хотела познакомиться с его семьей, с Эриком, побольше узнать о них… а теперь ничего не хочется. Наконец, Вера встала, перебросила через плечо ремень сумки. Пора, Козырев ждет.

А тот с удовольствием оглядывал обезлюдевшую, готовившуюся к своему полному исчезновению улицу Чистопольскую, над которой высились десятиэтажные исполины. Низенький, чуть покосившийся от времени домик Воскресенских врос в болотистый грунт почти до самых окон, Старые ворота и подгнивший забор палисадника говорили о бедности и запустении. Впрочем, Козырев о достатке и бытовых условиях Воскресенских и так все знал. В низенькое окошко выглянула зловредная на вид старушка, как можно было догадаться, Верина мамаша (на ее пенсию в основном и живут). Потом из калитки вышел длинноногий юнец. Славик, решил Козырев, недавно принес в дом первую в жизни стипендию, порадовал маму Веру. Одна она сидит в своем приюте – без зарплаты и без всяких надежд на будущее.

- Будем знакомы? Козырев Анатолий Виленович, должно быть, мама обо мне уже рассказывала. Моя дочь Алевтина, мы зовем ее Алечкой, подруги – Аликой.

- Мама просила передать, что скоро выйдет, – выдавил Славик, не утруждая себя формальностями типа "здравствуйте", "меня зовут…" Он разглядывал Козыревский джип, подчеркнуто не обращая внимания на девушку.

- Ну, Алечка, давай сама знакомься со Славиком, вы быстрей найдете общий язык, – Козырев направился к скрипнувшей калитке и появившейся из нее Воскресенской. – Здравствуйте, Вера Христофоровна. Погодка-то, а? Как я и заказывал в гидрометцентре!  Послушайте, а почему бы Славику не поехать с нами? Там у нас отличный лес, настоящая баня.

- Ему в консерваторию надо на занятия, – Вера подошла к машине. – Доброе утро, Анатолий Виленович.

- Алечке тоже на занятия, за ней мы все равно машину пошлем. Так они заодно и Славика возьмут. А сейчас довезем его до консерватории?

Вера вздрогнула: знакомство их детей… Козырев ничего об этом не говорил, но наверняка сегодня спланировал! Ослепившая ее изнутри вспышка ясности в одну секунду нарисовала наперед всю картину возможных отношений Славика с Аликой Козыревой: неопытный пацан влюбится в красивую избалованную девицу, которая в свои двадцать лет, кажется, уже попробовала и наркотиков, и пистончиков… Ничего хорошего, конечно, не выйдет. Славик приобретет сексуальный (первый) опыт и душевную (надолго) рану. Спрашивается, стоит ли одно другого?

- Не стоит, он сам отлично доберется…

Но Славик, не слушая возражений матери, уже забрался следом за Аликой на заднее сиденье. Они уже беззаботно трепались о чем-то своем, будто давно знакомы.

Водитель Миша обернулся к шефу, без слов уловил команду трогаться и лихо развернулся на узкой полоске перед домом. Хотя дорога между домами сохранила лишь воспоминания о былом асфальте, машина шла уверенно и мягко. Миша врубил магнитофон, какую-то лишь ему понятную дребедень, Козырев поморщился – и тот сразу все понял, убавил звук до приличного уровня. Вера молчала, прислушивалась к разговору сына с Козыревской дочкой, но ничего не могла расслышать.

- Если помните, Верочка, я попросил вас назвать, кого из эстрадных знаменитостей вы хотели бы видеть на нашем телемарафоне, – обернулся Козырев к заднему сиденью. Воскресенская даже не повернулась к нему, лишь неопределенно дернула плечом. – Вы так ни на ком и не остановились?

- Анатолий Виленович, – вдруг встрял водитель, – а нельзя ли Новикова на марафон пригласить? А нас в отряде мужики его уважали.

- Насколько мне известно, Новиков нынче не столько певец, сколько делец. Не вагонами – составами ворочает! А впрочем, можно закинуть удочку. Во всяком случае, если приехать не сможет, то хотя бы финансами сможет помочь? – Козырев повернулся к Славику. – А может быть, молодое поколение, тем более музыкально подготовленное, нам подскажет, кого из звезд нам пригласить в Казань на телемарафон?

- Не знаю. У каждого теперь свой вкус, – Славик склонился к Алике. – Лично мне нравится Чиж и компания.

- Чиж? – Алика скривила губки. – Да он сто раз в Казань приезжал. Папаня, а давай уж сразу Пугачеву. Слабо?

- Чиж, говорите, – Козырев кивнул. – Спасибо за совет, нужно будет телевизионщикам эту идейку подкинуть.

Машина выбралась на Ленинскую дамбу и Миша резко поддал газу. Вере Воскресенской было неловко смотреть, как ее Славик, всю неделю протрясшийся в переполненном 56-м автобусе, искренне радуется скорости и комфорту. Козырев ему наверняка казался всемогущим волшебником. А Алика, очевидно, сказочной принцессой.

- Вера Христофоровна, действительно, пусть Славик едет с нами? – Алика Козырева в первый раз обратилась к сидящей рядом Воскресенской. – Когда у него закончатся занятия, мы за ним заедем в консу.

- Спасибо, Алевтина, но Славику нужно много заниматься. Как-нибудь в другой раз, – Вера вдруг осеклась, заметив, что у нее не столько спрашивали разрешения, сколько ставили в известность… В конце концов, Славик уже не маленький, в таких делах ему самому надо решать. А девчонка, ничего не поделаешь, она мне не нравится, потому что у меня вдруг проснулась материнская ревность, комплекс потенциальной свекрови. Эти чувства следует сдерживать.

Славик выскочил на площади Свободы, даже не кивнув матери. Алика крикнула ему вслед: "На этом месте в три часа!" –  машина тронулась и полетела вниз по Пушкина.

- Обратите внимание направо, Вера Христофоровна, – Козырев обернулся к ней. – Мы проезжаем памятник знаменитому нашему земляку, ученому Александру Михайловичу Бутлерову. Сегодня мы его еще вспомним, поскольку, смею напомнить, мы с вами собирались продолжить наш философский спор о пространстве и времени.

- Ой, не могу! – засмеялась Алика. – Папанька и вас решил уморить своими гегелями-кантами?

- А ты молчи, двоечница! – подхватил весело Козырев. – Беги давай, на лекцию опоздаешь. В половине третьего за тобой мама заедет.

Джип притормозил напротив главного здания университета, возле знаменитой "сковородки", как студенты нескольких поколений прозвали круглую скамейку вокруг памятника юному Володе Ульянову, имя которого носил университет. Козырев вышел, открыл дочери заднюю дверцу, подал руку. Алика выскочила из машины, чмокнула отца в щечку, с удовольствием оставив на ней след помады, рассмеялась своей проделке (не без намека) и убежала. Анатолий Виленович всегда так прощался с дочерью, однако сегодня этот ритуал был предпринят с умыслом: появился повод пересесть на освободившееся заднее сиденье – рядом с Воскресенской.

- Теперь обращаю ваше внимание на знаменитый памятник Ульянову-Ленину. Попрошу и его приберечь в памяти для продолжения нашей дискуссии, – указал он рукой в сторону "сковородки" с постаментом (стоящего на нем вождя из машины не проглядывалось). – Поехали, Миша… А вот и третий памятник, который также пригодится нам в качестве аргумента. Николай Иванович Лобачевский, гордость и слава Казанского университета. Итак, Вера Христофоровна, путь нам предстоит неблизкий, посему предлагаю продолжить наш разговор о пространстве и времени. И вы поймете, для чего я призвал себе в помощь сих каменных знаменитостей.

Вера отлично поняла маневр собеседника: вовсе не философская беседа его интересует.

- У вас помада осталась, Анатолий Виленович, – сказала она. – Давайте, я помогу стереть? А не то еще на меня подумают…

- С удовольствием!

Вера вынула носовой платок и стала тереть щеку Козырева. Его рот расплывался в довольной улыбке – и от этого помада пряталась в складках морщин. Он склонился ближе к Вере, чтобы ей было удобнее. На самом деле – лишь для того, чтобы как бы невзначай коснуться плечом ее плеча.

- Ну, вот и все. Так что вы хотели мне сказать по поводу пространства и времени? – Воскресенская отстранилась и повернулась к окну. – Насколько я вас понимаю, вы не верите в возможность предвидеть и предсказывать будущее на том основании, что время одномерно, поступательно и необратимо. Правильно?

- Ах, Вера Христофоровна… Верочка! Нашли время толковать о Времени, – Козырев искал ее руку, наконец, схватил за запястье и прижал к своим губам. – Я так ждал этой минуты, когда хоть на время мы можем остаться одни…

- Романтическое путешествие? – Воскресенская одним взглядом отрезвила его, ей даже руки не надо было отдергивать, он сам ее отпустил. – Анатолий Виленович, давайте договоримся: если вы еще раз вздумаете со своими нежностями… то я, извините меня, немедленно выйду и вернусь домой.

Козырев в совершенстве владел покровительственно-панибратской интонацией в общении с людьми, которые ниже его по статусу и весу кошелька, но в то же время не находятся в прямой от него зависимости. Он умел поддержать любой светский разговор и уж совсем непринужденно общался с женским полом наедине. Только вот с Воскресенской никак не мог сразу попасть в нужную тональность и все время сбивался с одной манеры разговора на другую, хуже того – порой ему приходилось замечать за собой, что в присутствии Веры он вдруг начинает говорить, совсем не обдумывая слов, болтать все, что приходит в голову. Он привык всегда взвешивать то, что говорит, и на опыте убедился, что своих настоящих мыслей в разговоре произносить чаще всего не следует – поэтому столь простодушная откровенность, прорывавшаяся в нем помимо воли, его несколько тревожила. Козырев подозревал, что тут действует со стороны Воскресенской какой-то хитрый гипнотический прием, и старался пореже встречаться с ней взглядами.

Вера заметила, как Козырев от нее отшатнулся, а в глазах у него промелькнула растерянность нашкодившего школьника… Все же не стоит быть с ним такой мегерой. Очевидно, у меня сейчас совершенно зверский взгляд. Бедный, даже отвернулся, не знает, как теперь со мной заговорить.

- Итак, Анатолий Виленович, вы хотели мне рассказать о вкладе Бутлерова и Лобачевского в познание пространства и времени? С удовольствием вас послушаю.

- Да-да… – Козырев подхватил спасательный круг беседы, чтобы хоть что-то говорить. – Насколько я понимаю, речь у нас пойдет не о свойствах пространства и времени, а о извечном споре между материалистами и идеалистами, о первичности материи или духа. Вам ведь это важно знать? В науке это называется основным вопросом философии.

- Вы говорите со мной, словно профессор с курсисткой, – Вера улыбнулась. – Для меня сейчас "основным вопросом философии" является совсем другое: что значат ваши постоянные примитивные домогательства? Анатолий Виленович, простите за откровенность, вы что, намерены сделать меня своей любовницей или всего лишь захотели отметиться?

- То есть… – Козырев споткнулся на полуслове. Опять он попал впросак: так хорошо пустился галопом по знакомым прериям философских прений, что на всем скаку не успел остановиться. – В каком смысле, отметиться?

- Ну, вам лучше знать. Есть у мужчин такой психологический пунктик: со всеми женщинами, с которыми им приходится общаться, ну, не важно, на деловом ли поприще или в дружеской компании, они считают своим долгом как минимум один разок переспать, то есть тем самым "отметиться". У животных имеется сходный инстинкт – метить своими выделениями подконтрольную территорию, – Вера замолчала, остановила себя мысленным приказом, почувствовав, что переборщила. – Впрочем, я ничего не имею против инстинктов, только не хотела бы, чтобы это ко мне относилось.

- Ну, почему? Почему, Вера Христофоровна, дорогая… – Козырев разволновался. – Почему вы все время держите меня на расстоянии пушечного выстрела? Почему всегда подозреваете во мне хищные помыслы? Разве мы не могли бы просто быть с вами друзьями?

- Близкими друзьями?

- Если хотите, то близкими.

- То есть, физическая близость все же подразумевается?

- Ох, Вера Христофоровна, как с вами трудно говорить! – Козырев снова потерял всю оборонительную окраску ироничности и всеведения. – И потом, я не понимаю, что же такого плохого, скажем, в физической близости? Или я так вам противен? Не могу поверить…

- Ничего такого плохого, кроме того, что вы немножечко женаты, а я, если честно говорить, не настолько уж этим делом озабочена.

- То есть, этим вы хотите сказать, что я – озабоченный? – Анатолий Виленович попытался обидеться, но актерские способности ему изменили, обида не получилась убедительной, да и собеседница не особо-то следила за его мимическими потугами. – А по поводу отметиться – это даже обидно слышать, знаете… Неужели до такой степени вы не верите в серьезность и искренность моего отношения к вам?

- Ага, значит, все-таки вы уготовили мне роль любовницы. Не могу скрывать, меня эта участь вовсе не радует, – Вера отвлеклась на промелькнувший мимо окон танк на постаменте. – Хорошо, вернемся к нашим памятникам и основному вопросу философии.

Машина летела вдоль берега по-осеннему черного Кабана, ветер вздувал белые гребешки, швырял в воду остатки почерневшей листвы. Вера слушала собеседника и глядела в окно. Осень в городе всегда грязна и неряшлива, оттого, наверное, так хочется выбраться на природу… Однако послушаю, о чем он говорит, хорошо, что попался дядечка неглупый, несмотря на ироничный тон, он, видимо, искренне убежден в том, что говорит… Так, не отвлекайся, о чем он? Что по отдельности пространства и времени не существует? Они имеют значение только в континууме (слово мне не знакомое) пространства-времени. Проще бы мог сказать: две стороны одной медали. 

- Думаю, вы не станете спорить, – снова мчал галопом Козырев, – что у пространства имеется только три координаты – длина, ширина и высота, а у времени лишь одна – от прошлого через настоящее к будущему. 

- Это-то понятно, – соглашалась Вера. – Но все же я хотела бы возразить… Какое пространство мы имеем в виду? Впрочем, как вы уже заметили, в таких вопросах я невежда.

Козырев действительно заметил и сразу воодушевился, когда почувствовал в собеседнице невольную перемену. Конечно, он прекрасно понимал, что они находятся в "разных весовых категориях", ее среднего медицинского образования явно недостаточно, чтобы всерьез обсуждать учения Канта, Гегеля, Эйнштейна. Поскольку она находилась на незнакомой территории, он решил в полную меру использовать фактор "своего поля", как в футболе, и перехватить инициативу. Тем более, что счет теперь стал ничейным: один – один.

Тут троица памятников пришлась весьма кстати: Воскресенская не имела никакого представления о "неэвклидовой геометрии" Лобачевского и "структурной химии" Бутлерова, которые еще в прошлом веке существенно изменили ньютоновские школьные представления о трехмерности пространства. Особенно подробно Анатолий Виленович остановился на марксистских выкладках Ульянова-Ленина, который в своем эмигрантском безделье (махаясь с махистами!) вывел новые очертания пространственно-временного единства Вселенной. 

- … мироздания. Возможно, и не такой большой вклад в мировую науку сделал Владимир Ильич, тем не менее, памятника на «сковородке», думаю, он вполне достоин.

- Но тогда второй памятник на площади Свободы – это уже перебор?

- Сегодня модно Ленина ругать, однако тем, кто имел возможность почитать его в свое время от корки до корки, ясно видно одно: диалектико-материалистическая концепция позволяет определить окружающую нас действительность с наибольшей научной полнотой.

Выбравшись за Мирный, их джип летел по трассе в сторону Борового Матюшина, чуть ли не подлетая на воздух, однако скорости внутри салона практически не ощущалось. Ехать было удобно и приятно. Неприятно было лишь то, что Вера никак не могла найти нужных слов, чтобы потягаться с Козыревым, этим дипломированным спорщиком, в его проматериалистической казуистике… А ведь я совершенно убеждена: его университетский материализм давно устарел, просто сформулировать не могу. Их профессора-коммунисты научили разоблачать любые происки идеалистических и религиозных учений. Их готовили не как философов, мыслителей, а растили бойцов идеологического фронта, готовили лекторов-агитаторов.

Свернув с шоссе на узенькую асфальтовую дорожку, машина поехала лесом, вокруг высились сосны. Вдруг неожиданно между стволов показался дощатый двухметровый забор, выкрашенный зеленой краской. Джип остановился перед массивными воротами. Водитель Миша посигналил долго и протяжно, однако за глухим забором никто не отзывался.

- Где дядя Саша бродит, – оборотился он к сидящим сзади и обратился к своему шефу. – Анатолий Виленович, а он точно вчера заехал? Может, его вообще тут нет?

- Выйди, калитку толкни. Если отперта, значит, здесь старикан.

Миша вылез из машины, толкнул незапертую калитку, вошел. Сам раскрыл ворота. Створки их распахнулись, и за ними, как декорация за театральным занавесом, открылся чудный вид: сказочный теремок среди вековых сосен. Машина въехала на участок и остановилась перед крыльцом. Козырев помог Вере выбраться из джипа.

Дача Козырева действительно впечатляла, и все же Вера ожидала увидеть нечто иное. Более помпезное, что ли, более величественное. Увидела же обыкновенный двухэтажный дом, только большой, как обычно строили на русском Севере – с высоким крыльцом, с резными на старинный лад наличниками. Участок также не поражал ухоженностью и модными наворотами – обычный участок соснового бора с брусчатыми тропинками. В общем, простота и естественность Вере даже больше понравилась, чем-то родным, деревенским веяло…

Но что ее теперь встревожило? Она оглянулась, окружавший их лесной пейзаж, этот глухой зеленый забор, кажется, были ей знакомы, будто она здесь уже была… Да ведь все это я уже видела в том сновидении! Не хватает только старика, бегущего, пятляя и нагибая седую голову, как будто это может спасти от летящий вслед ему пуль.

К ним навстречу, беззубо улыбаясь, широко шагал (ноги просто колесом!) настоящий деревенский дед – в рыжих валенках с калошами, телогрейке и продранной ушанке.

- Здорово, дед! – радостно кричал ему Анатолий Виленович. – Как тут у тебя, все нормально?

- Судачков наловил малость, – прошамкал дед, вынимая изо рта вонючую "Идель", седая, трехдневная его щетина пожелтела под носом, видимо, от плохого табака. – А я и не слыхал, как вы подъехали. Баньку только что затопил. Здорово, Леныч. С гостями нынче?

- Эрик приедет, так что сегодня пожарче протопи, – и Анатолий Виленович обернулся к Воскресенской. – Прошу вас, добро пожаловать… Что с вами, Вера Христофоровна?

Вера не могла отвечать, не могла отвести взгляда от лица старика.

Это его она видела в том страшном сне?..

* * *

Воскресенская пришла в себя, когда Козырев уже ввел ее в гостиную и пытался уложить на мягком диване. Она встала, огляделась и тут поняла, что в доме они с Анатолием Виленовичем остались одни. Старик ушел по своим делам, а вопрос остался: его или не его она видела тогда во сне? Додумать это до конца помешал Козырев.

- Вам лучше? Как вы меня напугали, – он держал ее под руку и тянул к деревянной массивной лестнице. – Поднимемся наверх, я покажу вашу комнату. Миша после отнесет туда ваши вещи.

- Нет, пожалуйста, мне лучше на воздух… – намерения Козырева казались столь же очевидными, сколь и неосуществимыми. Воскресенская поспешила оставить дом, даже не разглядев его внутреннего убранства. – Анатолий Виленович, пойдемте погуляем по лесу?

- Признайтесь, наконец, что это за странные обмороки, – говорил Козырев, когда они под руку медленно шли по брусчатой тропинке вглубь соснового бора, – и в нашу первую встречу, в моем кабинете, и сегодня, когда встретили моего тестя. И опять вы твердите про сон. Что же это за страшный сон, в котором вы увидели меня? Неужто он был пророческим и вам открылась моя судьба?

- Ради Бога, не надо шутить, для меня это на самом деле серьезно, – сказала Воскресенская. – Вашей судьбы я не знаю, но очень хотела бы знать, потому что имею самые нехорошие предчувствия относительно вашего ближайшего будущего. Вы, конечно, материалист до мозга костей и поэтому отрицаете способность мысли проникать в будущее.

- Нас учили, что время поступательно лишь в одном направлении, – подтвердил Козырев. – Оно необратимо. Как бы не желали люди овладеть тайнами пространства и как бы не мечтали о машине времени, но нам не дано вернуть прошлое или предугадать будущее.

- Мне трудно спорить с вами, в конце концов, и ни к чему это… Но что вы скажете о болгарской слепой прорицательнице Ванге? Ведь на протяжении многих лет десятки свидетельств подтверждали и даже теперь, после ее ухода, подтверждают точность ее предсказаний.

- Насчет Ванги спорить не стану, – в первый раз согласился Козырев. – Кстати, а вы знаете, что столь нелюбимый вами Михаил Измайлович, мой помощник, виделся с Вангой в Болгарии? Как-то раз, будучи еще офицером госбезопасности, он сопровождал группу наших красных директоров в дружественную соцстрану, а там болгарские друзья пошли навстречу пожеланиям делегации из Татарии и устроили им экскурсию. Вы можете его пораспрашивать, правда, он не очень любит вспоминать об этом.

- Невероятно! И что же она им сказала? Сбылись ее слова?

- Спросите у него при случае. Кстати, я рад, что сегодня он не помешает нам общаться. Знаю только, что достоверно сбылись три пророчества – троих директоров из группы Филенчука в том же году сняли с работы, как и предсказала слепая ясновящая.

- Насколько мне известно, феномену Ванги материалисты так и не нашли разумного объяснения, хотя и опровергнуть тысячи достоверных фактов не сумели.

- Делать нечего, сдаюсь! Случай с Вангой упорно противоречит материалистической доктрине о необратимости времени! – Козыреву явно не хотелось отдавать инициативу Воскресенской, впрочем, может быть, с его стороны это было лишь игрой. – Потом, вы напрасно, пожалуй, записали меня в разряд твердолобых материалистов. В самом деле, картина мира до конца далеко не раскрыта. Тот же свет, преодолевающий пространство с чудовищной скоростью, светящаяся аура, зафиксированная при фотосъемке вокруг головы и тела человека, другие загадочные явления – все это свидетельствует о том, что нас ждут еще новые пространственно-временные загадки.

- Значит, вы признаете, что электромагнитное, фотонное, биоинформационное и другие поля могут быть материальной реальностью? – продолжала наступать Воскресенская, ступая рядом по тропинке. – Тогда почему не признать и такой возможности, что внутри этих полей могут существовать другие пространственные или временные измерения?

- Этого я не знаю. Общая теория поля, как известно, Эйнштейну не далась, хотя он и угробил на нее большую часть своей жизни. Возможно, по отношению к полю время меняет свои характеристики, как и по отношению к телам, развившим околосветовые скорости.

- Замечательно! Вы уже готовы признать существование иной материальности, невидимой и не ощущаемой нашими органами чувств, – Вера даже захлопала в ладоши. – Осталось только вам согласиться, что наши чувства и мысли также являются частными проявлениями общего энергоинформационного поля. И могут существовать совершенно в иных пространственно-временных координатах.

По его скептической ухмылке Вера поняла, что самодовольного Козырева разубедить невозможно. Еще бы, столько лет прошло, а он до сих пор может без запинки выговорить «Материализм и эмпириокритицизм»! Вряд ли он сможет когда-нибудь поверить в реальность явлений духовного мира.

- Я понимаю, Анатолий Виленович, что вы законченный и отпетый материалист, объективной реальностью вы признаете только то, что можно потрогать руками и положить в рот.

- Нет, почему же, световой поток, тепловое излучение, электромагнитное поле и тому подобные волновые явления тоже можно считать материальными объектами, существующими в пространственно-временном измерении, – Козыреву не хотелось прерывать разговора. – Но тут, боюсь, мы с вами по разные стороны баррикад: вы стоите на основах ясновидения и духоведения и мечтаете вставить клизму марксизму-ленинизму. Я же закончил университет и, извините, марксистско-ленинская философия – это моя специальность, а по научному атеизму я даже диссертацию мог защитить, кандидатские минимумы подвели…

Неожиданно за холмом, поросшим соснами, открылись волжские дали. По крутому противоположному берегу проплывали тени облаков. Ветер рвал холодную плоскость воды, тучи низко летели на юг. И все же даже в таком застывше-мятущемся состоянии Волга была восхитительна!

- Тогда давайте лучше говорить о другом, – решила Вера. – Вы все равно мне не поверите, если я скажу, что вас очень скоро ожидает…

- Вы меня интригуете, Вера Христофоровна! Договаривайте, что вы имеете в виду: покушение, автокатастрофу, неизлечимый недуг?

Вера внимательно посмотрела ему в глаза. Там затаились искорки-смешинки, нет, он вовсе не расположен быть до конца серьезным. 

- Вы с первого раза попали в точку, Анатолий Виленович. Но, извините, пока для меня самой в этом деле одни многоточия. Слишком мало я знаю о вашей жизни и вашем окружении, чтобы сообщить что-либо определенное.

Она повернула назад. Козырев тут же догнал ее и Вера взяла его под руку – жест получился настолько естественным и милым, что Анатолий Виленович благодарно взглянул… Нет, очень может быть, что он меня действительно уже немного любит, а не просто стремится "отметиться". 

- Так… значит, покушение.

- Я очень мало могу прояснить то, что чувствую. Я далеко не Ванга, поймите, Анатолий Виленович, – Вера спешила воспользоваться редкой минутой доверительности, когда собеседник забыл о привычной ему покровительственно-оборонительной окраске. – Прежде всего мне нужно больше знать вашу жизнь, ваше окружение. Я не уверена, что вы готовы быть со мной настолько откровенным, чтобы помочь мне ясно увидеть всю картину вашей жизни.

- Вряд ли я способен прямо сейчас ответить на все ваши вопросы, Вера Христофоровна. Что вас интересует прежде всего? Во всяком случае, одно гарантирую: сегодня вы познакомитесь с моим ближайшим окружением. А вон, кстати, и Эрик между сосен рассекает.

Воскресенская замедлила шаги, по лесу в сторону зеленого забора по невидимой отсюда асфальтовой дорожке плыла белоснежная иномарка. Впрочем, асфальт делал по лесу значительную петлю, и они могли не спешить.

- Анатолий Виленович, надеюсь, когда вы будете меня представлять другу детства, то не станете передавать содержания нашего сейчас разговора.

- Почему же? Так и представлю: знакомьтесь, мол, знаменитая ясновидящая Вера Воскресенская, которая предсказала мне смерть от твоей, дорогой Эрик, руки, – Козырев старался, чтобы сказанное прозвучало посмешнее, однако ухмылка вышла кривенькая.

- Не надо шутить на такие темы, Анатолий Виленович, – ответила Вера очень серьезно, – и постарайтесь никогда больше не произносить слова смерть. Хотя бы по отношению к самому себе.

- Накаркаю, боитесь?

- Да нет, просто в мире мыслей, образов и слов существуют такие же законы притяжения и отталкивания, как и в материальном мире, – Вера старалась скорее закончить важный для нее разговор, поскольку чувствовала, что с появлением Эрика больше им поговорить не удастся. – И точно так же, как в уголовном деле, незнание законов не освобождает от ответственности. И приговоры бывают достаточно суровыми. Пожалуйста, постарайтесь это понять. Или, если по-прежнему мне не верите, хотя бы запомните на будущее.

- На будущее, которого у меня остается, если верить вашим предсказаниям, совсем немного…

Они уже подходили к дому, где возле крыльца припарковалась роскошная "Ауди", и Козырев проговорил торопливо, заканчивая разговор.

- Хорошо, я запомню. Вера Христофоровна, я надеюсь, что за вечер мы найдем еще с вами время прогуляться по нашей тропинке к берегу?

- Нашей тропинке? Здорово сказано!

Вера засмеялась весьма кстати и вовремя, во всяком случае, из машины их последние реплики услышали и оценили в нужном Козыреву направлении. Эрик махнул им рукой, но ничего не успел сказал, потому что в это время раскрылись створки ворот, и дядя Саша, радостно кланяясь высокому гостю, пропустил иномарку на участок. Козырев поспешил за ней следом, оставив Веру с тестем, который запирал ворота.

Теперь она имела возможность разглядеть старика более спокойно, и сразу поняла свою ошибку… Почему я решила, что это она бежал между сосен, увертываясь от автоматных очередей? Во сне я видела эту куртку, эти черные сапоги и вязаную шапочку. Но все это было надето не на нем!

* * *

Белоснежная "Ауди" припарковалась у крыльца. И хотя неизвестно, к какому роду, женскому или мужскому, следует относить иномарки авто, только белая низенькая длиннокрылая машинка Эрика с четырьмя олимпийскими кольцами на задней дверце казалась изящной девушкой рядом с черным набычившимся козыревским ухажером-джипом. 

Владельцы этой железной парочки уже толковали о делах. Когда Вера с дядей Сашей подходили к ним, те сразу замолчали – разговор был не для чужих ушей. От Воскресенской не ускользнуло при этом явное несоответствие: мужчины говорили обычные слова в привычно дружеском тоне (слов за дальностью не разобрала), однако стояли на такой дистанции, будто между ними непреодолимая стена. В их взглядах читалась напряженная холодность, плохо верилось, что так говорят между собой кореша с одного двора детства.

- Знакомьтесь: знаменитая ясновидящая Вера Воскресенская, – представил ее Козырев приехавшим, – та самая, которая предсказала мне… – Анатолий Виленович выразительно обернулся к Вере, как бы намекая на сказанную пять минут назад фразу, однако закончил ее иначе. – убедительную победу на выборах в горсовет. Вера Христофоровна, позвольте представить моего лучшего друга детства: Эрик Хайдарович Низамутдинов и его драгоценная половина – несравненная восточная красавица Айгуль!

С другой стороны из машины вышла и поднялась во весь свой чуть не баскетбольный рост подружка Эрика, с которой, как рассказывал Вере Козырев, тот живет третий год не расписываясь, одним словом, в гражданском браке. Айгуль была не просто красива, а эффектна, хоть сейчас на подиум, и почти вдвое выше низенького Низамутдинова.

Вера воспользовалась случаем, чтобы поблагодарить Эрика Хайдаровича за краску, которую тот прислал для ремонта в детский приют. Эрик недовольно развел руками, дескать, нашли за что благодарить, какая ерунда… И отвернулся, чтобы пожать руку подошедшему дяде Саше.

- Ну, что? Баня готова, минут через двадцать полы просохнут – и можно отправляться. Хайдарыч, специально для тебя можжевеловых веников в кипяточке запарил.

- Спасибо, вот спасибо! Мы с Козырем в первый заход пойдем, хорошо?

- Да идите, Господи, где мне, старому, с вами тягаться! Вы так наподдаете, что у меня уши свернутся. Не-ет, я пойду париться самым последним.

Мужчины пошли по участку в сторону бани, оставив женщин одних. А женщины сошлись удивительно просто и быстро: красавица Айгуль стала выгружать из багажника свои вещи, Вера вызвалась помочь ей нести. Сумки сбросили в гостиной прямо на пол, Айгуль утонула в глубоком кресле перед разожженным камином.

- Тепло, тихо, – блаженно потянулась она. – Значит, вы и есть целительница и ясновидящая, о которой Козырь рассказывал? Вы работаете в приюте, лечите сирот нетрадиционными методами и обладаете даром ясновидения. Верно? Давайте поболтаем, пока не приехала его Козыриха. Ника нас сразу на кухне запряжет, слова не даст сказать. Задумала на ужин фаршированного гуся — это ее коронная кулинарная фишка, так что не вздумайте сунуться с советами.

- Спасибо за предупреждение, – улыбнулась Вера. – Впрочем, мяса я не ем и не люблю его готовить. 

- Я обожаю людей с необыкновенными способностями. Правильно, и классно выглядите. Я тоже диеты держу, всякие шейпинги, сауны… А Козыриха совсем за собой не следит. Распустилась, раздалась сама себя шире — нас двоих перевесит. Вас Верой ведь зовут? А меня Айгуль, можно просто Гулькой. Угощайся.

Айгуль дотянулась до каминной полки, достала сигареты. Пачку протянула Воскресенкской, но Вера упредила ее, загородившись ладошкой.

- Спасибо, я не курю. И диет никаких не придерживаюсь. А худая потому, что есть нечего —мы в приюте четвертый месяц зарплату не получаем. Извините, что я в вашей компании очутилась. Как инопланетянка, «чужая среди своих».

- Этого Нике тоже не говорите. Она жутко зазнаистая и общаться предпочитает только с толстыми супружницами толстосумов. А я приятельниц нахожу не по дороговизне шмоток и толщине мужниных кошельков.

- У меня и мужа нет, – развела руками Вера. Болтушка Айгуль ей нравилась все больше.

- Об этом Козырихе тем более не рассказывайте — она ревнивая до жути! – Айгуль щелкнула зажигалкой, прикурила, закурила, причем первую затяжку, в отличие от заядлых курильщиков, она сделала чуть ли не с отвращением. – Тоже хотела бросить курить, даже кодировалась несколько раз. С пьянкой, правда, завязала, а курить не могу отучиться. Может, вы поможете, а?

- С удовольствием, – согласилась Воскресенская. – В вашем «интересном» положении, сами понимаете, это необходимо как можно скорее.

Айгуль задохнулась дымом и закашлялась от неожиданности.

- В каком положении? То есть, хотите сказать, что я немного того?..

- Быть немножко беременной невозможно, – отвечала Вера, смутившись. – Впрочем, извините, если я невольно раскрыла вашу тайну. Привычка знакомиться с человеком по светимости его ауры и мысленно сразу ставить диагноз, знаете ли, не всем это нравится.

- Так я беременна?! Не могу поверить… И давно?

- А вы не знали? Я не могу на глаз определить точный срок, вероятно, около месяца. У вас большая задержка?

- Должны были прийти не сегодня — завтра. Набрала сюда с собой прокладок… Верочка, дорогая, а не могло быть ошибки? – Айгуль едва сдерживала слезы. – Ты не представляешь, Эрик замучил меня разговорами о наследнике. Да и сама… Ведь мне уже двадцать семь! Раньше думала — рано, потом боялась — поздно. Значит, я еще могу?

- Что значит «могу»? Вы — уже. Поздравляю вас, Гулечка!

На лице ее новой знакомой в одну секунду пролетела целая гамма переживаний – от изумления и тревоги до Айгуль решительно швырнула сигарету в камин.

- К черту эту гадость! С сегодняшнего дня начинаю новую жизнь! Верочка, вы мне поможете? Ради всего святого, мне во что бы то ни стало нужно сохранить этого ребенка. Сейчас Эрика обрадую.

Айгуль вскочила с кресла и направилась к выходу, Вера бросилась за ней.

- Только не так резко. Айгуль, привыкайте двигаться плавно, без рывков.

- Слушаюсь и повинуюсь! Я теперь во всем буду тебя слушать.

Айгуль сама не заметила, как перешла на ты с Воскресенской. Но перешла с крупной рыси на степенный шаг, подходя к беседовавшим мужчинам. Отозвала Эрика в сторону. Козырев подошел к крыльцу, поднял глаза на Воскресенскую – и Вера поймала в его взгляде затаенную тревогу.

- Вы с Айгуль, как вижу, сразу нашли общий язык, – сказал Анатолий Виленович.

- Она мне очень понравилась, – ответила Воскресенская. – А вот Эрик что-то не нравится… У вас с ним проблемы? После расскажете, а пока постарайтесь не поддаваться его влиянию.

Ей хотелось поговорить, но не было возможности. К ним уже подходил Эрик с висящей у него на руке счастливой Айгуль.

- Вера Христофоровна, это правда? – спросил Низамутдинов. – Не обижайтесь, но в понедельник Айгуль сходит в женскую консультацию. Ничуть не сомневаюсь в вашем ясновидении, и все же… вы уверены?

- Эрик Хайдарович, а вы верите своим глазам? Видите, вот эту скамейку? Это крыльцо? Точно так же и я гляжу: у вас одна аура, у Анатолия Виленовича другая, а у Айгуль их сразу две — одна в одной. Почему же я не должна верить своим глазам, если мое зрение так устроено?

Айгуль счастливо засмеялась, убедившись, что ответ Воскресенской если не убедил Эрика, то по крайней мере убавил сомнений.

- Эришь или не эришь, – протянула Айгуль, используя их привычный эвфемизм, – но ты должен отблагодарить Верочку по-царски!

- Само собой, – кивнул Эрик. – Вера Христофоровна, я ваш должник. А долги отдавать я умею, все знают, никого еще не обидел.

- Вы ничего мне не должны, – замотала головой Воскресенская, – не я же сделала ее беременной. Ведь не могу я, в самом деле, все время ходить с завязанными глазами.

Козырев рассмеялся, хлопнул друга по плечу.

- Говорил я тебе, Вера просто волшебница! Поздравляю, старина! Не вижу повода не выпить. Пройдемте на кухню.

На большой кухне, плавно переходящей то ли в веранду, то ли в столовую уже суетился дед. Он достал из холодильника всякой снеди, каких-то маленьких баночек и пакет со свежими овощами. Айгуль принялась мыть огурцы и помидоры, Вера взялась ей помогать. Козырев же достал из бара водки и поставил на стол рюмки.

- Прошу! – пригласил дед. – За баньку или за что? 

- Только не за нас с Айгуль, – поспешил отнекаться Эрик. – Подождем с этим девять месяцев.

- За будущее не пьют, – согласился Козырев и добавил, обернувшись к Вере, ей одной понятное. – Тем более, его вообще нет.

- Тогда за баньку, – предложил дед. – За закрытие дачного сезона.

Женщины пить отказались, мужчины выпили на троих, закусывали стоя плечо к плечу возле стола. Айгуль бесцеремонно растолкала их в стороны, схватив руками огурчик.

- Пропустите женщину с ребенком! Чур, это мой огурчик! Верунчик, ты гляди, меня сразу на солененькое потянуло. К чему бы это? Я теперь буду выполнять все твои рекомендации, договорились?

- Посмотрим, – ответила Вера. – Для начала рекомендация первая: не переедайте и не теряйте такого же бодрого настроя во все оставшиеся восемь месяцев.

- Ой, разве мы еще на «вы»? Давай выпьем на брудершафт, вот хотя бы сока. Поцелуемся, обнимемся и больше не будем разлучаться никогда!

Козырев засмеялся, но ничего не сказал, потому что не успел прожевать. Но и без слов было ясно, что ему очень нравится, как Айгуль сошлась с Верой. Они налили соку, чокнулись, выпили на брудершафт, скрестив руки со стаканами так, что казалось, каждая пьет из стакана другой. И в заключение поцеловались под аплодисменты Анатолия Виленовича.

- Она просто прелесть! – не удержалась Воскресенская, обернувшись к нему.

- Не то слово! – подхватил Козырев. – Айгульчик наша шамаханская царица!

Как это обычно бывает после первой выпитой рюмки, в кухне установилась вполне дружеская атмосфера. Даже скептически настроенный Низамутдинов удостоил Воскресенскую парой дешевых комплиментов, пригласив ее на будущее в крестные матери. После чего удалился с Козыревым в баню. Как можно было судить по их лицам,  там они намеревались продолжить серьезный разговор.

Айгуль прокомментировала сдержанную реакцию мужа, человека по жизни скрытного и безэмоционального, как проявление необыкновенной с его стороны признательности.

- Я вообще поражаюсь, как это он набрался смелости поблагодарить тебя и мне выдать комплимент типа «молоток», – поражалась она. – До сих пор не могу поверить в такое счастье! Теперь начнется совсем другая жизнь. У меня к тебе сразу столько вопросов. Можно? Мы ведь теперь подружки?

- Спрашивай, подружка-болтушка, – улыбнулась Вера.

- Верунчик, мне теперь, наверное, и париться сильно нельзя? – Айгуль не дождалась ответа, и сама решила не ходить. – В самом деле, не буду париться сегодня, лишь под душем ополоснусь. Мне ребеночка во что бы то ни стало нужно сохранить. У меня ведь уже были…

Слова "выкидыш" Айгуль, очевидно, так боялась, что даже не решилась произнести.

К окну кухни с улицы подошел довольный дядя Саша, уселся на завалинке, попыхивая дешевой сигареткой. В окне маячила лишь его засаленная шапочка.

- Пошли на первый заход, самый злой пар, – донесся его скрипучий голос через раскрытую форточку. – Девоньки, вам, может, с погреба моих запасов принести? У меня там свои огурчики соленые, не то что эти ваши, заморские заморыши из банки. И помидорчики маринованные, и даже арбузики моченые есть, скажите, я принесу.

- Ты бы, дядя Саш, своей "Примой" дымил в другом месте, а то все в кухню тянет, – крикнула ему Айгуль. – Мне теперь табачный дым вреден. А припасы свои неси, все неси, мне теперь из супермаркетов разносолы не нужны.

Дядя Саша исчез из виду. Айгуль продолжала:

- Так что тебе придется вместо меня Козырихе спину мочалкой драть. Терпеть не могу, когда она просит ей спинку потереть. А у самой такая спинища, такая жопень!

Не надо грубых слов, – поморщилась Воскресенская, – я прошу тебя, если можно… 

А что такого я сказала? – удивилась Айгуль. – Не понимаю. Слово есть, а жопы нет? Ну, не буду. У Эрика пунктик насчет наследника, он ведь со мной и не расписывался только потому, что я сначала детей не хотела, а потом не могла… Ведь в двадцать семь рожать еще не поздно? Ну, теперь все пойдет иначе, я так хочу девочку… А ты не можешь сейчас предсказать, кто у нас будет?

- Нет, слишком рано, боюсь ошибиться, – ответила Вера. – Ты успокойся, не надо так радоваться, сильные эмоции тебе теперь нежелательны.

Но Айгуль не могла сидеть на месте и летала по кухне, не умолкая ни на минуту. Между прочим, ее безостановочная болтовня стала кладезем самой разной информации, к отбору которой Вера сразу же и приступила. Да так удачно, что к приезду на дачу Козыревой – жены Анатолия Виленовича, она знала об их супружеской жизни практически все необходимое.

- Ты Козыриху не бойся, она только с виду здесь всему хозяйка. А на самом деле, она так боится потерять своего Толечку, что пикнуть не смеет против его воли, – с удовольствием сплетничала Айгуль, утащив Веру на кухню, где они занялись на скорую руку обедом. – Она знает про всех его любовниц, а его секретарше Ленке даже сама пачку презервативов подарила, только чтобы та не наградила их… ну, ребеночком или еще хуже. Ника сама мне признавалась, дескать, чуть ли не в открытую разрешает ему трахаться с кем угодно, лишь бы к ней поменьше приставал, мол, не мыло – не измылится… А на самом деле Ника со своим поздним зажиганием и ранним климаксом давно ни на что не пригодна. Козырь и к тебе клеился? Клеился, можешь мне не рассказывать, по себе знаю, он ни одной юбки не пропустит, кобелина. Я недавно отдыхала на их даче за границей, так он ни одного дня не пропускал в ванную заглянуть, когда я душ принимаю…

- Нет, в самом деле, я сегодня в баню не пойду, боюсь. Так что с Козырихой тебе придется. Мы обычно с ней вторым заходом в баню ходили.

- А что их дочка? Ее Аликой зовут?

- Нет, та с матерью мыться никогда не ходит. Вообще-то ее Аллой зовут, это она моду взяла с какой-то эстрадной певички – Алика. Продвинутая девчонка, мы с ней в Испании клево по барам оттягивались. Пока Козыриха у стойки коктейлями накачивается, мы с Аликой танцуем да с мужиками крутим…

- Девоньки! – дядя Саша вернулся неожиданно быстро. – С Анатолием плохо, кажись, сердце прихватило… Вы ведь доктор, правильно он сказал? Айгуль, в "скорую", что ли, звони. А вас прошу – пойдемте к нему, окажете первую помощь.

Вера влетела в предбанник, даже не сообразив, что мужчины уже успели раздеться. Эрик прикрыл причинное место полотенцем. Козырев полулежал на лавке, широченной, в одну дубовую доску, держась за грудь. Она взяла его за другую руку, нащупала пульс.

- Вот ведь как оно… – промычал, стоя в дверях дядя Саша. – Как я жарко баню протопил, тут и у молодого прихватит. Ладно, я рядом был, услышал.

- Да мы еще и париться не ходили, – возразил Эрик. – Только собрались. Он с лавки привстал… пошатнулся и снова сел.

Козырев пристально следил за движениями Воскресенской и словно подал ей знак, как только они встретились взглядами.

- Вы были правы, Вера Христофоровна. Ваше сегодняшнее предсказание прямо в точку.

- Ничего страшного, только постарайтесь успокоить дыхание, – ответила Вера, понимая, что между ним и Эриком только что случилось действительно что-то страшное. Она обхватила обеими руками его ладонь. – Сосредоточьтесь, пожалуйста, на моих руках. Сейчас вы почувствуете, как боль уходит через мои руки…

- Уже чувствую. Мне в самом деле лучше.

- Хорошо, – она раскрыла его ладонь, нашла нужную ей точку, сильно нажала на нее ногтем. – Нужно посидеть немного спокойно. Только не курите. И не парьтесь сегодня, Анатолий Виленович. Я вас после еще посмотрю.

- Я немножко, не бойтесь за меня, – Козырев только теперь сообразил прикрыться рукой в паху. – Извините, Вера Христофоровна. Мне лучше, вы можете идти. После с вами поговорим.

Вера в этом мальчишеском смущении наготы вдруг почувствовала такую незащищенность, уязвимость Козырева, всегда уверенного в себе, всесильного и всемогущего, что невольно его пожалела… Что я делаю? Ведь знаю, что у русской бабы от жалости до любви всего один шаг! А то и меньше… Он чем-то серьезным напуган, по-настоящему встревожен. Значит, я была права, они с Эриком о чем-то таком говорили? Значит, не зря я сюда ехала.

- Простите, что я так влетела, – Вера прошла мимо Эрика. – Поберегите его. С легким паром!

- Спасибо, Вера Христофоровна, – отозвался ей вслед Козырев. Его голос теперь звучал значительно бодрее, чем минуту назад.

За воротами раздался автомобильный сигнал. Дядя Саша обогнал Воскресенскую, пошел открывать. Айгуль стояла на крыльце.

- Ну, как он? Ничего страшного? Я так и знала. Вон Козыриха его примчалась, пусть сама муженьку "скорую" вызывает, если надо…

На участок влетела яркожелтая "Окушка", карликовые размеры которой особенно выделялись на фоне высокого джипа-папы и длинноногой "Ауди"-мамы. Бедная падчерица приблизилась к ним и скромно припарковалась сбоку. Теперь автомобильная семейка была в полном составе.

Вера не успела мысленно посмеяться по поводу этой автомобильной семейки, как увидела, вслед за необъятной Вероникой Георгиевной, с трудом освободившей переднее кресло, вылезающим с заднего сиденья Славика.

Появление долговязого сыночка из крохотного автомобиля позабавило Айгуль, но не Веру. Та была на Славика сердита: не послушался, приехал, в то время, когда нужно готовиться к зачету. Еще больше рассердило то, что Славик на это ее замечание никак не среагировал, и вообще он совершенно не обращал на мамочку внимания – Алика не отпускала его от себя ни на шаг. Они наскоро пожевали чего-то на кухне, взяли с собой орешков, по банке пива и отправились по той тропинке к берегу.

- Ника! – сразу набросилась на подругу Айгуль, как только молодые скрылись. – Ты представляешь, Вера Христофоровна – врач, психотерапевт, экстрасенс и ясновидящая. Знаешь, что она мне сейчас сказала? Я – беременна! Уже четвертая неделя, сомнений никаких… Помнишь, я тебе рассказывала про Эрика, как он на меня накинулся в ту ночь, когда мы прилетели с юга? В тот раз все и получилось, точно! Ника, бочонок мой ненаглядный, а давай на пару рожать! Ты сегодня попроси своего Козыря тебе пацана заделать, будет нашей дочурке невеста. Вместе их выходим, выродим, вырастим… давай, а?

- Да ну тебя, Гулька, скажешь такое… при людях.

Супруга Козырева – Вероника Георгиевна, или Ника, как ее звали все близкие, "при людях" произнесла с неправильным ударением и такой интонацией, с какой в прошлом веке господа говорили "чела-авек" – таким характерным было тогда обращение к прислуге.                            

- Часто у вашего мужа бывают сердечные боли? – поинтересовалась Вера у Козыревой. Ей показалось, что та не расслышала вопроса, поэтому посчитала нужным объяснить. – Только что у Анатолия Виленовича был приступ, слава Богу, ничего страшного. Мы оказали ему первую помощь.

- Пить надо меньше… – жена была больше занята состоянием гуся, нежели мужа. – Ты его где покупала? Сегодня, да? А где они сейчас?

- В бане, – ответила Айгуль. – Мы по пути на колхозный рынок заскочили, у одной татарочки буинской сторговали. Перед тем они выпили немного, всего граммов по сто.

- Это в бане она ему оказывала первую помощь? – Козырева уставилась на Воскресенскую, рассматривала с интересом, не скрывая, что оценивает и что оценка явно ниже удовлетворительной. – Ну-ну.

Между ними сразу установились молчаливые и вполне определенные отношения. Ника решила, что Вера – очередное увлечение ветреного Козырева, а одновременно просительница (пусть и не для себя просит, для приюта). Случай же с Айгуль в глазах Козыревой рисовал Воскресенскую чем-то вроде домашней целительницы при богатой барыне.

- И всем вы диагнозы так с ходу ставите? – Козырева говорила без неприязни, она мужа к прислуге не ревновала. – У меня, знаете, милая, после Испании голова вечерами стала побаливать.

Вера выдала диагноз: гиподинамия плюс избыточный вес, разделенные на недостаток позитивных эмоций. Повышенное давление пишем, а в уме – ах ты, барыня наша, больше двигай попой! Помимо хождения по магазинам и салонам красоты, займись чем-нибудь серьезным. Но этого Вера вслух не сказала. Внешне Козырева, эта колобок-Коробочка, ей даже понравилась. Она увлекалась парфюмом, макияжем, бижутерией и яркими туалетами до такой степени, что почти не оставляла собеседнику возможности заметить ее комплексов по поводу комплекции. Чрезмерность во всем – в естественных объемах и в искусственных украшениях – все было настолько преувеличенным, что даже уже казалось неким собственным своеобразным стилем.

Козыревой гостью никто не представил, и пришлось Вере самой объяснять, кто она такая и почему здесь оказалась. Выяснила заодно, что Козырев не утруждает себя разговорами с женой и о своих делах, знакомствах и намерениях дома не распространяется. Во всяком случае, Ника в первый раз услышала о телемарафоне, детском приюте и вообще о Воскресенской. Дальше этого гостья ее не заинтересовала и Козырева все внимание переключила на последовательность кулинарных процедур.

Готовить гуся к отправке в духовой шкаф она не доверила никому, Айгуль с Верой остались на подхвате. Веру такое отношение не оскорбило, наоборот, даже открыло некоторые преимущества. С Никой можно было теперь много не разговаривать, достаточно было лишь покорно исполнять ее мелкие поручения: очистить луковицу, провернуть свежих сухариков через мясорубку – для панировки.

Вместе с тем уготованная Козыревой для Веры роль бедной просительницы еще сблизила их с Айгуль, которая, не являясь законной супругой Эрика, барыни из себя не строила, более того, в разговоре то и дело намекала на свое трущобное происхождение. Одета она была, в отличие от расфуфыренной Козыревой, просто и небрежно, хотя сразу чувствовалось, что на ней только дорогие и стильные шмотки.

Из бани вернулись Козырев с Эриком и молча разошлись по своим комнатам – отдохнуть до ужина. Стол в гостиной был накрыт, но приходилось дожидаться гуся, Ника просила всех подождать еще минуть двадцать.

Начинало смеркаться, и Вера стала беспокоиться за сына. Она не решилась об этом кому-то говорить,  просто сказала, мол, хочется прогуляться одной. Одной действительно хотелось побыть. Прежде всего для того, чтобы разобраться в своих мыслях и ощущениях… Что-то я расслабилась, так недолго потерять над собой контроль. Подумаешь, голого мужика увидала! Ведь не нарочно, ведь надо было оказать первую помощь. Сердце у него действительно чуть не выпрыгнуло, бедное. А лечить я могу только на положительном эмоциональном фоне, поэтому неудивительно, что в каждого своего пациента мне приходится немножечко влюбиться. Кстати, вот и с бывшим своим мужем Андреем Вознесенским (казанским тезкой московского поэта) роман начинался с поставленной ему в станционаре клизмы…

Вера вздрогнула, услышав сзади торопливые шаги. В бору уже было довольно темно, а вечерний лес всегда слегка пугает своей тишиной. Воскресенская обернулась. По тропинке ее догонял запыхавшийся Козырев.

- Зачем вы встали, Анатолий Виленович? Вам непременно нужно сейчас полежать. Да и простудиться можете после бани.

- Ничего, я тепло одет, мне нужно с вами поговорить, – Козырев приблизился и пошел рядом, она взяла его под руку. Вера Христофоровна, мне нужно с вами серьезно поговорить. К сожалению, прямо сейчас не могу открыть всех деталей нашего разговора с Эриком, но речь шла именно об этом…

- Я почувствовала. Он вам угрожал?

- Скажем так: намекал. Намекал, что меня закажут… Тут очень многое придется объяснять, но прежде всего я должен вас предупредить: вы можете ввязаться в очень большую и опасную игру, поэтому хорошо подумайте, Вера Христофоровна.

- Как раз только что об этом думала, – Вера остановилась, чтобы заглянуть в его глаза, потом снова двинулась по тропинке. – Вы извините меня, Анатолий Виленович, но такая дача, машина и все остальное… не оставляют никаких сомнений в вашей двойной жизни. Впрочем, я и не верила, что современный руководитель крупного АО может сегодня у нас работать… как бы это сказать… Одним словом, у каждого бизнеса есть тень.

- Разумеется, в определенных пределах, – Козырев говорил спокойно, как о само собой разумеющемся. – Тем более, в бензиновом бизнесе остаться чистеньким нельзя, нефть, знаете ли, "черное золото". 

- Анатолий Виленович, простите за откровенность. Это мафия?

Козырев не ответил. Не то что ушел от ответа, но сразу стало понятно, что нечего и спрашивать.

- Вы имеете отношение к организованной преступности? – Вера не успела до конца проговорить вопрос, как уже сама поняла всю его риторичность и ненужность. – Значит, вы с Эриком не только друзья детства, но и партнеры по темному бизнесу? Надеюсь, крови на вашей совести нет?

- Вы ясновидящая, что же спрашиваете, – Козырев был рад наступившим сумеркам, которые все больше и больше скрывали его лицо, так было легче говорить. – Этот клубок настолько запутан, что сам не знаешь, в чем замешан, а в чем невиновен, где правда, а где ложь, где добро, а где зло. Если мы мафия, то почему нас не ловит милиция? Да потому, что давно уже все перепуталось – кто кого ловит, а кто кого покрывает. Мы помогаем милиции, они работают на нас… С госчиновниками и бизнесменами и того запутаннее. Вот я, например, и чиновник, руководитель предприятия с долей госсобственности, и предприниматель, поскольку всем приходится крутиться, и даже общественный инспектор ГАИ, даже милицейскую корочку имею… И все так… Так кто же мафия, не понимаю, где она? Знаю только одно: мы хотим порядка, чтобы все имели работу и средства к нормальному существованию. Возможно, это не очень вяжется с представлениями о всеобщей справедливости.

- Право сильного? 

- Большие деньги не подчиняются большевистским законам: поделить на всех, чтобы поровну, – Козырев усмехнулся. – Так и только распылишь по мелочи и проешь – и нет денег. А они должны работать. Как вы понимаете, я не зря штудировал марксов "Капитал". Но теперь я хотел о другом… Вера, ты теперь мне очень нужна. Не могу открыть тебе содержания нашего разговора с Эриком, приведу лишь его результат: я серьезно наступил на мозоль не только своему другу детства, но и зацепил интересы тех, кто за ним и над ним. А этого в мире больших денег не прощают.

- Что же я должна делать? Замаливать ваши прегрешения, вымолить прощение?

- Можете называть это консультант или еще как-нибудь… Но вы должны мне предсказать точную дату и место.

- Видите ли, Анатолий Виленович, я представляла свою роль в другом, – Вера остановилась. – Да, я хотела вас предупредить. В надежде, что вы задумаетесь о своей жизни… и приближающейся смерти. Измените свою жизнь или хотя бы отношение к ней. Познаете, что со смертью – не все кончается для тебя, а все только начинается! Да, я хотела вас предупредить. Не обижайтесь на жестокие слова: я хотела приготовить вас к возможной гибели. Если вы правильно осознали бы суть перехода в иную реальность, то смогли бы изменить себя. Как правило этого достаточно, чтобы вокруг изменились и обстоятельства, иногда это изменяет целиком весь путь, судьбу, открывает новые варианты и даже отвращает исход… Это один из способов реально влиять на будущее. Вот что я хотела вам открыть, а не поступить к вам телохранителем. Тело меня меньше всего интересует…

Она снова вспомнила его в бане. Нет, я все не то ему говорю. Да и бесполезно говорить. Он ждет, что я ему стану предсказывать готовящиеся на него покушения?

- Душа… Понимаю, Вера Христофоровна, вы озабочены спасением моей души? – Козырев снова перешел на "вы". – Что ж, неплохое утешение для тела, с которым предстоит расстаться.

- Не мне, а вам нужно спасать свою душу… Все это для вас лишь красивые фразы, по-другому я сказать не умею, но это правда. И потом, Анатолий Виленович, я вовсе не Ванга, с которой высшие силы говорили напрямую и передавали ей слово в слово. У меня же больше интуитивных догадок, озарений, картинок, смысла которых мне никто не объясняет… Но даже Ванга давала только восемьдесят процентов точных предсказаний. Мне, чтобы быть уверенной хотя бы на сорок, нужно владеть по возможности полной информацией о человеке, привлекая для этого и натальную карту, и диагностику кармы, одни словом, проводя целое расследование. Но даже в этом случае может так оказаться, что я сумею предсказать, когда уже поздно будет предотвратить.

- Я и не жду от вас стопроцентных гарантий, – Козырев повернул ее к себе, осторожно приобнял. – Каким бы ни был результат, начинайте свое расследование, миссис Холмс.

Вера испуганно обернулась по сторонам, темнота сгущалась все больше. Сквозь стволы сосен со стороны Волги просвечивали догорающие угольки заката – солнце село по-осеннему рано. Казалось, сумерки следят за ними, впрочем, в сумерках всегда так кажется…

- Кстати, а почему вы сегодня без охраны? Где ваш Филенчук?

- Охраны не требуется, мой водитель Миша, как и водитель Эрика, знают свое дело отлично. Не бойтесь, за мной вряд ли уже начали охоту, самое худшее еще впереди.

- Так о чем же таком вы говорили с Эриком? Меня не интересуют детали сделки, которую он вам предлагал, подробности оставьте в тайне, мне нужна только фраза, которую он произнес, после чего с вами случился сердечный приступ.

- Да никакой фразы конкретно не было, – Козырев тоже оглянулся по сторонам, хотя все равно плохо видел в темноте. – Мы не первый день знаем друг друга, оба понимаем одинаково, о чем идет речь. Когда на кону очень крупный банк…

Тут Козырев замолчал, увидев в тени ивовых зарослей… Они уже дошли до берега Волги, когда совсем стемнело. С другого берега им весело помигивали огоньки деревни Матюшино… Но эти два огонька были не на том берегу, а на этом, и они приближались.

Впрочем, все быстро объяснилось. Эти огоньки оказались сигаретами. Они столкнулись на тропинке с возвращавшихся от берега Славика с Аликой.

* * *

Ужинали при свечах, что было красиво, но не совсем удобно. Дешевые парафиновые свечи в тяжелых дорогих подсвечниках оплывали, коптили, но света давали мало. Стеариновых не было, какие уж достали, объяснила гостям Козырева.

Она восприняла как личное оскорбление то, что Вера отказалась попробовать ее гуся. Но Воскресенская осталась непреклонной и ела только овощи, пила лишь колодезную воду… Признаться, я отвыкла уже сиживать за таким столом, другая бы на моем месте нажралась бы на халяву всего вкусненького – а мне уже ничего такого не хочется. Странно, с возрастом пропадает желание чревоугодничать. Во время ужина она больше молчала, односложно отвечая на вопросы Айгуль.

Та все не могла успокоиться, известие о беременности для Айгуль решительно перевернуло. И теперь она интересовалась только тем, что полезно будущему сыну (она уже успела убедить себя и всех вокруг, что носит именно сына) или вредно. Поэтому вина она с Козырихой пить не стала, но и по вегетарианскому пути Веры не пошла – для мальчика, чтобы он рос, необходимо мясное, считала она. Кстати, и Славику она подкладывала гусиные куски пожирнее, как мама Вера ни протестовала.

Ничего, мама Вера! – успокаивала она. – Мальчику нужно больше кушать, он еще растет.

А Славик все больше и больше огорчал маму. Мало того, что он, как выяснилось, снова курит, хотя два года назад, когда его так же застукали с сигаретой, клялся, что никогда больше в рот не возьмет эту гадость… Теперь он с удовольствием ел и мясо, и даже от вина не отказался. Вере говорить ему через стол было неудобно, а на ее выразительные взгляды он никак не реагировал – просто пил и ел, почти под прямым углом склонившись к сидевшей рядом Алике. Они все время шептались о чем-то своем и прыскали с набитыми ртами.

Беседа за столом не клеилась, рассыпалась на мелкие междусобойчики. Наконец, ближе к окончанию застолья, инициативу захватил Эрик, переключив общее внимание на свой разговор через весь стол с Воскресенской.

- Вера Христофоровна, можно вас попросить? Коль уж вы были так любезны, что сообщили нам радостную весть, то не откажетесь ли вы и в дальнейшем оказывать шефство будущей маме? – длинные, правильно построенные фразы давались Эрику, толковавшему большей частью по фене, с некоторым трудом и выглядели неестественно. – Прежде всего, не откажитесь принять от нас знаки благодарности. Какой бы вы хотели получить подарок?

- Не знаю… Простите, Эрик Хайдарович, но я не понимаю, за что мне подарок. Для меня увидеть, беременна ли женщина, не составляет никакого труда – просто мое зрение так натренированно, – Вера не хотела развивать свою мысль, но по привычке все же ударилась в объяснения. – В этом нет ничего феноменального, любой человек, упражняясь в определенной технике, может изменить свой угол зрения, научиться смотреть на мир в таком ракурсе, что будет видеть ауру.

- И все же, как я понял, вы не только ясновидящая, но и народная целительница. Я прошу лишь о том, не могли бы вы консультировать Айгуль о свойствах трав, которые нужны, порекомендовать упражнения.

- То есть вы мне работу предлагаете?

- Как хотите, считайте. Или работу, или обычные для женщин… – Эрику не хватило словарного запаса, поэтому он придумал свое определение, – приятельнейшие отношения. Но в любом случае, без вознаграждения или благодарности в иной форме вы не останетесь, я обещаю.

- Спасибо за доверие. Вы говорите, консультантом? – Вера коротко взглянула на Козырева, только ему понятно улыбнулась… Да, это очень здорово я сегодня сюда приехала. На сегодня что-то много деловых предложений. Будь немного раскованнее, общительнее. – Консультантом или подругой, меня оба варианта устраивают, если сама Айгуль не возражает. Могу гадать, ставить диагнозы, разрабатывать индивидуальные диеты и гимнастические комплексы.

- Вот здорово! – Айгуль была благодарно Эрику за этот разговор, сегодня он был на удивление любезен. – Верунчик, после бани ты нам погадаешь?

- Хорошо, только вот в баню прямо сейчас я сама не пойду и тебе не советую. Дай хотя бы час желудку на переваривание гуся. А потом с тобой вместе пойдем, я тебя самомассажу буду учить, хорошо?

Гуся она напомнила не вовремя, Козыриха встала из-за стола обиженной. Кроме того, теперь ей не с кем было идти в баню, и она потащила с собой Алику, как та ни упиралась. Нахальная девчонка даже напоследок не смогла удержаться от демонстрации взрослым своей независимости.

- Не хочу я с тобой париться, ты в бане слишком много места занимаешь. Я лучше со Славиком пойду…

Но пошла все-таки с матерью. Потом пошел Славик с дядей Сашей, и тоже поначалу сопротивлялся. Но мама Вера настояла: мальчику полезна парная. Сама она устроилась с Айгуль возле камина и весь вечер рассказывала ей о разных методах предсказаний и гаданий. И так сама увлеклась, что очнулась, когда в баню идти уже было поздно.

Глава шестая

В понедельник утром Козырев вызвал Филенчука и предупредил, что есть очень важный разговор, не терпящий отлагательства. Однако его пришлось отложить до самого вечера: весь день был расписан настолько плотно, что не нашлось для Фили и двадцати минут.

Прежде всего нужно было решить ряд неотложных производственных вопросов – обычная "текучка". Анатолий Виленович любил эти мелкие проблемы и даже затруднительные ситуации, из которых без него подчиненные не могли найти приемлемого выхода. А он на оперативках выслушивал объяснения руководителей служб и подразделений, как правило, о том, почему то или иное распоряжение не могло быть выполнено, и находил решения проблем практически мгновенно. Подчиненные только руками разводили: мол, как у вас, Анатолий Виленович, все так просто получается!

А ответ был прост: никто из подчиненных не хотел брать на себя ответственность, отвык действовать самостоятельно, ждал указаний начальства. И Козырев не скупился на указания, не ленился влезать во все мелочи производственной деятельности на своем предприятии, хотя понимал, что вся эта "текучка", если подойти с умом, вовсе не его дело, а заместителей. Просто не надо их так опекать. Понимал, но продолжал руководить по старинке, замыкая все важные и практически любые мелкие решения на собственной персоне. Кроме того, оперативки по понедельникам до обеда, прием посетителей после обеда – все это встряхивало, помогало собраться. Действовало, как наркотик, заряжало на всю рабочую неделю.

Как только ушел последний посетитель, Анатолий Виленович уже привычно набрал номер телефона детского приюта, однако с огорчением узнал, что Воскресенская сегодня отпросилась рано. За ней заехала какая-то неизвестная красавица на белоснежной иномарке и они отправились по делам. Козырев догадался: Айгуль.

Проведенный на даче уик-энд, двухдневное общение наедине и в компании близких людей незаметно сблизило Веру и Козырева, у них появилась "своя тропинка к берегу", своя тайна, понятная лишь им двоим – Анатолий Виленович считал, что все это очень важно. То, что он сегодня не увидит Веру, показалось ему невероятным, за два дня он привык, чтобы она была рядом…

* * *

Айгуль заехала за Воскресенской в понедельник, когда в приюте только закончили кормить детей обедом. Вера закончила дневной осмотр больных, всем дала нужные отвары. После тихого часа она хотела поговорить с одним парнишкой, самым старшим среди подростком, отчаянным забиякой и выдумщиком Эдиком. Она пыталась объяснить, что никак не может, что сейчас занята, но Айгуль, похоже, никогда нигде не служившая, решительно не понимала, почему нельзя уйти с работы в любое время, когда захочется. Тем более, если им назначила время частный мастер.

- Верунчик, ну быстрее, быстрее! Я же тебе говорила, Роза – это такой человек, у нее жены правительства одеваются.

- Погоди, Айгуль, а почему ты в женскую консультацию не сходила?

- Почему, почему… Я забыла!

- Как ты могла забыть, ведь мы с тобой договаривались.

- Я забыла, что имею дело с ясновидящей. Как ты сразу догадалась, что я не пошла в консультацию?

- Тут ясновидение не при чем. Если бы ты сходила туда, то прямо с этого бы разговор начала, – Вера покачала головой. – Ведь Эрик Хайдарович мне не верит.

- Эрит он или не эрит, мне-то что за дело? Не хочу я перед врачами на кресле раскорячиваться. Ну, подтвердят они, станут срок устанавливать… А зачем мне срок? Мне же декретный отпуск ни к чему, все равно сижу дома. Да я и сама знаю срок. Месячные у меня в Испании кончились, а как приехала, то сразу с Эриком… – Айгуль решительно взмахнула назад завитую челку. – Зачем мне их консультация, мне твоих слов достаточно. Я теперь, подруженька, только тебя слушать буду. Ой, караул! Опоздаем к Розе!

- Айгуль, милая, ну что ты еще придумала? Мы вчера с тобой обо всем довогорились, что не надо мне никаких подарков.

Вера стушевалась от ее напора, стыдно (как-то неудобно) было объяснять, что получать подарки ей просто неудобно (стыдно как-то)… Ой, да ладно комплексовать! Я же ее не просила, она сама предложила. Тем более, Айгуль все равно с задуманного не свернешь, можно и не пытаться.

- Это не подарок, а благотворительность в пользу телемарафона. Я сказала, что одену тебя к прямому эфиру, как принцессу Диану, и я сделаю, – Айгуль радостно рассмеялась, предвкушая удовольствие, с каким она будет смотреть по телевизору на Воскресенскую. – Сама же призналась, что одеть нечего? А Эрику это ничего не стоит.

- Пусть лучше он приюту тогда поможет, а не на меня деньги тратит.

- На тебя трачу я. А на приют мы его еще с тобой раскошелим, подружка!

При всей своей наглой самоуверенности, Айгуль подкупала какой-то ребячливостью, бесшабашностью… Впрочем, мне не стоило бы обольщаться, передо мной обыкновенная самка, хищница. Мои симпатии к Айгуль возникли сразу, как только я увидела ее беременность – обычное отношение к потенциальной пациентке. Она с наслаждением потратит деньги незаконного супруга на меня, малознакомую приятельницу, потому что просто от рождения не жадная, никогда не придерживалась только собственной выгоды. Легкомысленная очаровательная пантерочка.

Вера пошла отпрашиваться у Рамзии. Собственно, она могла уходить куда угодно и когда нужно, не докладывая заведующей, более того, Рамзия сама настаивала, чтобы Воскресенская всегда поступала так, как считает нужным. Но тем не менее, заведующую очень обрадовало известие, что Вера едет к известной модельерше насчет костюма для телемарафона. Едет с потенциальной спонсоршей их приюта.

- Правильно, Верка, – одобрила Рамзия-ханум, – не тушуйся, раскрути ее на пару тысяч!

- Ты с ума сошла… В общем, пошла, до завтра.

За рулем белой "Ауди" Айгуль сидела сама, и Вера страшно за нее боялась. Дело в том, что минувшие выходные, которые они провели у Козырева на дачи, оказались последними погожими деньками этой осени. А с понедельника начались погодные мерзости по полной программе, дождь со снегом, северный ветер, страшный гололед. Хотя и без всего этого водить машину по улицам Казани – дело нервное и хлопотное. Тем более, для беременных женщин.

Впрочем, Айгуль нервничала не из-за пробок и не из-за незнания дорожных знаков (она на них даже не смотрела), а просто боялась опоздать к Розе. Ведь Роза была не просто портниха. У нее шили себе наряды только лучшие дамы местного бомонда. Самой Айгуль ее телефончик перепал от Козырихи, однако даже ее рекомендаций оказалось недостаточно, чтобы попасть на прием к знаменитой модельерше. Айгуль с большим трудом добилась расположения Розы и теперь не хотела, как она выражалась, лажануться.

- Она всего нам выделила тридцать минут, – жаловалась Айгуль, подгоняя сиреной впереди идущую "копейку". – К Розе не опаздывают. А этот "чайник" ползет, словно на свои похороны… Она и прическу тебе подберет, если хочешь, и цветовую гамму – от помады до колготок. Ты будешь на экране смотреться лучше хилерши Клинтонши!

* * *

Поездка в приют отпала, Козырева это расстроило. Зато появилось свободное время для обстоятельной беседы с Филенчуком. Тот, надо сказать, уже начал обижаться, почувствовав, что с появлением Воскресенской у шефа не стало хватать времени для общения "за закрытыми дверями" – так они называли минуты, а иногда часы, которые проводили вдвоем в маленькой комнатке отдыха, куда вела замаскированная под стеновые панели дверь в служебном кабинете Козырева.

Филенчук отликнулся на зов по селектору коротким "иду" и тут же появился на пороге Козыревского кабинета. Секретарша Леночка заглянула в щелку двери:

- Анатолий Виленович, вас нет ни для кого? Или с кем-то нужно соединить?

- Ни для кого. Прямой телефон поставь на автоответчик. Всем говори: уехал в избирком, будет через час.

Филенчук закрыл за Леночкой дверь на ключ, потушил верхний свет в кабинете и направился по светящейся тропинке на полу к приоткрытой секретной дверце в комнату отдыха. Здесь они уселись друг напротив друга в удобных креслах и с минуту молчали, настраиваясь на внутренний ритм повисшей над ними тишины.

- Ну, как наши предвыборные дела?

- На телевидении большие продвижения, я уже сценарий у них читал, – Филенчук для верности заглянул в свой блокнотик, но в его каракулях и сокращениях не только кто-нибудь посторонний, но и он сам, кажется, не мог бы разобраться. Шпионская привычка кодировать смысл до той степени, пока код не "пожрет" самый смысл зашифрованного. – Они, конечно, хотели бы вам показать, но вы в последние недели стали совершенно неуловимы.

- Филя, давай на ты, нас все равно никто не слышит. Скажи честно, ты уверен, что мы выиграем выборы?

- Почти уверен, но есть один вопрос, который нужно серьезно обсудить.

- Так давай сразу с вопроса, я ведь не девочка, чтобы меня обхаживать и разогревать, – Козырев привычно полез в бар, но не донес бутылку до стола, наткнувшись на взгляд Филенчука, снова спрятал коньяк. – У меня тоже один вопрос к тебе, и тоже очень серьезный: это твои ребятки наводят контакты с людьми Эрика?

- Вы сами просили разобраться по делу убийства Коновала.

- Я просил на "ты". Но ты уверен, что его убрали люди Эрика?

- Могу и фамилию назвать. Муртазин Зиннатулла Рустемович. Быки его по погонялу больше знают – Мурзик. И даже в курсе, за что конкретно он Коновала завалил, – Филенчук снова заглянул в блокнот, только чтобы не смотреть в сторону шефа. – Вкратце, история такова. Коновал на его телку по ошибке залез, сразу не разобрал, с кем связался, да еще начал права качать. Приведи, мол, ко мне своего пацана, я ему все популярно распишу… Вот тот и пришел. Подождал его у кабака и пристрелил.

- Эту историю я уже слышал, Эрик вчера рассказал.

- Только вся эта история больше на легенду смахивает, – Филя закрыл блокнот. – А не рассказал тебе Эрик, что Коновал просто не тем, кому надо, дорогу перешел? Узнал, что в Макаровке – это такая деревенька за Караваевым и Кадышевым – есть некий сарайчик за одним частным заборчиком. А в том сарайчике – целый склад левой водки. Сарайчик этот ничейный, в смысле, бабке одной принадлежит, а "крученка", что там хранится, к Эрику ведет…

Козырев выслушал Филенчука молча, внимательно разглядывая своего зама. Тот был невозмутим. Не поймешь, то ли он ведет свою игру, то ли честно отрабатывает солидный оклад. Анатолий Виленович все же достал из бара бутылку, плеснул себе коньяку на донышко толстостенного бокала. Филе предлагать не стал.

- Любопытная информация. Она тебе от своих гэбистов перепала? Или сам Мурзик рассказал? – Козырев разглядывал коньяк на просвет, все предметы преломлялись сквозь блики янтарного чайного цвета. – Тебе, как комитетчику, известно, что Мурзик у Эрика исполняет те же функции, что и ты в нашей конторе? По-твоему выходит, шеф Эриковой контрразведки сам Коновала завалил? Что, исполнителя найти не мог?

- Все верно. Мурзик руководит службой безопасности у Эрика. Верно и то, что он не смог найти исполнителя. Сам посуди: между вами с Эриком мир и дружба, а значит, и между вашими бригадами, быками и их блядями – все настолько переплелось, перепилось и перетрахалось… Где же тут на Коновала киллера найти?

- Значит, Мурзик вот так вот взял да все тебе открытым текстом и выложил, сам себя заложил, мол, я Коновала заказал, сам же и привел в исполнение?

- Нет, конечно. Все это говорилось в безотносительной форме, в сослагательном наклонении. Ребята поговаривают, мол, Коновал ваш с кем-то бабу не поделил, поимел ее во все естественные отверстия, угрожая насверлить перышком искусственных. Короче, беспределом занялся… Но его он сам убил, это точно. Могу доказать как дважды два.

Козырев понимал, что без Фили ему теперь не обойтись. Однако бывший комитетчик, а ныне руководитель службы безопасности АО "Каз-Ойл" был далеко не простым фруктом. Трудно доверяться человеку, у которого свое на уме…

- Значит, Коновала убили не за бабца, а за подпольную водку? А откуда ему стало известно про склад в Макаровке и на что он ему сдался? Про эту водку тебе тоже Мурзик напел?

- Нет, это уже мои источники, – Филенчук держался ровно и говорил почти без интонаций. – Мы с Мурзиком данную тему обсуждали, насколько я понял, тут и кроется главный интерес. Он, само собой, упорно уходил от разговора.

- Понятно, значит, ты решил договориться со своим коллегой из дружественной компании о взаимовыгодном сотрудничестве, обменяться опытом, так сказать. Поделиться некоторой информацией. Только ведь он не комитетчик, вроде тебя, он живет по своим, воровским понятиям, как все окружение Эрика! Поэтому он тебя держит за мента и дружбы с тобой никогда водить не станет. Он тут же пошел к Эрику и все выложил слово в слово, а тот мне выговаривает, мол, что это твой Филенчук в наши владения повадился? На кого копает, что вынюхивает? – Козырев снова взял бутылку, но вдруг увидел, что у него налито, он еще первой дозы не принял. Долил себе еще немного, но снова не выпил. – Значит, получается так: контрразведка Эрика своему шефу сразу обо всем докладывает, а ты от меня в секрете держишь?

- Я хотел тут же доложить, но вы все время заняты Воскресенской.

- Доложили мне уже, спасибо, – Козырев пытался выразить свое недовольство, но игра у него явно не получалась. – Знаю я и весь ваш разговор с Мурзиком. Знаю и про бабулю из Макаровки, и про старичка из Кадышева, и про большое семейство в Караваеве, у Эрика не один склад вокруг Казани "крученкой" затаривается… Я только одного не знаю, почему я все от других узнаю, а не от тебя? Ох, Филя, завязывай ты со своей контрразведкой, давай раскрывай картишки. Что по этому делу твоим дружкам в органах известно? Что они тебе сказали, а что ты им шепнул? Ты пойми, мне сейчас с Эриком совсем не хотелось бы дружбу терять.

- Понимаю, но что же делать… Придется.

- Ты так думаешь? – Козырев долго смотрел на Филенчука, потом выпил, шумно выдохнул. – Я тоже об этом стал задумываться… Сейчас я тебе расскажу все, о чем мы с ним на даче в выходные толковали. Но прежде ты. Давай закончим с выборами и Коновалом.

- Коновал захотел с того склада себе процент поиметь. Вот и наехал на Мурзика, то есть сначала на его телку. Но с ним даже договариваться не стали, сразу пулей рот заткнули. – Филенчук посмотрел на бокал в руках Козырева, потом на початую бутылку. Вообще-то Филя не пил, но сегодня решил "усугубить", поскольку давно таких разговоров с шефом не было. Козырев понял взгляд Филенчука и тут же налил второй бокал. – Мурзик почти и не скрывал, что сам Коновала замочил, разумеется, не в прямую, а так, намеками… Он не сомневается, что против него никаких улик, что даже если его ментам сдать, то они его все равно на мокруху не расколют.

- И он прав?

- Не совсем. Ствол найти и пальчики его на рукоятке нарисовать, слава КПСС, этим низостям мы еще не разучились. Так что сдать его руоповцам не проблема, важно другое: что мы будем с этого иметь?

- С этого мы будем иметь крупные неприятности, прежде всего с Эриком, а потом и со всем их воровским шалманом, – Козырев поднял бокал. – Ладно, Филя, шутки в сторону. Мы каждый своей тропинкой пришли к одному и тому же камню на развилке дорог. А на камне том написано, как в той сказке: направо пойдешь – коня потеряешь, налево пойдешь – сам пропадешь.

- Конь, как я понимаю, это я? Ну а что, если прямо пойти? Там что написано?

- А ты как думаешь?

- Думаю, там написано: прямо пойдешь – в горсовет попадешь, – Филенчук поднял бокал, предлагая тост. – Не дай Бог, конечно, начнет всплывать эта история с Эриком и водкой, а кому-то из журналистов придет в голову напомнить читателем о вашей детской дружбе в старом суконском дворе… И можно сойти с дистанции в предвыборной гонке. Вот почему я и считаю, что кандидату в депутаты горсовета Козыреву Анатолию Виленовичу не стоит париться в баньке с бывшим рецидивистом и нынешним лидером организованной преступной группировки Низамутдиновым Эриком Хайдаровичем, по кличке Гайдар.

* * *

Роза открыла сама. Жила она в обыкновенной квартире в обыкновенной высотке на Татарстане, дом был знаменит главным образом соседями. Узнав, что ей придется одевать Воскресенскую для телемарафона, Роза тут же поинтересовалась, не знает ли она на телевидении Зулю Зайнуллину? Ну, конечно, Зайнуллину знали все. Она должна была вести телемарафон.

- Теперь мне все понятно, – заявила Роза. – Зулейха Михайловна будет в розовом костюме, значит, вас непременно нужно одеть в светло-серое. Или вам не нравится серый цвет?

- Розочка, душечка, ну что ты спрашиваешь? – встряла Айгуль. – Делай, как ты считаешь нужным. Я же просила тебя, одень мне ее, как принцессу Диану.

- Но, может быть, у госпожи Воскресенской есть свое мнение…

- В самом деле, – подтвердила Вера, – у меня есть свое мнение насчет одежды вообще. Но должна признать, что ничего в ней давно уже не понимаю. И во всем полагаюсь на ваш опыт и вкус.

- Договорились, только потом чур не жаловаться, – Роза бесцеремонно задрала Воскресенской подол, собрала платье в складки на талии и попробовала наощупь волосы. – Так, хорошо. Теперь нам нужен ваш фотопортрет.

- У меня нет с собой, – растерялась Вера, – я очень давно не снималась…

- Не беспокойтесь, – Роза взяла цифровую фотокамеру. Встаньте на фоне этой стены, расстегните верхние пуговицы. Так, а теперь оголите плечи…

Она щелкнула несколько раз… впрочем, привычного щелчка не было, и пленку в камере она не перематывала. Поблагодарила и пригласила в другую комнату. Там она подсоединила через шнур фотокамеру к компьютеру – и на мониторе показалось знакомое лицо. Вера от неожиданности не сразу себя узнала. Но потом она вообще перестала себя узнавать, когда на экране к ее лицу стали сами собой примеряться самые разные прически – короткие и длинные, всех цветов и оттенков. Потом на ее плечи стали прикидываться костюмы различных фасонов и расцветок… В конце концов, Вера утратила способность воспринимать чудеса компьютерной техники.

Своих размеров (по топ-архетипу 90 х 60 х 90) Вера тоже, естественно, не знала, поэтому удивилась, когда Роза стала их вносить в компьютер, даже не сняв с нее мерки.

- Вы недалеки от эталона. Похвально, сударыня, в вашем возрасте, – Роза обернулась от экрана. – Простите, если обидела по поводу возраста, но с клиентами привыкла говорить прямо. Вам тридцать пять – тридцать шесть, а фигурка у вас на все восемнадцать, это не комплимент, а констатация.

- Но почему вы решили, что у меня…

- Ваши размеры? Да пожалуйста, я могу измерить, – Роза сняла со спинки кресла "сантиметр" и, не вставая, очень ловко обмотала Веру проградуированной оранжевой ленточкой. – Девяносто… шестьдесят пять… восемьдесят… Ну, убедились? Три попадания из трех, у меня уже взгляд снайпера. На этом, пожалуй, и остановимся. Зайдите послезавтра в три пятнадцать.

* * *

Козырев долго готовился, как все это сказать своему «Штирлицу, но только выпили с Филей, так Анатолий Виленович сразу и выложил все без подготовки: весь разговор с Эриком – до бани, в бане и после бани – пересказал в подробностях, а потом закончил:

- Я ему твержу: у меня к концу года не сойдется цифра по реализации. Объясняю, что так не бывает, что не могут наши АЗС реализовать бензина больше, чем по документам поступило. Недостачу нам простят, можно свалить на естественную убыль, объективные причины, непредвиденные обстоятельства. Но перевыполнения плана нам никто не простит. А он только знай повторяет: у меня чистый бизнес, я меняю бензин на водку, ты его продаешь – и прибыль пополам. Как на базаре, ей-богу… Я уже ему и пример привел: продавцу в винно-водочном отделе принесли продать втихаря левый ящик водки. А тут ревизия: откуда у тебя лишний ящик? По документам получено двадцать, а проданных и оставшихся – двадцать одно! Тут же выгонят, дело заведут, да еще директору магазина достанется. Если девятнадцать насчитали бы, то гораздо меньше хлопот. С продавца вычтут недостачу, и всех делов. Только Эрик не понимает примеров. Нет, ему загорелось втихую бабок побольше срубить! А то, что он меня подставляет, ему дела нет.

- Но вы теперь и обратного хода дать не можете, правильно? Эрик вас крупно подставил, – Филя говорил ровным безучастным голосом. – И теперь, если вы хотите жить спокойно и баллотироваться в горсовет, вам ничего другого не остается, как только опередить Эрика – и подставить его самого.

Филенчук понимал, что произносит страшные вещи. Он прекрасно знал, как Козырев уважает Эрика. Поэтому насчет "подставить" он произносил фразу так же монотонно, как и прежние, не выделяя слов. Однако эффекта добился прямо противоположного – Козырев, похоже было, даже не расслышал его намека. Поэтому Филя повторил:

- Можно Эрика очень чисто подставить, так, что он на нас и не подумает. Мы могли бы сдать ментам его водочные склады. А перед тем они возьмут Мурзика и сделают так, будто это он про водку на допросах раззвонил.

- Да у тебя, гляжу, этот план давно в голове созрел? – Козырев даже с кресла приподнялся. И удивился так искренне, как будто сам об этом только что не подумал… словно затеял весь этот разговор с Филенчуком не для того, чтобы именно к этому привести. – Вот это Филя! Вот что значит контрразведка… Предлагаешь упреждающий удар?

- А ты сам как думаешь?

- Думаю… Все думаю… Но похоже, с Эриком я влип крепко, – Козырев вздохнул. – Тут как все вышло-то… Мы еще летом, до августовского кризиса, подписали договор с поставщиками дешевого башкирского бензина. Но потом это дело тормознулось, им показалось, что они здорово потеряют. Ведь тогда никто не знал, на какой отметке доллар остановится. Башкиры предложили бартер. А поскольку к нам их Эрик привел и рассчитывал на свой законный процент, то и с бартером он же предложил решение – поменять им половину бензина на двести пятьдесят тысяч декалитров татарстанской водки. Они согласились. Эрик весь бартер взял на себя, у него с "ликерками" по всему Татарстану выходы налажены. Так что все было чисто, к документам не прикопаешься. И мы с легким сердцем отправились отдыхать в Испанию…

- Куда Эрик в последний момент выехать со всеми не смог, так?

- Вот именно. Оказывается, он не смог, потому что в это время встречался с башкирскими поставщиками и уже от своего имени подписал с ними контракт на двадцать тысяч тонн бензина к Новому году. А он расплачивается водкой – сорок вагонов сейчас и сорок – после поставки… Одним словом, решил под шумок свой куш поиметь. Ведь мне и в голову не пришло, что Эрик втянул меня в общероссийскую мафиозную сделку по обмену ворованного бензина на самопальную водку. Московская братва решила провернуть свою крупную сделку, а за татарстанскую часть операции они поставили "смотрящим" нашего дорогого Эрика. И вот в баньке тот мне все это разложил по полочкам…

Филенчук замер над раскрытым блокнотом, уже все сообразив. Такие фокусы, насколько он был в курсе, проделывались и раньше. Само собой, бензин тот был нигде не учтенным. Набрать такое горючее море не составляет труда: сегодня колхозники часто покупают хлеб у соседей, а отчитываются им как за собственный урожай. Разумеется, бензина и солярки на уборку зерна и транспортировку по бумагам расходуется немерено – и вот бензина по документам нет, а в цистернах он остался. Примерно тоже самое проделывают и с водкой. Ее на ликеро-водочном заводе уже сделали, через торговые точки реализовали и, более того, уже выпили – а она цела-целехонька стоит на каком-нибудь складе или хранится у какой-нибудь бабушки в сарайчике. А все это время в магазинах реализовывалась "крученка" из дешевого грузинского или просто украденного спирта! В результате такого бартера и бензин продается второй раз и водка по-новой поступает в продажу, а двойной доход исчезает неизвестно куда.

- В данной ситуации известно только то, что часть доходов должны получить мы с Эриком лично, – закончил Козырев. – Могу даже назвать сумму, разумеется, в "зеленых лимонах". Полтора напополам. Ну, разумеется, половина уйдет на взятки и на цеховиков, на грузчиков и дальнобойщиков… Но по пол-лимона в долларах нам обещают уже к Новому году. Неплохой навар? Эрик предложил обмыть его на рождественских каникулах в Испании.

- Но как же ты собираешься провести столько лишнего бензина через свою бухгалтерию? Это ведь десяток железнодорожных составов.

- Можно, конечно, поднапрячься… Скажем, они поступят к нам на реализацию и повиснут в годовом балансе как кредиторская задолженность. За две пьяных новогодних недели они просто уйдут через наши АЗС. А с начала следующего года мы начнем рассчитываться с поставщиками по частям – в течение всего первого квартала. Делается расчет и на то, что к тому времени розничные цены на бензин подскочат пару раз – мы подпишем пару протоколов по согласованию цен… В общем, картина будет реальная и вполне законная. Водка же у нас на предприятии вообще не фигурирует.

- Действительно, все просто. Вот только если за это время не будет ревизии или отдел по борьбе с экономическими преступлениями не нагрянет…

- Москвичи гарантируют "прикрышку" на все время операции. Вот только что стоят их гарантии? У нас в Татарстане свои порядки у ментов…

Козырев лишь махнул рукой, что должно было означать: в этой стране в этих делах никто не может дать никаких гарантий. Филенчук снова закрыл свои записи. Манипуляции с блокнотом должны были служить, как он представлял, своеобразными точками и запятыми в разговоре, подчеркивающими важные предложения.

- Тебе, конечно, решать… Но я бы посоветовался с умными людьми. С Башуриным, например, из горсовета. Я не говорил еще? Он спрашивал о тебе, интересовался, не нужна ли его поддержка с телемарафоном. Только я думаю, что он не один марафон имел в виду. Стоило бы с ним познакомиться.

- С Башуриным? Он меня еще по обкому знает, правда, мы лет пять уже не пересекались.

- Среди депутатов Алексей Петрович имеет солидный вес. После ликвидации комсомола он сменил ряд постов в разных районных администрациях, попал в мэрию. И делами через промышленную комиссию заворачивает немалыми. Если надо, я могу с ним связаться, устроить встречу. Это было бы очень кстати перед выборами.

- Да, в самом деле… Что-то я выборами слабо занимаюсь, а осталось всего ничего. Все с телемарафоном возимся, – Козырев не договорил, потому что Филя чуть скривил губы – своей полуухмылкой он явно намекал на Веру Воскресенскую.

* * *

А та на работе до сих пор не появилась. Козырев названивал в приют через равные промежутки времени (от сигареты до сигареты) и всегда с равным результатом (до сих пор не появлялась).

После Розы-модельерши Айгуль повезла Восресенскую к себе домой. Они с Эриком жили в сравнительно небольшом коттедже из белого кирпича в поселке Дружба. Изнутри дом смотрелся не так скромно, множество просторных комнат с высокими потолками, богатое убранство, чистота – все это производило впечатление… Ну если не очень уютного, то достаточно теплого гнездышка.

Айгуль сразу повела Веру в свою спальню, где шкаф-купе во всю стену был доверху забит ее гардеробом. Она просто распахнула все раздвижные дверцы и приглашающе взмахнула рукой.

- Налетай, подешевело! Нет, Верунчик, серьезно, мы же практически один размер носим, разве что ты пониже будешь. Только не обижайся на меня, ведь я от чистого сердца предлагаю… Мне теперь ничего этого не нужно, скоро растолстею, ни в одно платье не влезу. А после родов да первого годика все это из моды выйдет.

- Я не обижаюсь, Айгуль, мне в самом деле теперь нечего носить, – Вера подумала, что ведь это и в самом деле обидно, когда тебя начинают одевать, словно приживалку и нахлебницу в доме богатой барыни… Но что тут зазорного? Мне и в самом деле не на что покупать одежду, благо что я к вещам равнодушна. У Козырихи я бы ни за что не взяла, да она бы и не смогла предложить вот так, от души и без всякого сожаления! Айгуль, как и я, не накопительница и легко расстается с вещами. – Спасибо за предложение, но лучше ты сама мне выбери платье, ведь я плохо разбираюсь.

- Платье! Да я тебе сейчас и сумочку, и косметику подберу, какие Роза порекомендовала. Только не переживай, ведь я тут не одну тебя одеваю, тут многим подружкам перепадает. А через пару месяцев мы с Эриком вообще за границу отправимся, так что будем все раздавать и распродавать подешевке.

- За границу? Насовсем?

- Не знаю, как получится. Он хочет, чтобы я там рожала.

- Так вот почему вас никого не было видно…

- Где не было видно? – Айгуль подскочила к Воскресенской. – Это опять твое ясновидение, да? Верунчик, милая моя, ну не тяни, скажи откровенно, что ты видела?

- Да отпусти ты меня, – Вера спрятала руки за спину. Привычка хватать собеседниц за кисти рук и прижимать их к своей груди Воскресенской была неприятна, к тому же она так не гармонировала с естественностью и простотой обхождения, которые были характерны для Айгуль. – Сядь и выслушай, только не задавай много вопросов. Если что не понятно сейчас, откроется после… Но и ты будь тогда откровенна, отвечая на мои вопросы. Сядь к зеркалу и смотри на меня только через него.

- Хорошо, хорошо, – Айгуль послушно, как школьница, присела к столику, зажгла литые бра над роскошным трюмо. – Все, готова.

- Я еще у Козыревых на даче подметила странную вещь, когда все ужинали. Мне был открыт путь в будущее Анатолия Виленовича, путь к своему Славику. Я не говорю, что могла бы прямо сейчас предсказать всю их судьбу, речь идет лишь об открытости для меня, возможности увидеть их в будущем… Но все остальные, сидевшие за столом, были для меня почему-то закрыты. Обычно я никогда не спешу анализировать свои ощущения и пришедшие образы. Но сегодня ночью, уже дома, я задумалась, а что, собственно, меня удивило в той дачной компании? Почему ваши будущие пути – твой с Эриком, Козырихи с дочкой – все время ускользали от меня? И я поняла, точнее, мне показалось, что ответ именно в этом: ваши ближайшие пути, быть может, в течение этого года, в начале следующего, проходят далеко отсюда. Возможно, это и объясняется отъездом за границу. А вы серьезно решили ехать?

- Во всяком случае, он так сказал. Вот только не знаю, когда поедем и куда. Ведь у Эрика там нет недвижимости, как, например, дачи у Козыревых.

- Что, средств не хватает?

- Откуда я знаю, – Айгуль легкомысленно пожала плечами. – Мужчины его круга редко посвящают женщин в свои финансовые дела. Я могу лишь догадываться, что мой Эрик не беднее твоего Козырева.

- Моего Козырева? – поверхнулась от удивления Вера. Она удивилась не столько предположению о своих отношениях с Козыревым, сколько их откровенному одобрению со стороны Айгуль. – Но с чего ты решила, что он мой?

- Хорошо, хорошо, могу забрать… Забрать свои слова обратно, – Айгуль повернулась к ней и хитро смотрела снизу вверх.

- Моего! Ну, ты, матушка, загнула, – Вера решила не продолжать неприятной темы, она снова повернула Айгуль к зеркалу. – Мне хотелось бы более подробных ответов на мои вопросы.

- Хорошо, хорошо, – Айгуль вспомнила, что общаться следует через зеркало. – Я должна сразу сказать, что мы с Эриком почти ничего не обсуждаем между собой. У него чисто татарское отношение к женщине: я сказал, и все… Ты вот думаешь, наверное, такая молодая и красивая баба подцепила низенького страшненького старика исключительно из-за денег и этого барахла. К тряпкам я всегда была равнодушна. Ну, может быть, сначала я и в самом деле хотела пожить всласть, воспользоваться его денежным мешком. Но, поверь, теперь я к Эрику совсем иначе отношусь. Вряд ли это можно назвать любовью до гроба, но я его понимаю и очень жалею. Никто не знает, какой он со мной наедине.

- Я знаю…

- Ну да, ты же ясновидица! Вот поэтому я ничего от тебя и не скрываю. Хотя… – Айгуль потупилась, прервав фразу на полуслове. – До сих пор не знаю, как отнестись к твоим расспросам. Ты, случайно, не из органов?

- Разве я похожа? Нет, Айгуль, я не шпионка. Ты правильно почувствовала – просто у меня к Козыреву личный интерес.

Вера сняла с шеи кулон странного вида – серебряная старинная вещица напоминала знак сердца, только было объемней. Достала из своей сумочки ручку и тетрадь, вырвала чистый лист и в одну линию нарисовала контур человека, которому чисто символически обозначила глаза и пуп. В эту точку она и направила острый кончик своего кулона, удерживая его на весу за тонкую кожаную тесьму.

Айгуль с интересом следила за ее действиями, ничего не понимая. Сердечко стало медленно раскачиваться наподобие маятника.

- Это один из способов кармической диагностики и составления прогноза вероятности по так называемому фантому, – сообщила Вера, как бы объясняя, но понимая в то же время, что Айгуль все равно этих слов не разберет, а вдаваться в подробности метода не имеет смысла. – Мы будем задавать талисману вопросы, а он будет отвечать. И наоборот: он будет нас спрашивать… На самом деле, конечно, маятник откликается только на импульсы оператора, то есть на мою внутреннюю энергию. Я не знаю, как тебе лучше объяснить, но поверь на слово: тут нет никакого обмана, колдовства. Просто попытка контакта с тонким миром.

- А это кто на рисунке? Мужчина или женщина? Это я или Эрик?

- Это Анатолий Виленович, точнее его образ, фантомный след… Айгуль, я хотела бы узнать об отношениях между Эриком и Козыревым. Ты могла бы мне помочь?

- Ну конечно, спрашивай, что тебя интересует, – Айгуль встала от трюмо, вернулась к шкафу. – Ты садись на мое место и занимайся своим делом, а я пока сама подберу, что тебе подойдет, и отвечу на все твои вопросы. Хорошо?

- Спасибо, пока не нужно никаких вопросов. Мне нужно настроиться, – Воскресенская склонилась над рисунком, сосредоточившись на движениях маятника. – Айгуль, мне очень нужно узнать как можно больше об Анатолии Виленовиче, но не от него самого, а со стороны. Как ты понимаешь, у его подчиненных или близких мне неудобно узнавать некоторые подробности его биографии, черты его характера. Все это необходимо мне для составления подробной натальной карты.

- А потом ты мне так погадаешь?

- Это не совсем гадание. Впрочем, не важно, как ты для себя это все назовешь… Итак, ты давно знаешь Анатолия Виленовича? Эрик тебе про него часто говорит?

- Значит, так, по порядку. Я знаю Козыря два года, нас Эрик познакомил, представил как друга детства. Много о нем не говорил, но Эрик у меня вообще такой. Более близко я Анатоля узнала месяц назад, когда отдыхала у них на даче в Испании, – Айгуль достала вечернее платье и брючный костюм. – Вот в этом я там с Козырихами по барам козыряла… Нравится? Я тебе его отложу. Оно чистое, я всего-то один раз его надевала. И как раз в твоей серо-бежевой гамме, как Роза порекомендовала. Сейчас это очень модно.

- И каков он был за границей? О чем вы говорили?

- Я с ним практически не общалась, в основном с его бабами моталась, а те – с его бабками. Он же сам больше на веранде сидел, со мной почти не говорил, так, за завтраком пару слов. Если не считать, что чуть ли не ежедневно после морских купаний он врывался в ванную комнату, когда я принимала душ. Как бы случайно.

- Представляю, – рассмеялась Вера. – Ты не больно-то возмущалась по этому поводу, как я погляжу.

- Если бы меня это шибко возмущало, – подхватила смешинку Айгуль, – я просто запиралась бы. А так… Что мне, жалко? Пусть любуется. Сравнение явно было не в пользу старшей Козырихи. А мы еще с младшенькой там голышом загорали, представляешь, какими шоколадками выглядели!

- Но он к тебе в Испании ни разу не приставал, правильно? Вот на даче что-то такое было. В прошлом году? – Вера спрашивала уже не у Айгуль, а у своего талисмана. – Впрочем, он не особенно старался и удовольствовался малым…

- Верно, поцелуем и пощечиной. На следующий день извинялся и был великодушно прощен. Ни Эрик, ни Козыриха ничего не узнали, а мы стали друзьями по несчастью. Ну, в том смысле, что он всегда намекал к месту и не к месту, каково ему, красавцу мужчине, жить с такой страшной колодой… Этим как бы подчеркивая, что и он понимает меня, каково живется с худосочным Эриком, – Айгуль обрушила с полки на пол целую груду дамских сумочек и ловко подхватила из них одну. – Верунчик, вот эта тебе нравится? Она подойдет к тому серому осеннему пальто. Сейчас и шляпу подберем…

- Айгуль, не отвлекайся, пожалуйста, – Веру целиком поглотили движения маятника. – А как он со своими? С женой понятно, а с дочерью?

- Алика их поздний ребенок. Козыриха ведь по райкомам да райисполкомам служила, долго не решалась рожать. А когда поняла, что зампредом или третьим секретарем уже не станет, только тогда родила – на последнем излете молодости. И сразу внешне сдала, ну, то есть раздалась как квашня, обабилась. Это теперь она снова в ударе, как говорится, в сорок пять баба ягодка опять. Начала у Розы одеваться, следить за американской модой и за своим неумеренным аппетитом. Зато Козырев, в семье почти не бывавший…

- Работа и женщины, – полуспросила-полуответила Вера в такт покачивающемуся сердечку. – Жене говорит: на работе. Любовнице: на работе. А сам любится с секретаршей Леночкой.

- Ревнуешь? Да брось – Ленка просто боевая кобылица, служебно-полевой вариант. Козырь до меня ее даже под Эрика подкладывал… Это я все с Козырихиных слов рассказываю. Она ведь не дура, понимает, что сама для постели давно непригодна. А сцены ревности могут ей же дороже обойтись, ведь на пенсию она себе не заработала! Вот и помалкивает. Потихоньку худеет от невыплеснутой злости, – Айгуль отложила на кровати выбранные вещи и снова вернулась к шкафу. – Теперь шляпку и сапоги. Какой у тебя размер, тридцать восьмой?

- Я же просила, Айгуль! – строго оборвала ее Воскресенская. – Все равно ни пальто, ни сапог я не возьму. Бога ради, давай ограничимся парой платьев. Мне все равно их некуда надеть, я нигде не бываю.

- Ну, это пока. А рядом с Козырем ты должна смотреться как козырная дама!

* * *

Наконец, Козырев вспомнил, что можно позвонить домой к Эрику и спросить у Айгуль, не с ней ли Воскресенская. Он прервал разговор с Филей на полуслове и схватил трубку мобильного телефона. И попал с первого раза.

- Айгуль? Ты была сегодня в приюте у Веры Христофоровны?.. Как – у тебя! Ну ты даешь, шамаханская царица! Дай ей, пожалуйста, трубочку, – Анатолий Виленович, не стесняясь Фили, расплылся в довольной улыбке, как только услышал голос Воскресенской. – Добрый вечер, Вера Христофоровна. Мы вам сегодня весь день звоним, нужно было обсудить сценарий телемарафона… Да, уже готов. Телевизионщики хотели бы с нами встретиться. Когда вы могли бы… Давайте условимся о дне и времени. Или лучше при встрече? Что вы там делаете, если не секрет? Что-что-о?!! На меня гадаете? Ну ничего себе, вот это заинтриговали…

Филенчук деликатно уткнулся в свой блокнот, хотя, разумеется, не мог отключить полностью слух и не в состоянии был скрывать недовольства разговором шефа с Воскресенской. Козырев знал, как тот неприязненно настроен по отношению к Вере, и с удовольствием демонстрировал Филе совершенную противоположность личного отношения к ней. Наконец, телефонный треп ни о чем вообще и сразу иссяк, скорее всего, сама Воскресенская стала прощаться.

- Может, заехать за вами к Айгуль?.. Почему же, вы вовсе меня не отрываете, наоборот, мне будет приятно, – Анатолию Виленовичу явно не хотелось заканчивать разговор. – Когда же мы увидимся? Только в четверг! Вы жестоки и немилосердны, Вера Христофоровна, я на вас сильно обижусь, так и знайте. За это обещайте сходить со мною вечером в одно уютное кафе…

* * *

Вера положила трубку и вернулась из гостиной в спальню, откуда ее позвала к телефону Айгуль. Теперь та шла следом и многозначительно хмыкала и ндакала.

- Верунчик, мне кажется, ты чересчур холодна с Козырем, – начала Айгуль, догнав и приобняв сзади Воскресенскую, не обращая внимания на ее недовольство. – Я понимаю, это тоже способ приманить понадежнее, только предупреждаю: Козырь – ленивый и закормленный кобель, таким ухаживать подолгу быстро надоедает, тем более коли ему покажется, что потраченные усилия перевешивают станцию Конечную.

- Айгуль, у меня остался главный вопрос, – Вера снова настроилась на маятник в руке. – Чем они занимаются с Эриком, кроме совместных походов в баню и воспоминаний о счастливом суконском детстве? Совместный бизнес? Участие в теневых операциях? Кажется, я уже вижу ответ…

- Да, конечно, наверняка. Химичат на пару. Левый бензин меняют на фальшивую водку. Надеюсь, ты не из органов, нет? Впрочем, я толком и не знаю ничего. Но ты, сидя в этом особнячке, наверное, сама догадываешься, что на честном частном предпринимательстве теперь в России не проживешь.

* * *

Козырев настолько увлекся телефонным разговором с Воскресенской, что забыл на минуту о присутствии рядом Филенчука.

- Вера Христофоровна, только не подумайте, что это банальные ухаживания. Я пригласил вас не просто в кафе, а принять участие в деловой встрече, где речь пойдет в том числе и о предстоящем телемарафоне. Нет, ради Бога, не отказывайте мне! Ну, хорошо, давайте завтра договоримся при встрече, я заеду к вам в приют. Привет!

Последнее слово он выдохнул настолько интимно, что даже Филенчук догадался, что на том конце уже повесили трубку. Закончив этот телеспектакль, Козырев плеснул себе коньяка и только тут как бы вспомнил, что сидит не один.

- Еще выпьешь? Только вот за что пьем? Предложи тост.

- За то, что нужно принять решение. Я предлагаю встретиться с Башуриным на этой неделе, обсудить наши перспективы на выборах и возможное сотрудничество в горсовете на случай избрания в депутаты. Ты будешь ему явно полезен, а он может что-то предложить и нам, – Филенчук поднял бокал, примерился. – Если беседа с ним пройдет успешно, то можно будет, к примеру, под такую же рюмочку с закусочкой в приятном местечке, разумеется, не вдаваясь в подробности и не называя фамилий, спросить его мнение относительно сделки с Эриком. Насколько она может помешать продвижению в депутаты, если вдруг не удастся провернуть ее без шума и пыли.

- Вот за что я тебя ценю, так это за способность четко формулировать вопросы, дорогой ты наш гэбист. Или ты станешь уверять, что все твои предложения ни в коем случае не являются плодом совместного плана с твоими бывшими коллегами в штатском? Я согласился бы со всеми пунктами предложенной программы, – Козырев сделал нарочитую паузу, – если бы не было такого опасения… оказаться полностью запрограммированным.

- Что ты такое говоришь! До сих пор считаешь, что я и на тебя компромат собираю, да? – Филенчук обиделся не на шутку. – Что мне теперь, руки хозяину лизать, чтобы доказать свою собачью преданность? Пока был в органах, я служил государственной безопасности, был верен присяге. Теперь я работаю на твоей фирме – и мой долг теперь даже не перед тобой, а перед фирмой, обеспечивать ее коммерческие интересы и личную безопасность ее руководства. А работать и нашим, и вашим я не приучен.

- Да ладно тебе, не обижайся, – Козырев был доволен, что сумел вывести Филенчука из равновесия, хотя до конца в искренность его слов не поверил. – Вот и тост, кстати. За то, чтобы мы всегда оставались в одной команде и не отдавали пас сопернику за спиной друг у друга.

* * *

На этот раз к Розе они приехали вовремя, даже раньше минут на пять. Костюм для Веры уже лежал в примерочной, еще со следами меловой разметки, наживленный яркими оранжевыми нитками. Роза вместе с помощницей помогли Вере облачиться в костюм и подвели ее к зеркалу.

- Вам нравится? – поинтересовалась Роза, поправляя чуть наживленный английский воротник. – А мне не очень, знаете почему? Позавчера вы были в другом бюстгальтере – и теперь выточки немножко не на своем месте. Шлицы хорошо смотрятся.

- Я просто себя не узнаю, – выдохнула Вера. Как ни равнодушна была к одежде, которую носила, все же в каждой женщине умерла манекенщица. – Даже не подозревала, что у меня осталась талия, фигура.

- Верунчик, я же говорила, ты будешь на телевидении просто звездой! – воскликнула Айгуль. – Вот только каблук низковат, мне кажется, нужно тебе надеть высокую шпильку. У тебя ведь тридцать восьмой, как у меня?

- Подождите, не одевайтесь, – предупредила Роза, когда помощница унесла костюм к себе в пошивочную, – сейчас еще раз примерим. Пока накиньте этот халат, пойдемте выпьем кофе.

- Спасибо, я кофе и чай не пью, – извинилась Вера, утонув в синем полотенчатом халате. – Мне простой воды, если можно.

- Я так и подумала, что вы женщина со своими пристрастиями и принципами, – улыбнулась Роза, устраиваясь в крутящемся кресле возле компьютера. – Айгуль cказала, что вы обладаете даром предвидения и целительства? Мне очень нравятся люди, которые развивают в себе природные таланты или, по крайней мере, внимательно относятся к своему внутреннему миру. Ведь я правильно считаю, что от природы человек наделен всеми феноменальными способностями? Однако в процессе воспитания и обучения все это в нем заглушают. Хотя при надлежащем развитии человек мог бы видеть невидимое, читать разлитые в мире мыслеформы, даже летать.

- Я не думала, что вас интересуют подобные вопросы, – заметила Воскресенская. – Вы правы в том, что в каждом человеке заложены необычайные возможности и способности. Однако совсем не случайно нам не дано видеть невидимое, помнить свои предыдущие жизни, прозревать наше будущее и многое другое. На данном уровне развития человечества, думаю, опасно давать в руки людям столь грозное и могущественное оружие – не доросли еще! Вторжение в тайны человеческой психики по своим последствиям будет куда опаснее, чем расщепление атома. Тут будет страшнее Хиросимы…

- Что-что-что у Симы? – встряла Айгуль. – Надо же, я и не знала, что вы такие вещи обсуждаете… Встретились две интеллектуалки, завели свои тары-бары. Где же ваше кофе?

- Не ваше, а ваш. Кофе – мужского рода, – поправила ее Роза. – Кофе готов, пожалуйста.

- Мужского? – Айгуль неожиданно смутилась своей элементарной ошибке, хотя казалось, ничто не может вывести ее из равновесия уверенности. – То-то я все думаю, с чего я кофе так люблю, а оказывается – мужской род… Хиро-сима, Нага-саки!

- А вам я бы посоветовала пользоваться тональным кремом, – Роза обернулась к Воскресенской. – И немного тенями натуральных тонов. Чуть-чуть подчеркнуть скулы и глаза. Бижутерию вы, конечно, не любите, но сейчас и не модно носить золото и бриллианты. Я бы, впрочем, вам и прическу немного изменила. Впрочем, это и не важно, длинные прямые волосы всегда хорошо смотрятся, без всяких причесок.

- У меня все готово, – заглянула помощница. – Пожалуйста, примеряйте.

- Вот видите, с первого раза шовчик к шовчику, нигде не тянет, не морщит, – Роза любовалась своей работой. В успехе она не сомневалась, но хорошая вещь сама по себе всегда радовала мастера. – Носите на здоровье. При свете софитов в телестудии мокрый шелк будет переливаться множеством оттенков, вот увидите, как будет красиво.

- Уже все? – поразилась Вера. – Невероятно, я думала, сегодня только первая примерка, думала, еще долго будет…

- Розочка, милая наша, ты просто волшебница! – радовалась Айгуль.

- Это у плохих портных бывает "семь раз отмерь". На самом деле вещь должна шиться с первого раза. А переделывать – только портить. Не буду скромничать, по-своему я тоже ясновидица. Будете на телевидении, передайте привет нашей главной диктор-директрисе Зулейхе Михайловне Зайнуллиной.

* * *

Когда на следующий день Филенчук зашел в кабинет шефа, тот снова звонил Воскресенской в приют и снова ее не застал – Айгуль увезла ее на примерку к Розе. Филя вошел как раз кстати, в тот момент, когда Козыреву не хватало слушателя, чтобы отвести душу в избранных народных выражениях.

- Вот ведь познакомил с Айгуль, на свою голову, – успокаивался он постепенно, зная, что Филю разговоры о Воскресенской все время раздражают, – теперь никогда ее на месте не застанешь. Надо будет ей свой радиотелефон отдать, чтобы знать, где искать.

- Очень важное известие, – Филенчук дождался, когда Козырев сделает паузу, чтобы начать о говорить о своем. – Башурин приглашает вас завтра отужинать в Чешском клубе. Дама должна быть в вечернем платье.

- А что это за Чешский клуб? Где он находится?

- Как? Вы не слышали? Неподалеку от «Финляндии» перестроили типовое здание общепитовской столовки – комфорт, евростиль. Элитное закрытое заведение, пускают только членов и их гостей по пригласительным билетам. Самые влиятельные люди, политики и высокопоставленные чиновники, промышленники и знаменитости. Попасть в члены можно только по высокой рекомендации. Член может пригласить с собой не более двух гостей. Башурин вас приглашает. Только вопрос: одному туда идти несолидно…

- А если пойти с Воскресенской? Моя лахудра только все испортит.

- Анатолий Виленович, вы знаете, к названной особе я отношусь с глубоким недоверием. Тем не менее, должен на этот раз полностью согласиться. Воскресенская – лучший вариант, к тому же там, у них, наверху теперь модно стало поговорить о мистике, целительстве, уникальных способностях. Наша ясновидящая произведет хорошее впечатление. К тому же уместно будет ее представить – главный врач того самого приюта, ради которого мы затеяли весь этот телемарафон. Хороший повод повернуть разговор на предвыборные темы. Я не прав, как вы считаете?

- Завтра, кстати, договорись о встрече на телевидении. Познакомим Веру Христофоровну с режиссером-постановщиком, сценарий обсудим, все такое. А потом сразу можно будет в Чешский клуб, – Козырев помолчал, поискал глазами на столе, чем бы занять руки, взял авторучку. – А по поводу вчерашнего нашего разговора… Добре, Филя, действуй. Сам знаешь, кому будут интересны показания Мурзика по поводу убийства Коновала. И про склады с нелегальной водкой. Знаю, что плохо поступаю по отношению к старому другу. Но не знаю, чем все это кончится… Видит Бог, Эрик сам вынуждает нас пойти на обострение ситуации: накануне выборов в горсовет он просто не оставляет мне выбора.

Пробил для Фили звездный час! По существу за годы работы у Козырева это была его первая контрактивная операция по безопасности фирмы, самостоятельно разработанная и спланированная. Допрашивая своих быков, ставших свидетелями гибели Коновала, обсуждая обстоятельства данного убийства с приятелями по комитету, выуживая и процеживая ворох не относящейся напрямую к этому делу оперативной информации и наконец встречаясь с Мурзиком – все это время Филя убеждал себя, что действует исключительно в интересах своего шефа и их акционерного общества, отгоняя страшные догадки… А ведь догадаться было не сложно: на самом деле Филя делал только то, чем всю жизнь занимался в органах. И занимался все этим только потому, что ничего другого не умел.

Вот так маятник на ходиках был запущен, время пошло. Время пока еще скрытого противостояния Козырева с Эриком, еще недавно другом детства, запустил Козыревский друг юности – Филенчук. Когда и как сработает часовой механизм, пока еще никто не знал.

Глава седьмая

На студии телевидения Вера была в первый раз. На проходной ее с Козыревым и Филенчуком встречала ассистентка Зайнуллиной. Сначала они по ошибке зашли в главную студию, где было светло и красиво – там записывали выступления артистов к новогодней программе. Только Вера никак не могла вспомнить фамилии певца, который ждал, когда начнется запись.

- Нам не сюда, пойдемте со мной, – окликнула их из холла ассистентка Юля и провела Козырева со спутниками к себе.

После шикарного вида студии длинные коридоры с вздувшимся линолеумом на полу казались мрачными и серыми. Мастерская дикторского творческого объединения и примкнувший к ней кабинет диктор-директора оказались очень тесными, пятерым уже негде было развернуться. Низкие потолки давили на психику. Зулейха Михайловна ждала их. В жизни она выглядела также эффектно, как и на телеэкране.

- Вы и есть Воскресенская? – протянула руку знаменитость. – Очень приятно.

Режиссер творческого объединения, который отвечал за весь марафон, оказался молчаливым и стеснительным человеком. Он присел сбоку на краешек низкого кресла, сжав свои большие ладони между коленями. В нем поражало несоответствие мудрого старческого взгляда и детской глуповатой улыбки, а длинные волосы не позволяли точно определить его возраст. Никогда не взрослевший старичок или ребенок, проживший три взрослых жизни…

Говорила все время Зуля (она сразу попросила не называть ее по отчеству). В ходе разговора Вера поняла, что ее роль в самом телемарафоне самая скромная. И наоборот, стало ясно, что все тут решает именно режиссер, который обронил всего пару фраз. В самый разгар беседы он вдруг подошел к Воскресенской.

- Можно к вам в приют со съемочной группой приехать? Нам нужно снять для телемарафона несколько сюжетов про ребят, как перебивки во время эфира. И сделать рекламный анонс в эфир. Мне хотелось бы, чтобы вы нам помогали во время съемок, – и вдруг добавил только ей слышно и совершенно не по теме. – Я не ошибся? У вас очень развит "третий глаз". А чакры у себя вы сами пробовали поворачивать или это делают без вашего участия?

Только теперь Вера вгляделась в его черные глаза и поняла, что этот человек обладает совершенным внутренним зрением. Более того, он вполне был способен поддерживать диалог без слов. Из их мысленного разговора, который шел параллельно с обсуждением сценария, Вера поняла, что режиссер-собеседник одобряет ее упражнения в предвидениях и целительскую практику, но сам скорее теоретик, углубленный в восточную философию. Режиссер обладал уникальным даром направлять любой разговор в нужном ему направлении, одновременно оставаясь совершенно немногословным и незаметным. Вот и сейчас, говорили в основном Козырев с Зайнуллиной, но только в нужном режиссеру направлении. Как только они сбивались на светские любезности и сплетни, так режиссер одной фразой или вопросом все ставил на места.

Как и предсказывала Роза, Зулейха Михайловна сразу оценила английский костюм Воскресенской и с удовлетворением заметила, что они будут хорошо смотреться рядом. Она заставила Веру несколько раз прочитать вслух свой текст по сценарию – какую-то совершеннейшую белиберду о милосердии и человеколюбии. Когда же Зуля по поводу прочитанного сказала, мол, вот так и оставим – режиссер тихо обронил.

- Потом весь этот текст можно будем совсем выкинуть. Я думаю, Вера Христофоровна своими словами скажет гораздо лучше. Ей можно даже не готовится, все получится само собой, – и снова обратился к одной Воскресенской. – Вы можете даже вообще ничего не говорить, и даже руками не махать, как Алан Чумак. Вы все равно зарядите любую аудиторию нужной энергетикой.

Расставались в полной уверенности, что до дня прямого эфира ничего непредвиденного уже не произойдет. Зайнуллина предсказывала телемарафону грандиозный успех.

- Все было замечательно, – подвел итог Козырев, когда вел Веру под руку к своему джипу. – И вы были просто великолепны, рядом с вами бедная Зуля имела бледный вид.

- Анатолий Виленович, – окликнул его Филенчук возле машины. – Я уж с вами не поеду, хотел на старую работу заскочить, с ребятами увидеться…

- Да-да, Михаил Измайлович, до завтра, – Козырев помог Вере устроиться на заднем сиденье и присел рядом. – Вера Христофоровна, мне хотелось бы пригласить вас на ужин в одно очень приличное заведение. Это для меня настолько важно, что я не желаю слушать никаких возражений.

* * *

Скромная столовая в первом этаже обшарпанной многоэтажки в последние годы была переоборудована в закрытый клуб для влиятельных людей. Нуворишей с капиталами, накопленными на спекуляциях с ваучерами или государственной недвижимостью, в него не принимали. Впрочем, богатая братва сама сей клуб не уважала – тут нельзя было оттянуться в казино и поглазеть на доморощенных стриптизерш. Здесь играла тихая музыка, непривычная для отморозков. Во всем сквозило скромное изящество, а меню, достойное Парижа, но по ценам Мамадыша, способны были оценить лишь истинные гурманы. "Новые русские татары" предпочитали совсем другое – напитки подороже, закусь поэкзотичнее. Настоящего качества они никогда не знали и ничего в этом не шарили.

В Чешском клубе в этом смысле было все просто, скромно, по-домашнему. Даже интерьер, выполненный из добротных европейских материалов, не бил в глаза своей провинциальной пошлостью. Только специалисты знают, что ни Америка, ни Европа на самом деле давно не являются законодателями салонного дизайна. Даже двери здесь были не втридорога куплены на Западе, а сделаны вручную казанскими краснодеревщиками, мастерство которых известно во всем мире, а за работу они просят, как известно, раз в десять меньше иностранных коллег.

Столики в Чешском клубе заказывались заранее, лишь изредка их абонировали на каждый вечер. У Башурина, похоже, здесь был постоянный абонемент. Швейцар на входе лишь взглянул на пригласительный в руках Козырева, сразу признал номер столика:

- Так вы к Башурину? К Алексею Петровичу? Проходите, пожалуйста, второй столик налево. Они еще не подъехали, с минуты на минуту будут.

Анатолий Виленович обычно чувствует себя уверенно в любой ситуации – он строгий руководитель на фирме, радушный хозяин на даче в Зеленом Бору, снисходительный спонсор на телевидении. Но в этой обстановке и он несколько растерялся. Внешне это никак не проявлялось, но Воскресенская сразу почувствовала это по характерным свербящим вибрациям, исходившим от его рук, когда тот принимал у нее пальто в гардеробе. Вере трудно было разобраться в природе его волнения, ведь она давно не бывала в дорогих заведениях Казани, а потому не знала, чем Чешский клуб отличается от нынешних ресторанов и ночных клубов, чтобы сравнить и "почувствовать разницу".

Зал был наполовину пуст, каждый столик отделялся от других плотной стеной ухоженных растений. Вера сразу определила, что тут работает квалифицированный ботаник. Радовало отсутствие мордоворотов-охранников, их функции совмещали официанты, чье спокойное достоинство говорило о хорошей выучке в боевых единоборствах. Метрдотель был типичным представителем той категории людей вечно среднего возраста, которых все принимают за старого знакомого, в нем не было ни богемного панибратства, ни лакейского фанфаронства, он просто был приятен и предупредителен к гостям.

- Добрый вечер, очень рады вас видеть, – подошел он к нашей парочке и проводил их на место, – Алексей Петрович просил извиниться и обождать его совсем немного. Чувствуйте себя как дома. Холодные закуски поданы, вы можете подкрепиться, не дожидаясь Башурина – у него принято без церемоний.

Мимолетный залп дамских оценивающих взглядов окутал Веру озоновым запахом электрических разрядов, однако Розина работа не пропала даром – женская часть клубного общества английский бежевый пиджак неизвестной гостьи одобрила, мужская половина ее внешностью была заинтригована. Даже Козырев, в общем-то не отличавшийся проницательностью, почувствовал, что решение прийти сюда с Верой, а не с женой было очень правильным.

- Вот меню, пожалуйста, Вера Христофоровна. Вам здесь нравится? – поинтересовался Козырев, когда метрдотель оставил их одних. – Не стану скрывать, я жду от этой встречи очень многого – и для нашего телемарафона, и в отношении моих выборов в горсовет. Этот Башурин может все. Тем более приятно, что он сам нас пригласил.

Они еще не успели познакомиться с меню, когда появился Башурин со своей спутницей. Вера с первого взгляда поняла, что она Алексею Петровичу не жена, не любовница и даже, как говорится, не товарищ по работе. Тот представил ее как известного предпринимателя, депутата горсовета и руководителя благотворительного фонда Нину Ломадзе. Башурин привез ее в Чешский клуб специально – познакомить с главными героями телемарафона.

- Прошу нас извинить, никак не предполагал, что так задержимся у мэра, – доложил он при знакомстве. – Ну, вы же в курсе, какая сейчас ситуация с ветхим жильем. Девять месяцев не было финансирования, строители сидели без работы и зарплаты, а тут накачка сверху, приказано до Нового года выполнить программу по вводу жилья в полном объеме.

Алексей Петрович заинтересовал Воскресенскую гораздо меньше. Карьерист и функционер комсомольского призыва, он смотрел на других только сквозь щель их полезности и перспективности. Все его умственные ресурсы, в целом развитые выше среднего уровня, затрачивались на пересчет сложных многоходовых комбинаций в извлечении материальной и моральной выгоды. Вере стало даже досадно, что в туманно нарисовавшейся перед ней перспективе Башурина, прирожденного счастливчика, она не видит никаких жизненных ухабов и душевных ушибов. Хоть и грешно такого желать другим, но иногда очень хочется, чтобы и баловней судьбы вдруг клюнул в жопу жареный петух…

Прежде чем усесться за свой столик, Алексей Петрович должен был обойти зал и поздороваться с членами клуба, своими знакомыми. Козырев заметно нервничал – краткие разговоры Башурина за другими столиками явно велись о нем, новичке в этом мире. И в продолжение всего вечера Анатолий Виленович спиной ощущал, как к нему присматриваются остальные. Среди них попадались знакомые лица, но близко Козырев никого не знал.

- Вам нравится в нашем клубе? – поинтересовался Башурин, вернувшись к своему столу. – Признаюсь, я давно избегаю другие заведения в городе. Как писал Булгаков в своем "Мастере", извиняюсь, в других местах и обслуга не та, и кухня, и запросто можно получить виноградной кистью по затылку от какого-нибудь жлоба с Жилплощадки… Все-таки идея иерархии, положенная в основу любого закрытого клуба, очень правильная, – продолжал Алексей Петрович, – человека делает его окружение. Вот и вы, как кандидат в депутаты, очень правильно окружили себя такими людьми, как подполковник Филенчук, телевизионный диктор – душечка Зулечка, а также присутствующая здесь целительница Вера Воскресенская – одаренная женщина, главный врач детского приюта. Все это создает определенное сочетание, некоторую харизму, которую сразу чувствуют окружающие…

Стол так удачно делил компанию на пары, что Вера сразу оказалась по одну сторону с Ниной, а мужчины отгородились от них ведерком с шампанским. Еще одно неудобство разрешилось для Веры самым счастливым образом: она не любила выставлять напоказ свои вегетарианские пристрастия и неприятие спиртного, но тут Ломадзе ее опередила – Нина сама предупредила, что не пьет и к тому же не употребляет никогда животной пищи.

В ресторанных меню трудно бывает найти диетические блюда, однако Чешский клуб и здесь существенно отличался от обычных кабаков. Собственно чешского тут практически не было ничего, кроме фирменного пива, в остальном все диктовали кулинарные пристрастия непосредственно членов клуба. Тут можно было не просто заказать все, что захочется, но даже самому записать на салфетке рецепт своего любимого кушания и передать его через официанта на кухню. Для поваров Чешского клуба невозможного было мало.

- Я так рада, что наши вкусы совпадают, – воскликнула Нина и одарила Веру улыбкой, обещавшей на будущее самые приятельские отношения. – А давайте с вами посоревнуемся? Я закажу свое фирменное блюдо, скажем, на первое, вы предложите второе и десерт. А наши кавалеры оценят, у кого получилось лучше. Впрочем, эти мужчины уже не способны воспринимать естественный вкус натуральных продуктов, они совершенно заглушили восприимчивость своих вкусовых рецепторов – чрезмерным употреблением соли и специй, алкоголя и мясопродуктов.

Мужчины просили состязание отложить и сами заказали себе, что хотели. А Вера и Нина надолго погрузились в кулинарную тематику. Говорить с Ломадзе было интересно, она сразу располагала к себе собеседника. Чувствовалось, что для Нины Георгиевны умение общаться с разными людьми было профессиональным качеством, а способность внимательно слушать другого человека диктовалась не столько умом, сколько сердцем.

Воскресенская поняла, что это входило в планы Башурина: ему нужно было поговорить с Козыревым о делах. Впрочем, Алексей Петрович с конфиденциальными разговорами не спешил, отложив их до курительной комнаты, а пока занимал всю компанию легким светским трепом ни о чем. А Нина расспрашивала Веру о методах бесконтактной диагностики, как выяснилось, сама Ломадзе была медиком по образованию, долгое время работала в клинической больнице невропатологом, и только потом занялась бизнесом, причем настолько удачно, что теперь могла бы сама купить себе такую клинику.

- Я не стала открывать велосипедов в туристическом бизнесе, – рассказала она о себе, – просто нашла свою нишу. Все погнались устраивать дешевые шоп-туры для наших "челноков" – Польша, Турция, Эмираты. Организовали для бизнесменов экономические вояжи по Европе или повезли братву отдыхать на Канары и во Флориду. При их относительной дешевизне нужно было набирать все больше и больше групп, а спрос между тем давно превысил предложение.

- Все верно, чисто социалистическое заблуждение, – вставил реплику Козырев. – Привычка гнать вал, увеличивать оборот, вместо того, чтобы ориентироваться на реализацию продукции.

Козырев замолчал, польщенный одобрительным кивком Алексея Петровича, а Ломадзе продолжала.

- Наша фирма с самого начала стала ориентироваться на индивидуальные маршруты для состоятельных клиентов. У нас было штучное предложение, скажем, мы могли для наших заказчиков зафрахтовать небольшую яхту для прогулки по Средиземноморью. Или снарядить экспедицию на Тибет за живой и мертвой водой, которую скрывают от мира йоги. А одного чудака мы свозили даже в Гренландию, где до него вообще советских туристов не было! При этом конфиденциальность мы не просто гарантировали, но и обеспечивали. Для большинства это было, конечно, дорого, но те редкие заказы, которые мы выполняли, вполне окупали наши затраты. Начинать было тяжело, зато очень интересно. Знаете, я с детства мечтала о путешествиях в дальние страны, но никогда не верила, что столько успею объехать. А вы…

- А я, – перебила ее Воскресенская, – никогда за границей не была, даже в союзных республиках не довелось… И теперь уж наверняка никогда не побываю. У меня в приюте оклад шестьсот рублей, но и тот я еще ни разу не получала.

- Да-да, извините, я понимаю, – поправилась Нина Георгиевна. – Нынче трудные времена. Однако в жизни все так непредсказуемо… Вам, как ясновидящей, это известно лучше других. А чтобы закончить разговор о моем бизнесе, я хотела бы сказать, что за эти годы мне довелось познакомиться с многими состоятельными людьми в республике. Поэтому со своей стороны могу обещать: я возьму на себя переговорную часть вашего телевизионного проекта и кое-кого из моих клиентов обязательно приведу на ваш марафон.

Разговор надолго закружился вокруг предстоящего телемарафона. Нина Георгиевна долго расспрашивала, каков состав основных спонсоров проекта, кто подтвердил намерение выступить в нем, кто будет представлять городские власти.

- Вы меня правильно поймите, Анатолий Виленович, – оправдывалась она. – Мне ваша идея с телемарафоном в пользу детского приюта очень нравится. Очень своевременное начинание, когда политика республики и города поворачивается в сторону решения социальных проблем. Я думаю, что наш благотворительный фонд откликнется, тоже вас поддержит… Но прежде необходимо знать круг лиц, которые вращаются вокруг этой затеи. Это очень важно: чтобы не было в этом телемарафоне людей недостойных, не попали бы случайно особы с запятнанной репутацией, иначе можно попасть в такое соседство, после которого век не отмоешься.

- Ну, в данном случае компания подбирается весьма достойная, – успокоил ее Башурин. – Самое главное: чтобы сам мэр нашел время приехать в студию на прямой эфир, тогда будет полный успех. Вообще, Анатолий Виленович, наш социологический центр проанализировал вашу предвыборную ситуацию. Считают, что очень удачно найдена сама идея с марафоном, хороший идейный поворот – директора крупных предприятий помогают не за счет всего своего трудового коллектива, а как частные лица. Со спонсорами поможем, подключим всех, кого сможем. Второе, что вы правильно делаете, это не даете интервью газетчикам. Мы слышали, вы первые две недели скрывались от них на даче и теперь к телефону не подходите. Правильно! Прессу мы подключим в последний момент, пришлем своих корреспондентов из городских газет, кого уже проверили в работе.

Алексей Петрович встретился взглядом с Верой и на секунду замолчал… Ну да, конечно, я все понимаю. У вас доллары сотнями тысяч занимают, вся пресса на вас работает, а доставить элементарно необходимое сиротам в приют – у вас средств не хватает! Впрочем, что это я, ведь так всегда было и будет. Сиди себе, жуй травку и не мычи. Жаль, что Славика нельзя взять в этот рай, сидит бедный мальчик, наверное, ужинает макаронами без хлеба…

Одним словом, ужин удался. Козырев остался доволен тем, что Воскресенская держалась в таком обществе естественно и достойно, Вере понравилось общаться с умницей Ломадзе, а та была счастлива, что угодила Башурину. Но больше всех был удовлетворен сам Алексей Петрович – Козырев оказался именно тем человеком, который им был нужен. Но об этом он сказал ему только на последнем перекуре.

- Думаю, цель нашей сегодняшней встречи вам была понятна с самого начала. Вы произвели нужное впечатление, и помощницу себе подобрали весьма кстати. Можете быть уверены в поддержке вашей кандидатуры на выборах. Есть лишь одно небольшое осложнение. Даже не то что серьезная опасность, а только ее вероятность. Вам необходимо немедленно и решительно прекратить всякие контакты с криминальными авторитетами Казани, – Алексей Петрович старался говорить намеками, не называя фамилий, однако его слова не оставляли сомнений, что Башурин все знает про Эрика, а может быть и о его проекте. – Анатолий Виленович, мы работаем в комиссии горсовета по местной промышленности, куда в дальнейшем хотели бы рекомендовать и вашу кандидатуру. Так вот… члены комиссии хорошо владеют ситуацией в экономике и знают, насколько рискован нынче бизнес на нефти и особенно на ликеро-водочной продукции, тем более сомнительного происхождения… Надеюсь, что наше сотрудничество будет плодотворным. Став депутатом горсовета, вы сможете многого добиться вполне легальным путем, не прибегая к медвежьим услугам со стороны криминалитета, и при этом получать на законном основании вдвое больше.

- Да, это, конечно, интересно, – развел руками Козырев. – Вот только сначала нужно победить на выборах.

- Ну, это не проблема, если мы беремся за дело. Не стану лукавить, прежде чем предложить вам свою поддержку, мы сопоставили предвыборные программы всех троих кандидатов в депутаты, собрали на каждого из вас небольшое досье. И остановили свой выбор на вас.

Когда они уже пошли одеваться в гардероб, к Башурину подошел метрдотель с трубкой радиотелефона, вежливо шепнул, что беспокоят по очень срочному делу, и извинился, что не принес трубку в зал. Правилами клуба это запрещалось.

- Да, да, спасибо, – Алексей Петрович кивнул метрдотелю. Соблюдать секретности он не стал, только отодвинулся от одевавшейся компании. – Слушаю, Филипп Анатольевич… Добрый вечер, дорогой… Не мог, слушай… Сегодня с утра сам всех нас собрал, весь день возил по трущобникам… Сам ведь знаешь, у нас люди могут работать только в состоянии повышенной боевой готовности. Без социалистических авралов у нас даже при капитализме ничего не получается… Нет, дорогой, некогда было, нужно несколько дней, чтобы такую сумму собрать. Но раз на хорошее дело, то будет обязательно.

По коротким репликам Башурина остальные поняли, что некий Филипп Анатольевич просит у него взаймы двести тысяч, но тот просил перезвонить через недельку, мол, сейчас денег нету. По округлившимся глазам Козырева Вера поняла, что речь идет о долларах, но сколько это в рублях – подсчитать не смогла. На ее мысленном калькуляторе просто не было стольких нулей.

- Даже здесь достанут с делами, – пожаловался Алексей Петрович, когда метрдотель удалился, пожелав всем счастливого пути. – Итак, Анатолий Виленович, думаю, теперь вы избирательную компанию выиграете, конкурентов можно не брать в расчет. Только листовки надо будет новые напечатать, какой нужен текст, я твоему Филенчуку продиктовал. А через неделю корреспондентов пришлю, они скажут, что от меня. Никому другому интервью не давай, это очень тонкий вопрос. Договорились?

- Спасибо, Алексей Петрович, за поддержку, – долго тряс ему руку Козырев. – Сами понимаете, у меня депутатского опыта никакого… Но если изберут, то работать в горсовете, в вашей комиссии буду на сто один процент!

- И в заключение комплимент, – Башурин учтиво поклонился Воскресенской, но продолжал говорить с Козыревым, – вы нашли себе хорошего имиджмейкера. Я бы вам очень рекомендовал прислушаться к советам Веры Христофоровны. Во всяком случае, зарядиться ее положительным тонусом. Насколько я в курсеи – мне ваш Филенчук докладывал – она обладает некоторыми нетрадиционными способностями, владеет биоинформационными технологиями. Вам сейчас необходим некий харизматический ореол, излучающий энергию мощи и покоя. Женщины это любят, а ведь именно женщины – основной электорат любого кандидата.

- Спасибо за рекомендацию, Алексей Петрович, – ответила на поклон Вера. – Анатолий Виленович предлагает мне стать его консультантом по предсказаниям и прогнозированию, однако совершенно не придерживается моих рекомендаций. Вы скажите ему, чтобы он перестал цепляться за свой прогнивший материализм и больше думал о своей душе… До свидания!

На улице мела поземка, в темноте они не сразу отыскали свой джип. Водитель Миша отпрашивался у шефа на часок, сгонял домой поужинать, и теперь припарковался совсем с другой стороны автостоянки. Он завел мотор и призывно помигал хозяину галогенками.

- Вера Христофоровна, до встречи! – помахала вслед Нина Георгиевна. – Я вам обязательно на днях позвоню.

- Кстати, насчет позвонить, – вспомнил Козырев, когда они сели в машину. – Миша, подай-ка мне трубку. Меня никто не спрашивал?

- Нет, не звонили, Анатолий Виленович, – Миша подал шефу на заднее сиденье радиотелефон. – Куда едем? К Вере Христофоровне?

- Что ты спрашиваешь? Разумеется, – Козырев протянул телефон Воскресенской.

Джип пробуксовал на подмерзшем асфальте и резко тронулся. Вера удивленно взглянула на Козырева.

- Вера Христофоровна, спасибо за подаренный вечер, он много для меня значил и много решил. Вы мне так помогли! Возьмите, пожалуйста.

- Вы мне? Спасибо, но мне никуда звонить не надо…

- Это вам. В последнее время вы стали исчезать из приюта в самое неподходящее время, поэтому я не мог связаться с вами целых три дня. Пусть этот телефон будет все время с вами, тогда мне будет гораздо спокойнее.

- Надеюсь, это не подарок…

- Само собой, вы же против подарков. Будем считать это производственной необходимостью. В связи с последними днями подготовки к телемарафону. Тут новый номер, я его почти никому не давал, использовал только для личных разговоров. Завтра я всех своих предупрежу, что отдал его в починку, так что вас никто не станет беспокоить, кроме меня.

До Чистопольской они домчали в пять минут, однако к дому Воскресенской проехать не смогли – раскисшую дорогу распахали глубокими бороздами "КамАЗы".

- Дальше вы не проедете, Миша, спасибо, я сама добегу, – Вера дергала ручку двери. – До свидания, Анатолий Виленович.

- То есть как "до свидания". Разве наше сегодняшнее свидания на этом закончится? Нет уж, позвольте вас до дому проводить, – Козырев вылез наружу, неловко ступая, подал руку Воскресенской. – Осторожно, вот сюда ножку ставьте…

- Ах, ну что вы придумали с провожанием, в самом деле, – Вера привычно ориентировалась в темноте своей родной улицы, а теперь ей приходилось следить, чтобы Козырев не утонул в грязи. – Вот тут вдоль забора почище. Похоже, мне потом придется вас до машины провожать.

- Как вы тут ориентируетесь? Я совсем ничего не вижу… Вера Христофоровна, погодите, – Козырев догнал ее уже возле ворот, коснулся локтя, повернул к себе. – Может, постоим минутку? Я понимаю, конечно, что не май месяц и нам не по восемнадцать лет, но на меня вдруг нашло такое романтическое настроение… Только не смейтесь, пожалуйста, я совершенно серьезно… Я уж и забыл, когда испытывал такие чувства к женщине!

- Не надо ничего говорить, Анатолий Виленович, – Вера заглянула ему в глаза и убедилась, что он ее практически не различает. Похоже, у него с годами развилась куриная слепота, поставила она диагноз (не специально, скорее, по привычке). – Спасибо вам за восхитительный вечер. Как ни равнодушна я к благам земным, но и мне приятно было почувствовать себя женщиной в отличном костюме, в великолепном интерьере, среди респектабельной публики… Возвращайтесь к машине, вы замерзли в легком пальто и без шапки. Извините, в дом не приглашаю, не хочется, чтобы вы после райских чешских кущей оказались в трущобной преисподней… Вы настолько привыкли жить в роскоши, что наверное не представляете, каково мне теперь идти домой и думать: вот, хлеба не купила, а была ли у бабули мелочь на хлеб, не лег ли Славик спать голодным?

- Да ради Бога, Вера Христофоровна! Если бы я не боялся оскорбить вас подачкой… Возьмите у меня денег, сколько нужно. Честное слово, возьмите в долг, – Анатолий Виленович полез за бумажником, он испугался при мысли, что ему в самом деле никогда не приходило в голову, как и на что живет Воскресенская со старухой-матерью и студентом-сыном.

- Уберите кошелек немедленно, иначе я уйду. Я совсем не для этого сказала… Вы думаете, я стесняюсь своей бедности, страдаю от безденежья или завидую чужому достатку? Знайте, Анатолий Виленович, что семь лет назад, когда жила с мужем, я была неслыханно богата. У меня была своя клиентура, высокие гонорары. Мой муж был средним врачом, но превосходным менеджером, который раскрутил очень прибыльное дело – целительские курсы Воскресенских. Муж даже мою фамилию взял, ему она звучнее показалась… Сейчас я наверное зарабатывала бы столько, что каждый год можно было бы покупать по такому джипу. Но я ушла, все бросила, осталась ни с чем – и клянусь, что ничуть не жалею! Мне даже сына своего не жалко, который от дорогих вещей и игрушек был оторван в десять лет и оказался в этой нищете. Я ему постаралась объяснить, почему я так выбрала, и Славик меня понял. Вот только матушка, его бабуля, до сих пор мне простить не может… Ну, Бог ей судья. Идите, идите, вы совсем замерзли…

- Сейчас, только ответьте на последний вопрос: вы с Айгуль обо мне гадали, и я третий день места не нахожу. Вы мне не расскажете, что у вас вышло?

- Ну… это маленькие женские секреты, – Вера сама удивилась, насколько похоже она скокентничала под Айгуль, даже рассмеялась: надо же, правильно говорят, с кем поведешься… Вера поправила выбившийся у Козырева из пальто шарф, на секунду прижалась к нему – и оказалась в его объятиях… Ну, вот, только этого мне не хватало. Прямо детский сад какой-то, "меня милый провожал, у калитки обнимал". Если я еще секунду помешкаю, то он и целоваться полезет.

Козырев действительно нагнулся к ней в слепой попытке коснуться губами… Чего он коснулся, губ ли, а может носа, разобрать не успел, потому что в этот самый момент их ослепили направленные на них в упор фары стоявшего напротив автомобиля. Все произошло настолько неожиданно, что Вера вскрикнула. И тут же раздался знакомый девичий смех.

Через дорогу от них стояла дочкина "Ока" с выключенным двигателем и погашенными габаритками, оттого ее в темноте они и не заметили. Хохма была в стиле Алики. Узнав дочь, Козырев ничуть не смутился, даже успокоился: свои! Зато Воскресенская была сражена наповал, когда следом за Аликой Козыревой из "Оки" вывернулся ужом долговязый Славик… До чего я докатилась! Прямо водевиль получается, комедия положений. Нельзя так расслабляться, Верунчик, видишь, до чего сладкая жизнь доводит. Славик, немедленно домой!

Но Воскресенская не смогла долго вставить эту реплику, поскольку Славик оказался от нее по другую сторону, а между ними бурную сцену разыграли отец и дочь Козыревы. Папа попробовал попенять Алике на то, что та села за руль в состоянии легкого алкогольного опьянения, однако был сражен убийственным контраргументом:

- А зато мы со Славиком ни разу не поцеловались, как некоторые! Не будем показывать пальцем…

Тут еще в сумочке у Воскресенской зазвонил радиотелефон, она не сразу поняла, что это под рукой пиликает… Козырев взял у нее трубку, оказалось, звонит супруга. Дольше этого Вера сносить не могла, она коротко попрощалась с Козыревыми и бросилась в калитку, не забыв и заготовленную реплику для Славика.

И еще Вера так спешила потому, что давно хотела в туалет.

Старуха-мать уже легла и с печи слезать не стала, хотя не спала (а может они ее разбудили). Славик сразу нырнул под одеяло, чтобы не слышать ворчания бабули и избежать мами-Вериных расспросов – когда и почему он оказался в машине Алики. После безуспешных усилий придержать одеяло над головой, ему пришлось уступить – мама Вера сдернула одеяло и присела на край постели.

- Что все это значит? Как вы встретились с Аликой? Где вы с ней пили? Мало того, что она тебя сигаретами на даче угощала, теперь и к вину стала приучать? Вячеслав, я жду объяснений.

- Мы выпили всего по одному коктейлю, мама. И потом, мне уже скоро восемнадцать, я половозрелый гражданин с паспортом. Долго ты меня собираешься воспитывать? Заметь, я тебя ни о чем не расспрашиваю.

- Спасибо и на том. Насколько у вас с Аликой это серьезно?

- Не знаю, просто с ней весело и не надо казаться умным. А так… На что я ей сдался? Она не только старше меня на два года, но и во всех отношениях опытнее. Просто барыньке хотелось поразвлечься, вот она за мной и заехала после занятий. Еще вопросы есть? Профилактику правонарушений провела?

- В самом деле, ты вырос, поздно пороть по попе… Мне хотелось бы о многом поговорить с тобой, но уже поздно, завтра тебе рано в консерваторию…

- Мама Вера, честное благородное слово консерватора, ничего такого не было. Мы с Аликой все время говорили о вас с дядей Толей… Я знаю, тебе для натальных расчетов необходимы некоторые биографические сведения, так что я мог бы у Алики многое про него разузнать. Она все о нем рассказывает. И куда он вкладывает капиталы, и какие у него отношения с мафией… А ты правда нагадала Анатолию Виленовичу скорую смерть?

* * *

Алика несказанно удивила папочкиного водителя Мишу, отважно продравшись к его навороченному джипу по лужам и грязи на своей "Окушке"-малышке. Впрочем, тот не стал восторгаться ее автослаломом – девчонка свою игрушку не бережет, никогда не моет, вот и устраивает, развлечения ради, маленький "Париж – Дакар". Козырев, высунувшись из окна "Оки", обрадовал Мишу тем, что отпустил домой. В самом деле, не гонять же две машины в один конец.

- У тебя с мамой Верой серьезно? – спросила Алика отца, когда они выбрались на нормальный асфальт. – Заранее предупреждаю, нашей маман я не раззвоню. В самом деле, поцеловал у калитки хорошенькую женщину, что такого? В конце концов, ты ведь знаешь мои строгие воззрения на супружество – ваш брак с маман чисто советская фикция, на небесах он не зарегистрирован. В свете нынешней государственной идеологии наша мама вообще никто – она даже не крещеная, а вы с ней не венчаны в церкви, значит, живете в блуде аки псы…

- Кончай, трепаться, нахалка, лучше смотри на дорогу. Сегодня юз сильный. А у тебя со Славиком серьезно?

- С моей стороны вполне, но сомневаюсь, что меня хватит надолго. Он еще совершенно ребенок, даже не знаю, стоит ли его учить целоваться, – Алика лихо свернула с шоссе на узкую полоску между многоэтажками, где под самым поднебесьем светилось одно окно в их многооконной квартире. – Кстати, мои прогулки со Славиком обещают стать регулярными, а это и тебе пойдет на пользу, папик. Он так много и так увлекательно рассказывает о маме Вере, что я смогла бы поделиться с тобой самыми разнообразными сведениями об особе, которая однажды увидела во сне, как тебя убивают…

* * *

Вере совсем не хотелось вступать в разговор с матерью, но ворчание с печки не утихало, наоборот, разрасталось, крепчало и уже не помещалось в строго литературные границы. Старуха крыла по матушке и свою дочь, потерявшую всякий стыд и забывшую купить в дом хлеба, и зажравшихся начальников, которые своими автомобилями мешают спать честным людям, и свою долюшку, потому что Господь никак ее не приберет… Одному внучку Славику не досталось упреков за поздние гулянья, поскольку бабуля своему кровинушке готова была все простить.

- Ну все, мам, хватит тебе, – не выдержала Вера, – ты мешаешь Славику заснуть, а ему завтра рано вставать.

- Рано вставать! А ты подумала, бесстыжая, чем ребенка на завтрак кормить? Что ему на обед с собой дать? Мне пенсию вторую неделю не приносят, да и то, говорят, теперь не всю будут деньгами давать, а частично продуктами… Связалась со своим приютом, о чужих сиротах душа у ей болит, а своем сыне – сиротинушке при живом отце – некогда думать. Раньше хоть за массаж копейку получала, а теперь и последних клиентов забыла.

- Успокойся, я других клиентов нашла.

- Это которые тебе одеждой расплачиваются? Которая татарочка за тобой на машине заезжала? Или тот седой, к которому на дачу ездили? И не стыдно ей при живом муже у других мужей отбивать, хвостом перед мужиками вилять, прости… Господи!

- Не поминай Господа Бога всуе.

- А ты не думай о чужом х..

С рифмой, неожиданно подвернувшейся на язык, старуха, конечно, дала маху. Она и сама это почувствовала и приумолкла, прислушалась, что там за перегородкой. Дочь за перегородкой погасила лампу и упала на постель не раздеваясь. Оттуда послышались горестные всхлипывания. Старуха еще поскрипела для виду, но затихла насовсем.

Вера вовсе не плакала, просто имитировала рыдания в подушку. Это раньше она вступала с матерью в пререкания, принимала несправедливые обиды близко к сердцу, но давно поняла, что той важна была не истина в споре, а формальная победа и жалкий вид поверженного неприятеля. Мать сразу успокаивалась, как только доводила дочь до слез. Старухе не приходило в голову, что с недавнего времени дочь стала подозрительно слезлива, слова ей не скажи…

Для Веры наступили самые важные минуты в повседневной карусели. Когда дом затихал, погрузившись во тьму, можно было, наконец, остаться наедине с собой. Тогда она вытягивалась на кровати, расслабляла мышцы привычным аутотренингом, йоговской пранаямой отключала беспокойный конвейер мыслей, бесконечно повторявших видеозапись минувшего дня. Она анализировала случившееся за день, проводила обычный "разбор полетов"… Я слишком суечусь. Зажимаюсь в непривычной обстановке, молчу в непривычной компании.

Очень много новых знакомств для одного дня, давно мне не приходилось столько общаться. Зуля Зайнуллина очень хорошо выглядит, очень уверена в том, что делает. Режиссер у нее, кажется, интересный человек, внутренне бездоНный, внешне бездоМный… Нина Георгиевна очень коммуникабельная, настоящая деловая женщина, прямо кавалерист-девица. Впрочем, мне показалось, что не стоит перед ней с ходу рассыпаться в откровенности. А Башурин слишком высоко себя ставит, до него не дотянешься, даже голову в его выси лень задирать, пусть живет себе…

А с Козыревым я зря… Расслабилась, кажется, теряю дистанцию.  Надо же, стала шарфик ему поправлять! Это простое проявление заботы он сразу воспринял, как кокетливое поощрение его ухаживаниям. Вот и от поцелуя его вовремя не увернулась – завтра он захочет большего. А ты готова к большему?

Она снова прокручивала, морщась от смеси стыда и самоиронии, видеозапись вечернего водевиля – с целующейся парой, которую резко высветили из тьмы фары Аликиной машины, появившегося за нею следом сына Славика, телефонным звонком его жены… Странно, никакой вины перед Никой Козыревой я не испытываю, словно она и не жена ему!

Из теплой немоты наплывающей дремоты ее вдруг резко вернул к действительности тонкий попискивающий звук. Такое же пиликанье она слышала только что, когда обнаружила в своей сумочке пиликающий радиотелефон. Но ведь она мобильник вернула Козыреву, где он пиликает теперь? Еще пять лет назад о сотовой связи в России не слышали. Она казалась заморским чудом. Впрочем, с нынешними темпами в электронике можно не сомневаться, что мобильники в двадцать первом веке станут дешевыми и доступными каждому.

Вера встала, осторожно ступая в темноте, пошла на звук. Он раздавался из прихожей. Вера нащупала пиликающий аппарат в куртке Славика, раскрыла его и ответила полушепотом.

- Вера Христофоровна? Не разбудил? – послышался голос Козырева. – Вы меня извините, что поздно звоню, но мне хотелось… мы не договорили. Я все по поводу гаданья хотел…

- Анатолий Виленович, я же вам вернула ваш радиотелефон, как он оказался в куртке у Славика?

- Я попросил, чтобы он вам передал. Вы так скоро сбежали от нас, забыли взять… Так вы расскажете мне, что нагадали?

- А где ваша Вероника Иосифовна? – не удержалась Вера, но досадно-презрительное мычание Козырева в трубку показывало, что той рядом с ним нет… Впрочем, что я по своей хибаре-то сужу? У них, поди, все разбрелись по квартире, заблудились каждый в своей комнате. – Значит, пока жены рядом нет, вы среди ночи звоните другой? Как не стыдно! А если серьезно, то мы с Айгуль ничего про вас не нагадали. Вернее, ничего такого, что нужно было бы вам сообщить. Спокойной ночи, Анатолий Виленович, извините, я встала с постели, мне холодно на полу стоять.

- Так возьмите телефон в постель и ложитесь! Пожалуйста, поговорите со мной… Мне так редко удается побыть с вами наедине. К тому же телефон позволяет порой высказать то, что в глаза трудно выговорить. Другой уровень искренности, что ли, более низкий порог откровенности.

- Я не могу говорить, боюсь разбудить своих…

- Это потому что вы так громко говорите. Вы шепотом, это же спутниковая связь, поверьте, мне очень хорошо вас слышно, – Козырев чем-то зашуршал на том конце провода (впрочем, провода и не было), потом заговорил еще тише. – Вы легли, Вера Христофоровна?

- Хорошо, сейчас лягу, – Вера прошла к себе за перегородку, откинула одеяло, быстро разделась и укрылась с головой, стуча от холода зубами (мать топила мало, жалуясь, что дров не хватит на всю зиму), прошептала в трубку. – Анатолий Виленович, вы меня слышите?

- Слышу, конечно… Итак, вы не считаете нужным сообщить, что обо мне нагадали.

- Как бы вам объяснить… Я понимаю, вы ждете от меня четких предсказаний относительно вашей кармы. Но у меня их просто нет. Более того, я боюсь загадывать… Дело в том, что будущее может быть инвариантно и безвариантно. Другими словами, бывают предсказания, когда человек еще может изменить ход событий, а бывает, что картина дается как неминуемый финал. Так чаще всего предсказывала Ванга. Но, как я уже говорила, я не Ванга, на меня будущее воздействует иным способом.

- Но все-таки… Вера Христофоровна давайте называть вещи своими именами. Скажите просто: вы боитесь нагадать мою неминуемую смерть?

Слово "смерть", прозвучавшее в трубке радиотелефона, да еще в полной темноте… какой-то посторонний звук, от неожиданности показавшийся страшным… Вера вздрогнула и откинула с головы одеяло – ей вдруг стало жарко.

Посторонний звук оказался просто матушкиным храпом. Еще в детстве я так его боялась! Храп матери не был монотонно-ритмичным, к нему невозможно было привыкнуть, притерпеться. Ни один его период (вдох-выдох) не был похожим на другой. Храп то прерывался, стихал на время, то вдруг набирал силу, срывался в завывания, перебивался нечеловеческими, загробными стонами. Вера включила настольную лампу – на печке все стихло. Это было единственное средство прекратить ночную пытку, не разбудив при этом старуху.

- Анатолий Виленович, – ответила Вера в трубку, убедившись, что мать не проснулась, – я вас очень прошу, никогда не говорите о своей смерти ни в шутку, ни всерьез. Вам, материалисту, с этим трудно согласиться, но все же следует прислушаться: дело в том, что слова сказанные обладают страшной силой, порой они превращаются в пророчества. Вот думать о ней наедине с собой старайтесь как можно чаще.

- Вы считаете, мне пора? Впрочем, еще древние говорили: мементо мори – помни о смерти… Что ж, в философском смысле я готов это принять. Во всяком случае, я могу думать о ней без страха и сожаления. Как в песне: смелого пуля боится, храброго штык не берет…

- Вот как раз в философском, утилитарно-материалистическом смысле ее представлять не надо. Ванга рассказывала, что она выглядит как молодая светловолосая женщина, довольно привлекательная на вид. Во всяком случае, не страшная… Нет, лучше нам сменить тему. Скажем, насчет прошедшего вечера. Вы не хотели бы узнать моего мнения, например, об Алексее Петровиче? Или вы передумали брать меня к себе на фирму консультантом-парапсихологом?

- Ни в коем случае, это очень интересно, – Анатолий Виленович заметно оживился. – Мне в самом деле надо знать ваше мнение: поддержка Башурина для меня теперь очень важна. Насколько я могу на нее рассчитывать?

- Он вам здорово поможет на выборах, Анатолий Виленович, это я вам предсказываю на все сто процентов, – подтвердила Вера. – Однако, если иметь в виду мой дар предчувствовать, то мне показалось… Он сегодня вам сказал нечто такое, что может впрямую повлиять на ваше будущее… Я имею в виду Эрика и исходящую от него опасность. Или мои предчувствия идут по ложному пути?

- Да нет, вы снова попали в точку, – ответил Козырев, помолчав. – Алексей Петрович открытым текстом дал мне понять, что нужно отказаться от всяких деловых контактов с Эриком и его компанией. Ну, впрочем, сотовые телефоны не прослушиваются, можно говорить откровенно. Знаете, Вера Христофоровна, у меня все больше крепнет мнение, что пора перестать нам играть с вами в кошки мышки. А просто поведать все, что происходит в последнее время между мной и Эриком. Он пытается втянуть меня в одну рискованную игру, разумеется, крупную и опасную… Впрочем, это долго рассказывать, лучше отложим до завтра, хорошо? У нас теперь есть такая замечательная связь, и мы всегда сможем поговорить с вами откровенно обо всем. Завтра же можем обсудим ваш контракт на услуги психоконсультанта. А пока – спокойной ночи.

Вера сложила трубку, поставила ее на стол и погасила лампу. Обычно перед сном она мысленно перебирала в памяти всех приютских ребят, которые были у нее днем на приеме. Она не делала никаких особых усилий и пассов, просто мысленно настраивалась на каждого из них и желала здоровья и добра. Как правило, такая нехитрая процедура по ее наблюдениям способствовала процессу выздоровления, лучшему усвоению лекарственных травяных настоев.

Впрочем, сегодня два образа не давали настроиться на больных детей в полной мере. Первым был, конечно, Анатолий Виленович, с которым она продолжала мысленно прерванный разговор. Ей все время казалось, что она не теми словами объясняет, не теми методами убеждает его поверить в реальность своих предчувствий. К несчастью, человек способен понять и принять закономерность случившихся с ним несчастий лишь задним числом, когда уже бывает поздно.

Вторым отвлекающим образом был тринадцатилетний переросток Эдик, которого в тихий час вдруг стало выворачивать наизнанку. Его стошнило сразу после обеда, нянечка привела его к Воскресенской перепуганного и бледного. Насторожили сильно сузившиеся зрачки, вялые реакции, неадекватные ответы на элементарные вопросы. Вера готова была заподозрить наркотическое отравление, если бы могла хоть на миг предположить, что Эдик способен где-то достать "колеса". Но подростку таких таблеток и на воле-то нелегко купить, а за Эдиком следили открыто всем коллективом, поэтому были уверены, что он никуда из приюта не бегал и с ребятами из соседних школ не контактировал.

* * *

В полной темноте спросонья Вера не могла понять, все еще ночь или уже наступило утро. Она не сразу сообразила, что это пиликает на столе, похожее по звуку на электронный будильник. И только тогда окончательно проснулась, когда вспомнила, что у них будильник давно не работает – сели батарейки, а новых никак не купят.

По бряцанью ведра в прихожей Вера определила время: мать уже встала, покормила кур во дворе – значит, теперь седьмой час. Почему Анатолий Виленович звонит так рано?

- Алло! – прошептала она в трубку, но вместо Козырева, голос которого Вера ожидала услышать, в ответ прозвучал голос другого.

- Ника, ты? Это Эрик. Козыря мне нужно срочно, а у вас домашний телефон не отвечает. Что вы его все время отключаете!..

- Это не Ника. Эрик Хайдарович, извините, с добрым утром. Это Воскресенская. Что-то случилось?

- Вот черт… Прошу прощения, Вера Христофоровна, но я звонил Козыреву.

- Все правильно, просто вчера он отдал мне свой радиотелефон. На время, до выхода в эфир телемарафона. Иначе очень сложно ко всем дозвониться.

- А вчера Анатолий Виленович с вами был? Простите за такие расспросы, я в том смысле, что он от вас домой поехал или куда-нибудь в другое место?

- Сказал, что домой. Они с дочерью уехали, на машине Алики около одиннадцати, – Вера встревожилась. – Может, с ними что-нибудь случилось?

- С ними ничего не случилось, а вот у нас… Впрочем, еще раз извините за беспокойство. Айгуль тут просит передать вам привет, она вам позвонит…

Вера захлопнула крышку радиотелефона и чуть не швырнула дорогую игрушку на пол. Из-за нее теперь прощай покой и сон! Больше всего было обидно, что пробуждение прошло для Веры не по привычной программе. Практика медленного пробуждения позволяет запоминать как можно больше подробностей из ночных сновидений, улетающих за горизонт обыденного сознания. Нежданный звонок выбил ее из нужного состояния, и теперь она даже не могла припомнить, снилось ли ей ночью вообще что-нибудь.

Собираясь на работу, мимоходом переругиваясь с матерью, Вера все еще думала о звонке Эрика. Что же там произошло? Одно она очень точно определила: это событие имеет самое серьезное отношение к дальнейшей судьбе Козырева.

По дороге в приют телефон снова напугал ее, заверещав в сумочке, когда Вера выходила из трамвая. И снова на связи был не Козырев.

- Верунчик, привет! Узнала меня? – даже по голосу всегда беззаботной Айгуль можно было понять, что она здорово встревожена. – Где твой Козырев?

- Почему опять "мой"? Мы, кажется, договорились…

- Ну как же, если у тебя уже его сотовый номер, – Айгуль хихикнула, но тут же вспомнила о серьезном поводе разговора. – Слушай, Эрик просто рвет и мечет. Поехал сейчас к твоему домой. Ты предупреди Козыря, если можешь…

- Что я могу? Я даже не знаю его домашнего телефона. И о чем предупредить? Что случилось, ты можешь толком сказать?

- Так я же для того и звоню! Как обещала, товарищ майор, доношу до вашего сведения… Представляешь, часов до трех ночи Эрик со своими дружками в карты играли. Я уже спала. И вот когда стали расходиться, вдруг из темноты вылетают омоновцы в черных намордниках и скручивают всех по рукам и ногам. Потом к нам заваливают опера. Обыск, понятые. Эрик еле успел мне свой ночной выигрыш передать, тысяч восемь, что ли, и карты… В общем, ужас! Слава Богу, ничего не нашли. До самого утра нас промурыжили. А после Эрик мне растолковал: оказывается, они ничего такого и не искали, просто им надо было взять Мурзика с поличным. А у того с собой волына…

- Какой Мурзик? Айгуль, прошу тебя, не тараторь. И какая еще волынка?

- Ой, да ты по понятиям ведь не понимаешь. Ну, ствол у Мурзика был при себе. Ах, да, ведь ты и нашего Мурзика не знаешь… В общем, я к тебе сегодня в приют заскочу и расскажу, как было. Конец связи, Верунчик!

Утро рассыпалось, словно песочный дворец, который она не успела построить. Мало того, что не выспалась, не запомнила снов, да еще на весь день голова будет забита чужими проблемами. Как будто мало ей своих!

Веру никогда не видели в приюте такой рассеянной. Она поспешила закончить ежедневный обход, к заведующей Рамзие-ханум только заглянула. Та не успела открыть рот – как в сумочке у Воскресенской засвербил радиотелефон, Вера извинилась на бегу и скрылась у себя в медпункте.

На этот раз это был сам Козырев. Он мог даже ничего ей не говорить – она сразу поняла, что ему уже известно про арест Мурзика, и почувствовала, что это была не просто очередная облава на бандитов, а попытка судьбы повернуть ход событий… только вот в какую сторону?

- Вера Христофоровна, здравствуйте, я сегодня не смогу к вам приехать в приют. Возникли непредвиденные обстоятельства, видимо, придется долго выяснять отношения… Одним словом, давайте перенесем наш разговор на самый вечер, если вы позволите мне снова позвонить вам после полуночи…

- Анатолий Виленович, арест Мурзика – это очень серьезно для вас? Это все меняет в цепочке последовательных действий? За что его арестовали?

- Я не очень хорошо понимаю такой терминологии. Цепочки… Скорее уж петельки. А Мирзаян задержан по подозрению в умышленном убийстве.

- Кого он убил?

- Человека с моей стороны. Коновал много знал… В общем, теперь закрутится история!

Глава восьмая

Об аресте Мурзика Козырев узнал от Филенчука, звонок которого разбудил его в половине шестого. Выходит, Филя вчера не просто встречался со своими дружками-комитетчиками, но и вспомнил с ними "боевое" прошлое. Такой оперативности он не ожидал. Дальше было нетрудно догадаться: сейчас станет звонить Эрик, настаивать на срочной встрече… Что если Эрик позвонит из дома, что если его телефон у ментов на "прослушке"? Светиться в этом деле – даже в качестве свидетеля – Анатолию Виленовичу совсем не хотелось.

Поэтому он сразу выдернул штепсель домашнего телефона из розетки. Впрочем, Эрик знал также номер его радиотелефона, который Козырев вчера отдал Воскресенской. Не хотелось втягивать Веру в эту историю, но теперь уже ничего не поделаешь. А так он выигрывает время, чтобы встретиться с Филенчуком до работы, переговорить с ним и подготовиться к различным вариантам предстоящего разговора с Эриком.

Козырев вышел из дома на час раньше обычного и поймал "бомбилу" ("водилу", который "бомбит", то есть занимается частным извозом), заехал за Филенчуком в Азино. Оттуда отправились на Черное озеро – там Филя назначил встречу со знакомым оперативником, который ночью брал Мурзика, а теперь шел с его первого допроса.

- В общем, так, – начал опер без предисловий, не поздоровавшись и даже не сбавив шага, так что Филе пришлось примериваться к его размашистой поступи, а Козыреву вовсе плестись сзади, улавливая лишь обрывки фраз. – Мирзаянов от убийства Коновала категорически отказывается и отвечать на все вопросы по мокрому делу будет только в присутствии адвоката. У него есть свой адвокат или ему Хайдарыч наймет?

- А может, мы ему своего кого-нибудь посоветуем? Как ты на это смотришь?

- Ваше дело, Михаил Измаилович. Если у вас имеется надежный человек, с которым можно сговориться, он нам здорово поможет… Нам повезло, что при обыске на Мирзаянове был "вальтер" – явно незарегистрированный, не успел выкинуть, когда его повязали. Калибр совпадает с тем, который глотал Коновал. Мы ствол сразу отправили на баллистическую экспертизу, но ведь на этих криминалистов как угодить? Надо, чтобы ваши свидетели его опознали. Только тогда мы раскрутим вашего Мурзика на полную катушку.

- Как его опознаешь, когда тот был в черной курточке и шапочке на уши? Так сейчас каждый второй отморозок по городу ходит. В любом случае, за ношение незарегистрированного огнестрельного оружия вы Мурзика можете закрыть, верно? А там уж придумаем, каких собак на него вешать. По поводу складов с нелегальной водкой его не крутили?

- Вы же сами сказали, рано еще. Давайте вашего адвоката, и если что – всегда звоните.

В Ленинском садике Козырев отстал от оперов у газетного стенда. Те уже прощались, явно довольные мимолетной встречей. Отсутствующим взглядом Анатолий Виленович пробежался по заголовкам во вчерашней "Вечерке" – и вдруг застыл, наткнувшись на портрет знатного строителя. То был один из трех конкурентов Козырева на депутатское место в горсовете. Статья была большая, водянистая, кисельно-предвыборная, с перечнем былых заслуг, орденов и медалей. После такой агитки в духе последних пятилеток избиратели даже фамилии кандидата не запомнят. "Башурин прав, – отметил про себя Анатолий Виленович, – работать с прессой очень опасно, нужно не только знать, что и как, но и когда сказать".

Сзади подошел Филенчук, тоже подтвердил, что статья "мимо денег". Он повел Козырева на Островского – в адвокатскую коллегию, где сразу встретил известного адвоката Щукина. Тот забежал сюда лишь на минутку и спешил в Верховный Суд, ему до начала заседания нужно было еще полистать уголовное дело. Филя заверил, что уложится в пять минут, но не уложился. И пришлось опять излагать суть дела на бегу. Только на этот раз Козырев не старался угнаться, а спокойно побрел следом за ними в университетскую гору.

Филя подождал его на Кремлевской. Щукин уже успел нырнуть в омут Верховного судилища, пообещав на прощание помочь. Теперь они шли в сторону Кремля не торопясь – Козырева, давно не ходившего по городу пешком, одолела одышка. К зданию горсовета они подходили, когда там уже начался рабочий день.

Башурин был на месте и сразу перешел к делу. Назвал пару известных в городе имен, которые могли бы участвовать в телемарафоне и отвалить на приют некоторые суммы. Потом продиктовал Филе тройку надежных корреспондентов местных газет, с которыми нужно было связаться по поводу предвыборных интервью. Одна фамилия Козырева насторожила: какой такой Уваров? Уж не тот ли, что вчера в "Вечерке" славил знатного строителя?

- Успокойтесь, Анатолий Виленович, – улыбнулся Башурин. – это хороший журналист, кстати, ваш тезка. Он напишет именно то, что нам нужно. Вы позаботьтесь только вовремя оплатить газете рекламные расходы, а мы с Филенчуком позаботимся о содержании. И портрет Егорыч сделает – не то, что этому строителю с доски почета.

Козырев спросил разрешения позвонить домой. Жена еще не вставала. Трубку подняла Алика.

- Папик, ты? А тебе здесь все утро дядя Эрик звонит, я ему сказала, что ты ушел на работу, а он говорит, что туда звонил, тебя на месте нету. Ругается, злой страшно…

- Я не на работе, в горсовете, насчет выборов, – подсказал Козырев, – если опять будет звонить, скажи, что потом поеду в приют. И еще: сейчас к дому подъедет Миша, скажи, чтобы заезжал за мной сюда. Кстати, пусть и тебя подбросит в университет, а то опять опоздаешь на лекции.

Алика, конечно, все поняла, дочь была умница, вся в папу. Они еще посидели у Башурина, набросали варианта три новых листовок, наметили план встреч с избирателями. Козырев еще раз подивился, сколько нюансов, оказывается, необходимо учитывать, если рассчитываешь не просто участвовать в выборах, а побеждать. Анатолий Виленович извинился, нельзя ли, мол, еще позвонить. Теперь он набрал собственный номер радиотелефона.

- Вера Христофоровна? Здравствуйте, мне никто с утра не звонил?

- Звонил Эрик. Очень хотел связаться с вами. Что-то случилось?

- Извините, что пришлось побеспокоить вас, – Козыреву было приятно слышать, что она сильно встревожена (даже не поздоровалась), и сознавать, что волнуется она из-за него, хотя это и слышалось лишь в заговорщицки-интимной интонации. – Возникли некоторые непредвиденные обстоятельства.

- Анатолий Виленович, я хотела бы слышать ответ по существу, а не просто обтекаемые фразы… Скажите откровенно, арест Мурзика – это очень серьезно?

- Вот это да! – воскликнул Козырев, но сразу спохватился и понизил голос, так как Башурин с Филей отвлеклись на него. – Значит, я не напрасно поверил в ваши способности! Как вы догадались? Вы читаете мои мысли на расстоянии? Или он сам вам рассказал?

- Ничего мне Эрик не рассказывал, только спрашивал, где вы сейчас.

- Я в горсовете. А потом сразу лечу к вам. Знаете, я с утра еще кофе не пил, вы меня не пригласите на чашечку?

- Да ну вас, шуточки опять… А кто такой Коновал? Его правда убили?

* * *

Козырев с Филей ждали у мэрии Мишу с машиной, тот должен был давно подъехать. Анатолий Виленович остался доволен встречей с Башуриным и разговором с Воскресенской.

- Нет, ты представляешь, ведь это прямо феноменальные способности! Верочка просто читает мои мысли на расстоянии, иначе откуда она могла узнать? Ведь ни об убитом Коновале, ни об убийце Мурзике я ничего ей не рассказывал.

- Тоже мне Ванга с Савинки, – фыркнул Филя, явно расстроенный по поводу "утечки информации" к Воскресенской. – Зря ты с ней откровенничаешь. Она тянет из тебя серьезные сведения, а кому эта информация попадет в результате?

- Да брось ты, Филя, в самом деле. Шпионку нашел, тоже мне. Верочке я верю.

- Да на нас в свое время такие "источники" работали… Глянешь на нее, ну ни за что не подумаешь, что эта девочка завербована и играет в кэгэбэйку. А в последнее время как раз с экстрасеншами наши опера любили сотрудничать, как говорится, энергоинформационный обмен.

- Ну чего ты ее невзлюбил? А она о тебе хорошо отзывается, – Козыреву надоело подначивать Филю, он заговорил серьезно. – С Эриком лучше всего встречаться не в моем кабинете и не у него… Предлагаю вполне нейтральную территорию: приют.

- А я предлагаю в разговоре с Эриком переходить резко в атаку. Откажись от левого бензина наотрез, посмотрим, как он себя поведет дальше, когда увидит нашу твердую линию. Ну, а если не получится отказаться, тогда уж ничего не остается. Будем сдавать его ликеро-водочные склады, правильно? Накроется водка – нечем будет платить за бензин. Тогда и у нас не будет проблем.

* * *

Вера только успела закончить процедуры с больными детьми, как приехали Эрик с Айгуль. Он лишь поклонился с порога и, узнав, на месте ли заведующая, прошел прямо к Рамзие-ханум.

- Здравствуйте, Эрик Хайдарович! – встала та на встречу дорогому гостю. – Все хотела поблагодарить вас – и за краску, и за ребят, которых помогать прислали. Вы с супругой приехали? Айгуль, как я с удовольствием узнала, тоже занялась благотворительностью, мы очень рады…

- Я хотел бы говорить о телемарафоне, – Эрик начал без предисловий. – Надеюсь, вы понимаете, что серьезные люди его просто не увидят, если они и смотрят телевидение, то лишь спутниковое. Поэтому их отклики в прямом эфире нужно организовать уже сейчас. Я мог бы подключить влиятельных друзей, у них большие возможности. Но сначала необходимо выяснить некоторые формальности. Скажем, какой у вашего приюта расчетный счет? В каком именно банке?

- Не знаю, право, – растерялась Рамзия-ханум, – можно спросить у главбуха.

- Ничего у вашего главбуха спрашивать не нужно, эта девочка не смыслит в делах. Я пришлю к вам опытного финансиста, – продолжал Эрик, поглядывая в окно, – он объяснит вам некоторые тонкости при поступлении благотворительных денежных пожертвований, и все такое… Впрочем, бухгалтерия слишком сложная наука, пусть этим занимаются профессионалы. Вы согласны?

- Конечно! Спасибо, Эрик Хайдарович, ваша поддержка сейчас так нам важна…

Рамзия-ханум осеклась, заметив, как изменился в лице ее гость, когда увидел в окно подъезжавший Козыревский джип.

* * *

Как только Эрик скрылся в кабинете Рамзии-ханум, Айгуль сразу бросилась к Вере и зашептала:

- Мой только что толковал с твоим – они "забили стрелку" в вашем приюте. Хотели к нам домой, но там менты такой погром устроили во время обыска…

- Какую стрелку? Айгуль перестань говорить со мной на этом поганом жаргоне. И оставь свои намеки "мой – твой", – Вера чуть ли не силой усадила Айгуль в кресло. – Скажи честно, в чем Эрик обвиняет Анатолия Виленовича? Ты лично что-нибудь такое слышала?

- Верунчик, ты же знаешь, Эрик о делах при женщинах ни слова. Но сегодня я тоже чувствую, что между ними словно черная кошка пробежала. Как бы наши мужики не поубивали друг дружку, а?

Тут мимо окон мелькнул черной тенью Козыревский джип, и обе женщины сразу замолчали, думая об одном и том же. Айгуль направилась в кабинет Рамзии за Эриком, а Вера встретила прибывших у себя медпункте.

- Еще раз здравствуйте, Вера Христофоровна! Кофе готово?

- Не готово, а готов, – ответила хмуро она сияющему Козыреву. – Кофе мужского рода, вы же знаете…

- Спасибо, я сегодня уже умывался, а вы меня еще раз, – Козырев уселся в "свое" кресло. – Эрик Хайдарович, вижу, подъехал? Машина его у ворот, а самого не видно.

- Он у заведующей, сейчас его Айгуль позовет. Вам тоже налить?

- Спасибо, не стоит, – оборвал любезности Филенчук. – Вы могли бы оставить нас одних на некоторое время?

- Филя, фи!.. Как ты ведешь себя в гостях? – пристыдил его Козырев, он был настроен на шутливый лад. – Вера Христофоровна, не сердитесь на этого солдафона. Ему тоже не помешали бы ваши уроки по культуре речи.

- Что он там делает у заведующей? – проговорил Филенчук, обращаясь к одному шефу, как будто Воскресенской тут не было. – Может, нам самим туда пойти?

- Мы не шестерки за ним бегать. Подождем, когда сам выйдет, – ответил резко Козырев. – Будем пить кофе и вести светские беседы с хозяйкой.

- Анатолий Виленович, извините, но я не понимаю, – Вера подала ему чашку, – зачем вам понадобилось устраивать ваши деловые встречи в нашем приюте и к тому же в моем кабинете? Или мне тоже отводится определенная роль?

- Громоотвода.

В это время из кабинета Рамзии-ханум вышел Эрик в сопровождении испуганной Айгуль. Козырев встал ему навстречу, однако из медпункта не вышел. Эрик тоже остановился в коридоре. Вера заметила искры, которые высекли в воздухе их встретившиеся взгляды.

Схватку самолюбий выиграл Козырев. Эрик вошел в медпункт и первым протянул руку. Во время долгого рукопожатия никто из них не отвел взгляда. Но и теперь детского испытания "кто кого переглядит" первым не выдержал Эрик, он отступил на шаг, медленно оглядел всех присутствующих. Численное преимущество тут было явно не в его пользу.

- Мы будем толковать не одни? – поинтересовался он.

- Собственно, Вера Христофоровна знает все о случившемся. Ты не поверишь, Эрик, но мы ей ничего не рассказывали. Я же предупреждал, что она немного ясновидящая, может мысли читать на расстоянии.

- Не такая уж я и всевидящая, – начала Воскресенская, переглянувшись с Айгуль, но решила ее не выдавать. – У меня получается иногда…

- Ну, в таком случае, Айгуль тоже все знает и нам не помешает, – согласился Эрик, решив для себя, что соотношение "трое против двоих" все-таки лучше, чем "двое на одного", – тем более, она была свидетелем ночного обыска и ареста Мурзика. Что же касается до присутствия тут Филенчука, то он в этом деле совсем не посторонний, верно,a Филя? Тогда начнем гнилой базар? Чего тянуть, раз все свои.

Все стояли молча, пятерым в маленьком медпункте было тесновато, неудобно. Никто не ожидал, что Эрик начнет разговор при всех. А он продолжал довольно спокойно, даже буднично, хотя обычно слова не скажет в простоте.

- Козырь, скажи прямо, мы с тобой друзья? Ты мне веришь?

- Я верю. А ты мне?

- Эрю, конечно. Какой разговор между своими, суконскими! А вот Филе твоему, бывшему гэбисту и твоему корешу, я могу доверять, как тебе?

- Можешь, я отвечаю.

- Отвечаешь? Ну и отлично! – Эрик прошелся по медпункту. – Что же тогда мы стоим? Ах, да, неудобно, пока дамы не сели… Или сесть всегда успеем?

Никто не улыбнулся его шутке, но обстановка явно разрядилась. Женщины засуетились, вспомнив о своих древних обязанностях поддерживать в очаге огонь и кормить мужчин после охоты.

- Кто будет кофе? – спросила Вера, пока все рассаживались за столом. – Правда, растворимый.

- Я кофе теперь не пью, сама знаешь, – подхватила Айгуль, расставляя чашки и конфетные коробки. – Вот грильяжинку съем.

Вода в электрочайнике уже остыла, но все взялись за кофе, словно за соломинку. После нескольких глотков Эрик продолжил разговор.

- Так вот, насчет Мурзика… Взяли его с волыной, так что срок ему уже светит. Но менты ему еще шьют мокрое дело – убийство Коновала. И отсюда у меня вопрос: Филя, а случаем это не ты вломил ментам Мурзика? Вы ведь на днях с ним встречались, о чем-то таком толковали.

- Ты что, Эрик Хайдарович! – Филя возмутился довольно искусно. – Мы же с вашими людьми одно дело делаем, разве не так? Я для того позвал Зинатуллу, чтобы предупредить. Выдал ему по полной программе все, что ментам известно. Чтобы осторожнее он, чтобы хоть пистолет схоронил подальше.

- Значит, от ментов к тебе сведения долетают? Это нам пригодится. А от тебя к ним нет? Успокой ты меня, товарищ майор, скажи, что работаешь на нас и ментам не продавался.

- Я работаю только на вас. В смысле, на козыревское акционерное общество "Каз-Ойл", – ответил майор в отставке Филенчук. – А значит, представляю и ваши интересы. Вы напрасно мне не доверяете, Эрик Хайдарович. Вот Анатолий Виленович знает, что я уже с утра навел справки и тоже кое-что выяснил про Мирзаянова, то есть насчет вашего Мурзика. Его уже допрашивали, он не стал говорить, требует на допросы адвоката.

- Но пушку-то ему предъявили?

- Он не успел выбросить свой "вальтер" при задержании, теперь пистолет отправили на баллистическую экспертизу… Ведь я его предупреждал: у опергруппы, которая по убийству Коновала работает, имеются на него данные, – заговорил Филя. – Почему он сразу пистолет не выбросил? Впрочем, за незаконный ствол сейчас много не дают, можно и условный срок получить.

- У него первая судимость не погашена, – возразил Эрик, – какое уж тут "условно"! По минимуму, но дадут.

- Эрик, может, у тебя есть адвокат прикормленный? – поинтересовался Козырев как бы между прочим. – А то я могу тебя со Щукиным свести.

- Слышал такого, немало наших людей Щукин с нар вытащил. А Мурзику он сможет помочь?

- Надо с ним поговорить, – подхватил Филенчук, – во всяком случае, через него тот сможет на волю весточку передать. Собственно, с адвокатом можно прямо сейчас связаться.

Он взял со стола козыревский радиотелефон, долго рылся в своем блокноте, потом набрал номер. Эрик внимательно следил за ним.

- Телефон не отвечает, – наконец сообщил Филя.

- Набирай еще, надо это дело сразу решить, – проговорил Эрик и обернулся к Айгуль. – Может, ты с подружкой хочешь о своем пошептаться?

- Да-да, – та вскочила, подхватив со стола еще одну конфету. – Верунчик, ты обещала мне младшую группу свою показать.

- У них сейчас обед, пошли поглядим, – согласилась Вера.

Она тоже встала и вышла из медпункта, прикрыв за собой дверь. Но никуда не пошла, а придержала Айгуль за рукав.

- Ты чего? – прошептала та испуганно.

- Не проболтаешься Эрику? Тут через стену гладильная комната, пойдем…

Она сбегала к нянечкам за ключом и открыла соседнее с медпунктом помещение, где на стеллажах хранилось постельное белье. Вера сразу бросилась к торчавшей из стены розетке, которая вылетела из углубления в стене и болталась на проводах. Электромонтажное отверстие в перегородке было сквозным и через него было слышно все, что говорилось в медпункте. Вера приложила палец к губам, чтобы Айгуль говорила тише, а сама стала вслушиваться в разговор за стеной.

- Ну, ты и правда шпионка, Верунчик! Эрик узнает – голову мне оторвет.

- Тсс… – шикнула на нее Воскресенская.

Сначала ей ничего не было слышно, лишь обрывки фраз. Филенчук все-таки дозвонился до адвоката Щукина и по его интонации было понятно, что тот согласился вести дело Мирзаянова. Потом заговорил Эрик, но он сидел спиной к розетке, поэтому его слов нельзя было разобрать. Четко доносились лишь отдельные реплики Козырева:

- Филя будет держать со Щукиным связь, зачем тебе лишний раз светиться… Зачем тут мое посредничество? Он сразу будет тебе докладывать, и вообще, пока ты не найдешь Мурзику замены, Филя мог бы тебе что-то советовать по части охранных дел, ведь он у меня исполняет те же функции, какие были на Мурзике…

- О чем они говорят? – шепотом спросила Айгуль, но ответа не дождалась, только хихикнула в ладошку, когда Воскресенская сердито погрозила ей кулачком.

Вера отпрянула от розетки, как только поняла, что мужчины встают из-за стола. Они с Айгуль успели выскочить из гладильной комнаты и запереть дверь вовремя. Козырев, победно улыбаясь, показался на пороге медпункта.

- Одевайся, едем к нам домой, – бросил Эрик попавшейся на пути Айгуль. – Веру Христофоровну тоже пригласи, я хотел бы попросить ее найти у нас в доме все геопатогенные точки.

- Эрик предложил нам всем продолжить разговор у них, – сказал Козырев, склонившись к Воскресенской. – Филя должен посмотреть, как специалист, не наставили ли оперативники во время обыска в доме "жучков". Эрик предложил ему на время взять на себя вопросы по безопасности, которые раньше были на Мурзике.

- Но у меня еще рабочий день не кончился, – проговорила расстерянно Вера.

- Ничего страшного, – ответила ей появившаяся из своего кабинета Рамзия-ханум, – если есть такая необходимость, Вера Христофоровна, вы можете быть свободны. До свидания, Эрик Хайдарович. Анатолий Виленович, приезжайте к нам еще, мы будем очень рады.

Все вместе вышли на улицу. Айгуль хотела ехать вместе с Воскресенской, но Вера отказалась сесть к ней в машину, перехватив недовольный взгляд Эрика, и направилась к Козыревскому джипу.

* * *

В доме Эрика царил хаос. Он водил по комнатам Филенчука и Козырева, показывая картину обыска и подсчитывая нанесенные убытки.

- Значит, ордер на обыск вам предъявили по форме? – расспрашивал его Филя. – В доме ничего не пропало? Со своей стороны могу предположить, что обыск вели довольно поверхностно, скорее, для виду. Искали что-то определенное, только вот что именно? Вы не знаете?

- Наркоту, оружие, – вспомнил Эрик. – Они с этого и начали: если держу их в доме, сдать добровольно. Этого добра у меня навалом, только свалено в другом месте. А так… вроде ничего не пропало. В книжке моей записной старший долго рылся, что-то себе выписывал.

- Может быть, наоборот, что-нибудь появилось? – вставил Козырев, незаметно переглянувшись с Филенчуком. – Не могли они сюда "жучков" насовать?

-  Чтобы слушать нашу матерщину, когда мы в карты режемся? – хмыкнул Эрик, но все же обратился к Филе. – А куда их обычно монтируют?

- Технология известная, – скромно ответил Филенчук. – Впрочем, меня больше не "жучки" интересуют, а цель обыска. Не может быть, чтобы ради наркоты посылали среди ночи омоновцев. Вы пока пройдите, что ли, в кабинет, проверьте, все ли документы на месте, важные бумаги. А я займусь осмотром.

- Важные бумаги, – проворчал ему вслед Эрик. – Нашел важного шишку, чтобы я бумажки всякие в своем столе копил, сам на себя улики собирал.

Козырев прошел за ним в маленькую угловую комнату, которую Эрик называл кабинетом. На самом деле это была крошечная спаленка, переоборудованная из кладовой, до потолка напичканная телерадиоаппаратурой и насквозь прокопченая табаком. Здесь Эрик любил уединяться, чтобы поваляться в тишине, посмотреть видик, просто подремать. Иногда заваливался в этой холостяцкой берлоге на всю ночь. Теперь он накрыл кушетку сброшенным на пол пледом и присел на нее, Козырев устроился в кресле.

В это время Айгуль была с Воскресенской в большой спальне. Огромная двуспальная постель была разворошена, шкафы-купе раскрыты настежь, одежда валялась на полу разноцветными сугробами. На туалетном столике какой-то досужий опер расковырял даже французскую косметику.

- Нет, ты видишь, что эти менты наделали? Они даже мое нижнее белье перерыли. Но самое ужасное – наша домработница Рушания, когда ее тоже допросили, стала требовать расчет. Заявила, что после всего этого она ни дня у нас не останется. Где я теперь новую найду?

- А зачем искать? Ты все равно не работаешь, можешь сама все прибрать. Ну, хочешь, я тебе на первый случай помогу, – предложила Вера. – Хватит ныть, давай полы мыть. Беременным это даже рекомендуется.

- Ты с ума сошла? Восемь комнат! Да я сразу загнусь…

- Ничего с тобой не случится, все равно придется шейпинг бросать, в твоем положении этой заморской причудой заниматься рискованно. А здесь в доме – целый комплекс самых необходимых для тебя упражнений.

- Я тоже слышал, что домашние нагрузки, особенно мытье полов без швабры, внаклонку, очень полезны во время беременности, – подтвердил Филенчук, неожиданно нарисовавшийся на пороге, но видя возмущение Айгуль, готовой послать непрошенного советчика подальше, он поспешил пояснить свое появление. – Эрик Хайдарович просил обойти дом, вдруг оперативники во время обыска где-нибудь наставили своих микофончиков. Если вы не против, я пройдусь тут у вас…

Но тут его позвали в гостиную. Пришел Рустем Мирзаянов – сына Мурзика, молчаливый медлительный детина, совершенно не похожий на отца. Эрик представил его, подвел к Филенчуку.

- Вот, Филя, ты бы поднатаскал его в охранной науке и технике. Надо парня к делу пристроить, может, он со временем заменит мне отца.

- Это можно, – согласился Филенчук, пожимая парню руку. – Меня зовут Михаилом Измаиловичем. В армии в каких войсках служил? Спортивные разряды есть? Какими специальностями владеешь?

Рустем оказался по специальности электронщиком, однако работал просто вышибалой в кабаке. Парень был накачанный, но толковый, Филины комментарии в ходе осмотра ментовского погрома схватывал налету, даже подсказал наставнику: книги возле полки не валялись, как другие вещи, сброшенными со своих мест, а были сложены стопкой. Следовательно, их не просто швыряли, но каждую внимательно осматривали?

- Правильно мыслишь, Шарапов, – похвалил его Филенчук. – В книгах обычно ищут заначки, записки или фотографии. В данном случае, хозяин явно не имел привычки оставлять пометок на полях, если вообще эти книги когда-нибудь читал. Скорее всего, они стояли тут лишь для интерьера.

Скоро Рустем пришел попрощаться с хозяином, мать ждала от него вестей.

- Мать успокой, скажи, все сделаем, чтобы вытащить Мурзика с кичи, – заверил Эрик на прощание. – Ну, а если не получится, то на зоне будет жить на полном довольствии. И ей пособие станем выплачивать. А в принципе, как, берешься за отца работать? Можно считать, что с сегодняшнего дня ты приступил к своим новым обязанностям? Тогда завтра приходи, делом займемся.

Снова оставшись с Козыревым наедине, Эрик продолжил прерванный разговор.

- Вот так завалюсь сюда, когда совсем хреново, Айгуль уже знает, что меня лучше не тревожить, даже к телефону не вызывает. Веришь-нет, даже ни грамма не пью, только сигареты шаблю одну за другой да о жизни своей поганой мозгую. Вот и теперь, думаешь, не тяжело мне, когда от моего дома кореша в воронке увозят, все вверх дном переворачивают? Думаешь, им Мурзик нужен? Нет, ко мне подбираются.

- Но ты хотя бы примерно догадываешься, ради чего ты им стал интересен? Может, из-за этой водки, про которую ты говорил?

Эрик вскочил с кушетки, выглянул за дверь, нет ли кого в коридоре, и нагнулся к Козыреву.

- Ты про водку тише, я про нее тебе одному говорил. Если такое дельце у нас сорвется, мне вообще кранты! Я ведь уже почти сто тысяч ящиков по разным точкам собрал, скоро нужно отправлять башкирам первую партию. Ты представляешь, сколько это? Тс-с… тридцать три вагона!

- Может, не стоит сейчас рисковать с этим делом, Эрик? – Козырев давно подбирался к этому моменту разговора, поэтому старался говорить теперь как можно более просто и спокойно, вроде мыслей вслух. – Наверняка они за тобой и твоими ребятами теперь охотиться будут, каждый шаг фиксировать. А тут такую партию станешь отправлять… Может, тебе на пару недель куда уехать? Нет, еще хуже, только подозрения будут, мол, скрыться хотел.

- Что же ты предлагаешь? – спросил Эрик, снова развалившись на кушетке и устало прикрыв глаза. – Пойми, Козырь, сейчас я только тебе довериться могу, на дружков-воров теперь надежда плохая. Они от меня шарахаться начнут, как же, на крючок к ментам попал.

- Мурзик насчет тебя ничего такого не сболтнет?

- Вряд ли, разве что прессовать начнут. А если мы туда вашего адвоката засылаем, то побоятся менты из него "сознанку" силой выбивать, верно? Да и что такого он про меня расскажет! Сам же знаешь, на купи-продай сегодня никого не поймаешь, теперь это не спекуляцией, а бизнесом называется. К тому же все документально подкреплено. А поборы рыночных торговцев вообще недоказуемы. Кто подсчитает, сколько в день дензнаков через наши руки протекает? Так что ментов я не боюсь, страшно одному наплаву оставаться. Мурзика взяли. Ты в депутаты подался, я тебе отныне не товарищ

- Кончай гнать, Эрик! Просто времени теперь ни на что не хватает с этими выборами, телемарафоном, – Козырев говорил почти откровенно, в эту минуту вспомнилось все, что связывало их с детства. – Я ведь сегодня даже на работе не был, некогда было заскочить. Ладно, там замы сами разберутся… Вот только подумай, все же стоит отложить с водкой на месяц или два, залечь на дно. А в следующем году видно будет, как раз и двух месяцев не осталось.

- Ты что? Я же тебе объясняю, – Эрик снова вскочил, навис над отклонившемся в кресле Козыревым, переходя на шепот, – за новогодние праздники легче всего левый бензин реализовать, а они начнут его поставлять только тогда, когда получат от нас половину всей водки!

- Опять ты о своем… я же тебе тоже объяснял, ну не смогу я в годовом отчете такую пропасть бензина по излишкам закрыть. Тут такая липа получается – любой налоговый инспектор, даже практикант сразу заметит. А ведь это излишки! Была бы недостача, всегда отбрехаться можно, а тут сразу ясно – украл. Тут не только карьера депутатская накроется, тут уголовкой пахнет.

- Да не киксуй, Козырь, прорвемся! Впервой нам, что ли.

- Тогда гораздо легче было, да и не в таких объемах… Нет, Эрик, как хочешь, а надо с водкой это дело отложить, лучше все обдумать.

- Да что тут думать! Я на этой кушетке знаешь сколько месяцев все обдумывал? Черепок чуть не треснул, – Эрик снова улегся и снова вскочил, ему не сиделось на одном месте. – Тут верняк: срубим лимон зеленых – и я сваливаю. Пора на отдых! Тем более, баба беременная, наследником займусь. Больше здесь не могу, веришь-нет, устал. Сидеть в жопе, состригая по две-три штуки в месяц, сколько можно? А так – вот он, свежеиспеченный канадский миллионер мистер Эрик Хайдар. Нефтяные акции, биржевые операции, квартира в Нью-Йорке, вилла в Майами. Больше мне ничего не надо!

- А не боишься, что опэповцы накроют тридцать три твоих вагона? Говорят же тебе, пережди. Дождемся лучших времен.

- В этой стране никогда не будет лучших времен! Здесь всегда вчера будет лучше чем через полгода. Мы с тобой на два года позже начали, чем следовало, поэтому своего недобрали – и теперь уже никогда не наверстаем. Может быть, у тебя получится с депутатством, как-никак власть, другой масштаб, дела покруче… А у меня это последняя возможность! Или уж лучше тогда вслед за Мурзиком на нары.

Разговор прервался, да практически уже и закончился. Вошел Филенчук, доложил, что ничего подозрительного не нашел. Но искали, судя по всему, какие-то документы или фотографии. Козырев стал прощаться, надо было ехать на работу.

Что касается "жучков", то Филенчук их действительно ни в спальне, ни в гостиной, ни в столовой не обнаружил. Зато, где можно, насовал своих. Во всяком случае, он именно так понял намек своего шефа насчет ментовских микрофончиков.

Вера оставалась с Айгуль. Прощаясь с Воскресенской на крыльце, Анатолий Виленович долго жал ей руки.

- Спасибо вам, Вера Христофоровна, – говорил он, – спасибо за все. На этом, будем считать, наша эпопея с Эриком закончилась. Конфликт исчерпан, и я уверен, что одну из решающих ролей в этом сыграли именно вы. Ну, вы теперь здесь совсем своя, лучшая подружка хозяйки, это также добавляет уверенности, что больше никаких осложнений с мафией у меня не возникнет. Но мы ведь еще увидимся?

- Обязательно, – ответила Воскресенская. – До свидания, храни вас Бог.

Глава девятая

Чем ближе было до назначенного дня прямого эфира, тем быстрее закручивалась карусель вокруг телемарафона. С Козыревым Вера почти не виделась, но от этого только дольше становились их ночные телефонные разговоры. Да и днем Анатолий Виленович звонил часто, впрочем, больше по делу.

Айгуль тоже пропала – наводила порядок в доме. С ней общалась также в основном по телефону, когда та от хозяйственных забот садилась перевести дух и поплакаться подружке на усталость.

Однажды в приют нагрянули телевизионщики, во двор вкатился, громыхая железом, старенький уазик-буханка, с давно устаревшей эмблемой по борту: «ТВ СССР». Со съемочной группой приехал тот самый режиссер, с которым знакомила Зулейха Михайловна Зайнуллина. Вот только Вера тогда не запомнила его имени, а теперь стеснялась переспросить – так режиссер и остался для нее инкогнито.

Он пояснил с сожалением, что у них всего двадцать минут. Оказывается, выездные съемки нужно было заказывать заранее: камеры на телестудии были нарасхват, поэтому приходилось выпрашивать дежурных операторов в редакции новостей, когда у тех срывалась запланированная съемка и появлялось временное окно.

Однако снять урывками то, что хотелось режиссеру, не удалось. В младшей группе дети подняли рев, когда к ним влетела съемочная группа со страшными треногами, слепящими подсветками и черными удавами кабелей..

- Неужели их ничем нельзя успокоить? – сокрушался режиссер.

- Вот такие они у нас дикие, кроме нас и нянечек никого не видят, – пыталась объяснить Воскресенская. – Тем более, мужчин они знают только по детприемнику-распределителю, они для них "страшные дяди", которые снимали их для личного дела. А вы натащили столько незнакомых предметов и тоже сказали, что будете снимать.

Решили перейти в среднюю группу. Сначала туда запустили Рамзию-ханум с провокационным вопросом: ребята, хотите сниматься в кино? Однако там тоже ничего хорошего не сняли, все получилось с точностью наоборот: дети так хотели все попасть в объектив, что утихомирить их и заставить говорить по очереди не получилось. Кроме того, они довели ассистентку Гулю до истерики тем, что по очереди подходили к ней, дергали за юбку и жадно, снизу вверх заглядывали в глаза:

- Ты не моя мама? Ты не за мной пришла?

- Сплошной брак, – заявил звукооператор, снимая наушники, – много посторонних шумов…

До старшей группы не добрались – кончилось время. Бригада уехала снимать сюжет для вечерних новостей. Режиссер очень расстроился, пришлось его отпаивать горячим кофе с остатками козыревских конфет. Вера не заметила, как тот деликатно сжевал весь ее запас сладостей (сама она не ела, берегла для больных детей) и ловко повернул разговор на оккультные темы. Он восхищался ее энергопотенциалом, интересовался, как и когда в ней проявились способности предвидения. Потом предложил неизвестные ей методы проверки прогнозов – ими пользовались в древности тибетские ламы. Он квалифицированно разбирался и в астрологии, и в карма-йоге, и Аюрведе.

Про себя он тоже рассказывал охотно, но как-то так ловко, что ничего существенного не раскрывал собеседнику. Он увлекся восточными единоборствами, а потом и духовными учениями еще лет тридцать назад, в Казанском университете, когда все это можно было проходить только подпольно. Видимо, с того времени у него сохранилась привычка конспирации. Техника невидимки, которой пользовались средневековые ниндзи.

Тогда Вера поняла, что ее случайный собеседник в совершенстве владеет техникой подчинения себе чужой воли, а в тот момент ей действительно казалось, что она сама решила поделиться с режиссером своими проблемами.

Главной проблемой был, конечно, Козырев. Точнее, то страшное сновидение, в котором он убегал по сосновому лесу из-под перекрестного автоматного огня. Скоро будет два месяца, как она увидела тот сон, однако до сих пор не решилась построить Козыревскую натальную карту, составить его гороскоп и просканировать методом маятника его карму по фантомному контуру. Вера страшилась узнать будущее Козырева, потому что не могла заранее знать, сможет ли она в случае необходимости отвратить его гибель или все уже предопределено свыше.

- Понимаете, как ужасно, – признавалась она откровенно, так, как можно быть откровенным лишь с самым близким человеком или случайном попутчике в поезде, – знать день и час смерти человека и не мочь этому помешать! Что мне делать, как вы считаете?

- Ждать определенного знака, – ответил режиссер, завораживая Воскресенскую своей детской улыбкой, – вы сами почувствуете, что это именно знак свыше, и сразу поймете, как его следует прочитать. Вы напрасно поддаетесь сомнениям, ведь вы осознаете, что это не ваши сомнения? Может, это демоны нарочно вас кружат?

Об этом Вера ни разу не подумала, однако стоило слову прозвучать, как она сразу все поняла: в самом деле, демоны стараются сбить ее с толку бесплодными сомнениями. Как все просто получается с этим непростым незнакомцем!

- И проблема, может быть, совсем не в том, что узнаете точно час его смерти или не успеете, – продолжал он. – Главное, успеете ли его подготовить к свиданию с ней? Верно ведь, человеку нужно быть готовым к смерти? Что вы об этом думаете?

- Ну, наверное, хорошо бы успеть развязать все кармические узлы еще при жизни, чтобы не тянули в тяжелое посмертие. Все до конца, конечно, развязать не удастся никому…

И тут Вера отчетливо увидела, что у сидящего напротив человека она совершенно не видит ауры. Это воспринималось так же странно, как если бы он не отбрасывал тени, подобно Варенухе из «Мастера и Маргариты». То ли он был уже при жизни святым, то ли давно умер – ничего не понятно… Вера вздрогнула от неожиданности, зажмурилась, обхватив себя руками, словно при ознобе.

- Вам плохо? Пожалуйста, не надо меня сканировать. Не знаю, понятно ли будет вам то, что я скажу, но дело в том, что у меня развернуты чакры. Есть такая техника, целая дисциплина, как-то я решил ее попробовать на себе. Одним словом, вы не сможете увидеть моего будущего, сколько бы ни старались, – проговорил он очень мягко и тихо, словно издалека.

Вера открыла глаза, режиссер по-прежнему улыбался. Он тоже закрыл глаза рукой, посидел несколько секунд совершенно неподвижно, а потом заговорил очень медленно.

- Ваш друг Анатолий Виленович в эту минуту ходит по большому кабинету и спорит с каким-то коренастым, короткостриженным мужчиной своих лет, который сидит за длинным столом. Только не перебивайте, я же через вас на него настроился… Икебана в большой напольной вазе, встроенные маленькие светильники на потолке. Кажется, это его кабинет? А мужчина за столом, судя по всему, его подчиненный.

- Все правильно, это его начальник охраны Филенчук. Как вам это удается?

- Опеределенная тренировка, ничего особенного, это же не прошлое и не будущее, а то, что происходит сию минуту, только в другом месте. Я и вас могу этому научить, – режиссер так и сидел не шевелясь, рассматривая внутренним зрением сценку в Козыревском кабинете. – Нет, они не спорят, кажется, Козырев ругает своего начальника охраны, чем-то очень недоволен. Слов я не могу расслышать, со звуком вообще сложнее… Вот и все, – он раскрыл глаза и потянулся за последней в коробке конфетой. – Ах, я все у вас съел, извините, я такой сладкоежка… Это он вам конфеты дарит, верно? Вообще могу сказать, что вы не зря связали с ним свою карму. Жаль, конечно, что человек он духовно неразвитой, такой же дикий, как ваши сиротки в младшей группе. Вам будет трудно его депрограммировать. Но у него есть одно достоинство, решающее все.

- Все? Что же это такое?

- Разве вы не знаете? Любовь.

* * *

Козырев действительно ругался у себя в кабинете, и хорошо, что режиссер не мог услышать слов, потому что они были через одно матерные… Филенчук сидел, как обычно, за столом и заглядывал в свой блокнот, но ничего не записывал, ведь не станешь про себя записывать, что о тебе говорит начальник.

- Но ведь я не нарочно, – оправдывался он, – я в самом деле подумал, что вы мне намекнули "жучков" ему в дом насовать. Зато теперь мы точно знаем адреса всех складов с нелегальной водкой и дату ее отправления в Башкирию.

- Мы знаем, конечно, хорошо! Вот только плохо, что теперь и твои менты это знают… Почему ты меня не поставил в известность?

- Потому что через три дня водки бы на месте не оказалось. А мы с вами об этом уже говорили, вы дали добро на начало операции "Родник".

- Какой еще "Родник"?

- Под этим кодовым названием в правоохранительных органах фигурируют целевые рейды по ликвидации подпольных заводов и нелегальных складов фальсифицированных ликеро-водочных изделий, – Филенчук продолжал излагать ровно, как по-написанному. – Завтра Мурзик сознается, где прятал для Эрика партии левой водки, а на утро послезавтра согласно распоряжению начальника городского УВД по всей Казани начнется тот самый "Родник", которым и накроют все эти склады в Макаровке, Кощакове, Караваеве и других окраинах города. Единственное, что я теперь могу сделать, это вывести Эрика и вас из-под удара. А пока… Анатолий Виленович, неудобно, корреспондент уже час дожидается.

- Ладно, приведи его минут через десять, мне надо позвонить.

- И пожалуйста, пробегите примерные вопросы и ответы интервью, – Филенчук положил перед Козыревым отпечатанный текст, – мы с Алексеем Петровичем набросали.

- Так это уже готовая статья! – удивился Анатолий Виленович, заглянув в материал. – Зачем же вся эта комедия с журналистом, с интервью? Ничего не понимаю.

- Так надо, Башурин мне технологию объяснил. Сначала корреспондент обязан задать свои вопросы, он их нам представил письменно. Теперь он задаст их же устно, ну, может, с некоторыми разночтениями и дополнениями. Потом напишет материал, представит его нам для визирования. Ну, а мы все это якобы дорабатываем, редактируем и возвращаем в результате вот этот свой вариант. Вряд ли он будет сильно отличаться, но зато в набор пойдет именно то, что нам нужно, без каких-либо неожиданностей. И тогда никто, даже сам корреспондент не сможет доказать, что это не он писал.

- Ладно, проштудируем ваш опус, а потом давай его сюда. И попроси Леночку, чтобы никого ко мне не пускала.

Филенчук вышел в приемную и передал, чтобы шефа не беспокоили. В отстутствие посторонних начальник охраны вел себя с директорской секретаршей весьма своеобразно: жарко гладил холодную ручку, нежно заглядывал в глазки и отпускал грубые непристойные шутки. Он был совершенно уверен, что умственные способности красавицы Леночки не простираются дальше одной извилины, но не той, что в голове, а что проходит между ног. Самое интересное, что Леночка тоже самое думала о Филиных умственных задатках, поскольку на работе для нее всегда существовал только один мужчина – Анатолий Виленович. Вот только в последнее время шеф совсем не обращает на нее внимания, только и думает об этой праведнице Воскресенской. Поэтому и Филе стали перепадать секретарские ласки.

Когда Филя от ручки уже перешел к ножке, вдруг зазвонил телефон. Леночка скривила притворно губки, мол, в такой момент помешали, кайф поломали, хотя была рада на время освободиться от потных рук Филенчука. А тот снова превратился в начальника охраны, строго погрозил пальцем и указал тем пальцем на дверь кабинета – напомнил о распоряжении Козырева.

- Алло, – промурлыкала Леночка в трубку, но тут же зажала ее ладошкой и прошипела, изменившись в лице. – Опять эта швабра приютская! И чем она нашего околдовала? – а потом отчеканила в трубку голосом автоответчика. – Кто его спрашивает?.. Ах, не узнала вас, Вера Христофоровна, богатой будете… К сожалению, не могу вас соединить. Анатолий Виленович просил его не беспокоить.

- Дай мне, я скажу, – Филенчук взял трубку. – Кто это? Воскресенская? Да, Филенчук. Сразу мой голос узнали, знать, не быть мне богатым. У Анатолия Виленовича назначена встреча с корреспондентом. Но после интервью я обязательно передам, что вы звонили. Всего доброго, Вера Христофоровна.

Леночка злорадно улыбалась: теперь, если шеф узнает, что его не соединили с этой экстрасеншей, можно будет свалить на Филенчука. Собственно, Филя так же ненавидел Воскресенскую и по той же причине: ревность. Ему неприятно было сознавать, что в окружении Козырева появилось новое лицо, которое перетянуло на себя слишком много директорского внимания, чем ограничило Филино влияние на шефа.

В то время как в приемной Леночка с Филенчуком невинным поцелуем отпраздновали маленькую победу над соперницей, в кабинете Козырев дочитал текст своего интервью и принялся названивать Воскресенской. Ответ Веры его просто огорошил:

- Анатолий Виленович? Но мне только что сказали, что вы заняты, даете интервью корреспонденту.

- Сейчас его Филя приведет, в самом деле. Но почему же Леночка нас не соединила? Я же сто раз предупреждал…

- Сказала, вы сами просили не беспокоить. И Михаил Измаилович подтвердил.

- Вера Христофоровна, вы же знаете, подобные указания не распространяются на вас. Звоните в любое время, хоть через секретаршу, хоть по прямому… Нет, я им сейчас устрою!

- Ради Бога, никому ничего не надо из-за меня устраивать. Тем более, у меня не было никакого важного дела, просто захотела позвонить.

- Тем более! Если вы просто захотели, для меня это важнее всяких дел! Но так и быть, ради вас не стану наказывать секретаршу, – Козырев оглянулся на приоткрывшуюся дверь и цыкнул на Филю, тут же провалившегося обратно.

- У меня два вопроса. Вы говорили пять минут назад с Филенчуком?

- Так точно, только что его шуганул, чтобы не мешал разговаривать. А что?

- Он сидел за столом заседаний, а вы ходили по кабинету и ругались на него?

- В самом деле… Вера Христофоровна, это что, очередной опыт ясновидения?

- Мне просто хотелось проверить, так ли все было. Спасибо, Анатолий Виленович, не хочу вас отвлекать от работы.

- Только не кладите трубку! Иначе я просто не смогу работать, буду все время думать, – Козырев старался подчеркнуть слова, которым придавал особый смысл, – почему вы звонили ПРОСТО ТАК, по какому ЛИЧНОМУ ВОПРОСУ. И потом, вы сказали, что у вас два вопроса, а задали один.

- Извините, правда, лучше после работы, – засмеялась Вера, хотя в эту минуту сама себя ненавидила за свое кокетство, прорвавшееся помимо воли и разума, – Анатолий Виленович, не забудьте корреспонденту рассказать о нашем телемарафоне и приюте.

- Но о чем вы хотели спросить?

- Да ничего особенного, право, так… О любви.

* * *

Через три дня интервью с кандидатом в депутаты горсовета Козыревым Анатолием Виленовичем вышло в свет в одном номере (только на разных страницах) с информационным сообщением об успешном начале общегородского рейда правоохранительных органов под названием "Родник". И вряд ли обычным читателям "Вечерки" бросилось в глаза такое совпадение: кандидат Козырев в своем интервью поднимал вопрос об ужесточении борьбы с незаконным обращением спирта и алкогольных изделий, а в криминальной хронике сотрудники отдела по борьбе с экономическими преступлениями рапортовали об успешной ликвидации складов с огромным запасом фальсифицированной водки, принадлежавшей задержанному Зинатулле Мирзаянову, одному из лидеров организованной преступной группировки.

Однако эта перекличка статей не прошла мимо Эрика, внимательно прочитавшего оба материала, тем более, что в них фигурировали его ближайшие друзья. В тот же день Эрик приехал к Козыреву на фирму и застал его вместе с Филенчуком за раскладкой только что отпечатанных листовок.

- Интересно получается, – начал он, сдерживая бушевавшую внутри ярость, – значит, ты призываешь власти покончить с криминальным оборотом алкоголя?

- А ты хотел, чтобы я призывал к прямо противоположному? – хмыкнул Козырев, впрочем, старался держаться миролюбиво, чтобы не растравлять вспыльчивого друга. – Эрик, остынь, это всего лишь предвыборный трюк, у меня и в программе кандидатской записано: добиваться пополнения городского бюджета за счет ужесточения госконтроля за оборотом спиртных напитков, чтобы больше средств направлять на нужды сирот и престарелых. Вот он мне это и писал.

- А это тоже менты писали под его диктовку? – Эрик перевернул страницу и ткнул пальцем в информашку. – Значит, склады Мурзику принадлежали, а не нам с тобой?

- Эрик Хайдарович, я вам не успел передать, – вступил в разговор Филенчук. – Дело в том, что Мурзик действительно решил взять всю конфискованную водку на себя. И не столько ради того, чтобы выгородить вас, а чтобы менты не шили ему убийство Коновала.

- Да разве доказали, что это он убивал?

- Доказали бы, если бы захотели, – Филенчук понял, что до разъяренного Эрика начинает доходить спасительный смысл подобной сделки. – Просто искать истинного убийцу Коновала им теперь нет резона, мало ли у нас бандитов стреляют. Но вот триста тысяч бутылок "крученки" – это сегодня актуально. Сам Президент дал органам команду, чтоб навели порядок с "ликеркой". Для ментов это дело чести, а для Мурзика – дело срока, ведь при таком раскладе ему лишь пару лет дадут, не больше.

- Что же вы мне раньше не сказали? – пожал плечами Эрик. – Такой расклад, конечно, всех устраивает.

- Я сегодня собирался к вам ехать, чтобы не по телефону. Щукин час назад позвонил, проинформировал. Через него Мурзик шлет вам привет, просит семье деньжат подкинуть, если ему еще причитаются.

- Пусть передаст, что уже дали денег. И Рустика его к месту определили.

- Хорошо, передадим. У него все нормально: и камера сухая, и следак вежливый. В общем, со Щукиным мы в самую точку попали, менты его сами побаиваются.

- Хорошо бы, если все так, как ты сейчась поешь, – Эрик все же перестал ходить взад-вперед, наконец, сел (утонул) в мягкое кресло и закурил. – Мне ведь что подозрительно, почему меня больше на допросы не вызывают, только дома побазарили, протокол и все…

- Не все, – Филенчук полностью овладел ситуацией и теперь рассчитывал получить из нее как можно больше преимуществ, – вас еще вызовут и не раз. До ареста, конечно, не дойдет, Щукин заверил, что пойдете свидетелем. Но совсем отвертеться все же не удастся. Да и потери какие…

- Миллионные потери, миллионные, – почти пропел Эрик, окутывая себя сизым облачком дыма. – Да хер с ними, в первый раз, что ли… Да, забыл, Филя, cпасибо тебе за Рустема, младшего Мурзика. Хорошо ты его натаскал, слушай, он ведь после тебя у нас в гостиной нашел-таки одного "жучка"!

- Да ты что! Значит, я был прав, все же менты поставили твой коттедж на"прослушку"? – сказал Козырев несколько фальшиво и переглянулся с Филенчуком, но так чтобы Эрик не заметил. – Как же ты искал, контрразведка?

- Молодец Шарапов, далеко пойдет, я ему еще в первый раз это говорил, – подхватил игру Филенчук. – Только передайте ему, что менты по одному микрофончику никогда не вешают. Раз один нашел, значит, обязательно еще должны быть, так что, Эрик Хайдарович, с разговорами разными в доме вы осторожнее… И надо будет мне подъехать, вместе с ним "жучков" поищем.

- Так собирайся, прямо сейчас и поедем, а? Мне сегодня даже выпить не с кем, в самом деле, все-таки такой облом, такие убытки! – Эрик встал, подошел к Козыреву, но заговорил с ним только тогда, когда Филенчук ушел к себе одеваться. – Вот и лопнула моя канадская мечта! Как у Остапа Бендера: миллионера из меня не вышло, придется идти в управдомы. А ты сухим, значит, вынырнул? Смотри, Козырь, там ведь не одна моя водка была, а общаковская. Воры этим шутить не любят. Так что, если вдруг окажется, что вы против них задумали в интервью свои поиграть, гляди, ни тебя, ни меня не пожалеют… Ты мне друг, конечно, и тебе я верю. Но Филе твоему что-то не могу… Твой гэбист нас всех ментам продаст.

- Ты думаешь, у них есть, чем платить? – Козырев выдержал тяжелый взгляд Эрика и продолжал. – Я Филю знаю, он за копейку удавится. Эрик, я тебе точно говорю: хочешь верить Филе – поставь его на месячный оклад. Ему много не надо, он за тыщу тебе такую службу безопасности организует, твоего Рустика таким спецприемам обучит…

- Ладно, поглядим. Я пока на дно залягу, может, даже на юга смотаюсь. Успешных тебе выборов, Козырь! Станешь депутатом, неприкосновенным лицом, глядишь, мое дельце и провернешь. Менты-то не все мои закрома с водярой порушили, большая часть надежно спрятана. Только, смотри, Филе ни слова!

* * *

Декабрь выдался удивительно переменчивым – оттепели сменялись морозами с такой скоростью, что сразу за плюсовой температурой (и мокрыми ногами) следовали трескучие морозы (с мокрыми носами и слипшимися от инея ресницами). За ночь температура могла упасть на пятнадцать градусов. Приспособиться к таким климатическим капризам было невозможно.

Точно так же, как и погоду, Веру лихорадило в ее отношении к Козыреву. Бывали минуты, когда она его ненавидела, как классового врага, идейного противника и состарившегося бабника. Но уже к вечеру он вспоминался совсем в другом свете, был мил и беззащитен в своей неумелости. Общаться с противоположным полом он умел, конечно, только с помощью особых повадок и приемчиков, выработанных еще в семидесятые годы.

Чем реже видела Воскресенская Анатолия Виленовича, тем чаще возникал его образ перед ее мысленным взором. Незаметно для себя Вера начала упражняться в установлении с ним визуальной связи, как это показал ей режиссер с телевидения.

Кстати, тот снова заезжал в приют со съемочной группой и успел снять несколько подходящих планов. Он и Воскресенскую уговорил сказать несколько слов в объектив, причем она совершенно не знала, что говорить, и была убеждена: слова, слетавшие с языка во время съемок, ей мысленно внушал сам режиссер. На кофе в этот раз он не остался, поэтому на прощание они успели сказать всего несколько слов.

- Знаете, я тоже попробовала мысленно перемещаться туда, где находится мой визави, – торопливо начала Вера, понимая, что для обстоятельного разговора нет времени. – Но у меня пока не всегда получается настроиться…

- У вас все получается, как надо, – заверил режиссер, перед тем внимательно вглядевшись в ее глаза. – Немного терпения и тренировки. Во всем необходим определенный навык.

Он улыбнулся одобряюще и ободряюще, нежно потряс Веру за предплечье и нырнул в грязную утробу телестудийного "уазика". Она и теперь не успела спросить его имени – телевизионщики как всегда спешили.

* * *

Эрик "ушел на дно", как обещал, ушел настолько, что о нем не было ничего слышно несколько дней. Более того, уехавший с ним на пару часов Филенчук появился на работе… только на третий день и был в таком абсинентном состоянии, что пришлось его отвезти домой. На следующее утро он появился в почти приемлемом виде и рассказал, что Эрик поил его три дня и три ночи в своей берлоге, не подпуская к телефону. Своей верной Айгуль наказал отвечать всем, что никого нету дома.

- Ты хохол? – спрашивал Эрик у Фили и, хотя тот клялся, что родственников-украинцев не имеет, сам же отвечал. – Хохол, раз по батюшке Филенчук Измаилович. Значит, будешь пить горилку и закусывать салом. А я татарин, мне сала нельзя, я буду пить щай и закусывать щак-щакым…

- Вот так он меня и угощал! – сокрушался Филенчук в кабинете Козырева, ужасаясь и чуточку упиваясь воспоминаниями о кутеже. – Рустик таскал мне из киоска горилку з перцим, а ему коньяк, который Эрик пил пиалами действительно словно чай, совершенно не пьянея.

- Я ничего не имею против, Филя, – вставил Козырев, – ну, погудели мужики, понимаю. Просто ты нашел время выпасть из обоймы накануне телемарафона и выборов.

- А листовки мы на избирательные участки забросили, даже с Эриком вместе твои морды лица на остановках клеили, – доложил Филя громко и радостно, а потом добавил тише, вспомнив, что находится не в доме Эрика, а в кабинете Козырева. – Слушай, я сам не ожидал, что смогу вот так три дня упиваться влежку… Однако даже эту ситуацию я использовал с пользой для дела.

- Какого дела? – Козырев закипал, но старался не выходить за рамки. – Никаких дел от тебя не требовалось. Вообще, кто тебя просил своих "жучков" к нему в дом запускать?

- А кто докажет, что это мои "жучки"? – нагло ухмыльнулся Филенчук. – Я ж сказал, все будет чисто, мы вне подозрений. Прокол с "жучком" не в счет, на нем же не написано, я его поставил или милицейское спецподразделение "слухачей". Зато теперь Эрику можно в любое время ставить мат в два хода, если ты, конечно, хочешь с ним окончательно завязать. У нас в запасе есть парочка ходов конем.

- Ну, Филя, твою мать! – не выдержал Козырев. – Для тебя это шахматы, да? Для меня Эрик – друг детства! Будь он трижды вор, но для меня он близкий человек, а не пешка в твоей игре.

- А если твоя ясновидящая мадамочка права, и на тебя вправду готовят покушение? – Филенчук, утирая соленый похмельный пот, продолжал убежденно. – Я ж не говорю, что так оно и случится. Просто нужно быть ко всему готовым, особенно в таких делах…

- Ладно, ладно, после о делах, – Козырев повел его в свою замаскированную комнату отдыха, достал из холодильника коньяка, плеснул сто грамм в бокал. – Примешь для поправки? Да пей, ничего, к вечеру отойдешь, нормальным человеком будешь. Нам к обувщикам надо ехать, на встречу с избирателями.

* * *

Мать на печке никак не могла взять в толк, с кем это Верка шепчется по ночам под одеялом, и с ужасом ожидала, когда дочь окончательно спятит.

Бабка даже Славику намекала, что у того мамка "не того", но тот лишь усмехался про себя. Про телефонные ночные разговоры матери с Козыревым он, конечно, знал, ему Алика рассказала. Юная Козырева продолжала иногда заезжать за Славиком в консерваторию, возила его по городу, водила на дискотеки (за которые Славику нечем было заплатить) и совсем вскружила парню голову своим легкомысленным трепом.

Вот и сегодня Вера, услышав писк радиотелефона, быстро достала аппарат из сумочки и укрылась с головой.

- Анатолий Виленович, у вас сегодня была встреча с избирателями?

- Да, знаете, нелегко выступать на заводах. Рабочие зарплаты не получают, все злые на начальство…

- А что вас разозлило за кулисами перед началом встречи?

- И это знает… – крякнул Козырев после паузы. – Было дело, наехал я на завклубом… ну, у них на заводе красный уголок клубом называется и при нем числится такой гаврик. Трибуну на сцене не поставил, видишь ли, некому ее тащить.

- Да-да, трибуна, правильно. Я видела что-то такое тяжелое, из дерева. Похожее на комод или шкаф. Значит, это была трибуна?

- Вера Христофоровна, я не знаю, как вы можете проникать на расстоянии и видеть происходящее… Но должен сознаться: в ту минуту, когда мы препирались за кулисами насчет трибуны, кажется, я тоже почувствовал ваше незримое присутствие. Словно, вы меня предостерегали. Во всяком случае, я как-то потерял к той трибуне всякий интерес, мол, нет ее – и не надо, был бы микрофон.

Анатолий Виленович в самом деле перед встречей с избирателями повздорил с руководителем местного заводского клуба, который не смог вытащить из-за кулис на сцену массивную трибуну с гербом Советского Союза, памятник былых времен. Тот пытался организовать рабочих помоложе, чтобы помогли справиться с этой махиной, но те просто послали подальше и завклубом, и заодно самого кандидата в депутаты (ладно хоть, тот не слышал). Директор завода, точнее, дышащего на ладан заводика, который в народе прозвали "Таткалошей", не стал встревать в пререкания, просто предложил обойтись без трибуны.

И Козырев сразу согласился, потому что в это время думал не о трибуне, не об озлобленных рабочих, перед которыми ему сейчас предстояло выступать, а видел мысленно лицо Веры Воскресенской. Это видение его вдруг успокоило. Представленный директором завода, он вышел на сцену и начал говорить простыми, не заготовленными Филенчуком фразами. Анатолию Виленовичу даже казалось, что это Вера ему подсказывает, что нужно говорить – и он говорил. Он не обещал избирателям зарплаты и скорых перемен к лучшему – сразу как только его выберут депутатом, а объяснял, что мог бы сделать что-то полезное для всех горожан, в том числе и рабочих "Таткалоши". Что не следует ждать милости от депутатов горсовета, своего директора, а нужно всем вместе начать работать. Козырев понимал, конечно, что бензин сегодня реализовывать легче, чем калоши (впрочем, калоши и не были основной продукцией завода), но в то же время был убежден, что любой нормальный руководитель предприятия способен сегодня обеспечить свой коллектив работой и зарплатой, стоит только найти свою нишу на рынке товаров и услуг.

Все это Анатолий Виленович теперь и пересказывал Вере, а она с интересом слушала. И в самом деле подсказывала кое-что дельное, о чем сегодня следовало говорить с избирателями. Однако стоило лишь Козыреву заговорить о своих чувствах, как она сразу стала прощаться.

- Анатолий Виленович, вы не хотите пожелать мне спокойной ночи?

- Хочу, только не так скоро… В самом деле, Вера Христофоровна, почему бы вам не сопровождать меня во время встреч с избирателями? И не в виде незримой тени, а вполне реально. Вы придали бы моим выступлениям уверенности, энергии.

- Не хотите ли вы заняться энергетическим вампиризмом? Нет уж, извините, спокойной ночи.

* * *

Филя в самом деле проник в дом Эрика настолько, что всегда был в курсе того, кто бывал там, о чем говорил с хозяином. Козыреву он не стал докладывать, что с сыном Мурзика у них установились самые доверительные контакты, во всяком случае, Филя постарался объяснить Рустему смысл и необходимость обмена информацией в обеих направлениях, чтобы тот был тоже в курсе всех дел Козырева.

Он называл это слиянием двух контрразведок. Все на полном доверии, ну, разве что утаил Филя от своего молодого коллеги, что в доме Эрика оставались его "жучки" и все комнаты по-прежнему находились на "прослушке". Впрочем, ничего существенного, кроме телефонной болтовни Айгуль, услышать Филенчук так и не мог.

Однако из женских разговоров, даже если слышать только одну собеседницу, можно при желании выудить много ценных сведений. Чаще всего Айгуль звонила Воскресенской, и Филенчук в их разговорах узнал, что Эрик несколько раз бывал в приюте, о чем-то говорил с заведующей Рамзией-ханум, причем Воскресенская при разговорах не присутствовала и содержания их не знала. И другое: Вере Христофоровне очень хотелось узнать их содержание. Выходит, Воскресенская все же собирала сведения и о Козыреве, и об Эрике. По всему получалось, что на кого-то она все же работает.

* * *

Телемарафон, назначенный на начало декабря, приближался незаметно, а свалился просто комом на голову. Всем казалось, что ничего толком не подготовлено, с концертными номерами до сих пор не было никакой ясности, не определен до конца примерный состав спонсоров. Отношение городских властей было настороженным: отдел образования и дошкольных учреждений посчитал саму идею марафона – оскорблением в свой адрес, мол, что мы, сами не можем поддержать детский приют? Одним словом, на день проведения марафона вопросов оставалось больше, чем ответов.

Билеты во Дворец химиков раскупались настолько плохо, что устроители марафона боялись оказаться на момент прямой телетрансляции при пустом зале. Однако жиденькая рекламная поддержка в местных газетах, на телевидении и радио все же сработала – за час до начала телемарафона зрители потянулись к кассам, благо что билеты оказались не дороже, чем на рядовой киносеанс.

Воскресенскую просили прийти за два часа до начала, она пришла – и поняла, что никому до нее нет дела. Телевизионщики подогнали к служебному входу свой огромный автобус с эмблемой московской Олимпиады восьмидесятого года – передвижную телевизионную станцию. Оттуда в зрительный зал протянули множество кабелей. Долго устанавливали и настраивали свои телекамеры и микрофоны. Во всей этой неразберихе единственным спокойным и невозмутимым оставался загадочный режиссер, который на этот раз с Верой едва поздоровался, целиком углубленный в свои проблемы. И она поняла, что сегодня поговорить с ним (о своем) не получится.

Через час воспитатели привезли из приюта детей, разодетых в самые невероятные шубки и пальто, костюмчики и платьица – накануне благотворительный фонд деловых женщин, как и обещала Нина Ломадзе, прислал приюту несколько тюков с детской одеждой, которую пожертвовали казанские мамы сиротам. Эрик ради такого случая заказал для них автобус. Более того, до марафона детей прокатили по Казани с двухчасовой экскурсией и накормили в детском кафе "Экият". Так что сироты, расчувствовавшись по такому случаю, вели себя совершенно невозможно, и Вере Христофоровне пришлось прийти воспитательницам на помощь, чтобы утихомирить старшую группу. За старшими притихли и младшие.

Когда до начала оставалось минут пятнадцать, на Воскресенскую вдруг наткнулась Зуля Зайнуллина и ахнула:

- Как?! Вы еще не одеты, не загримированы!

- Мне хватит десяти минут, – ответила Вера, – только, пожалуйста, покажите, где тут можно переодеться?

- Десять минут! Да меня сейчас полтора часа гримировали! – знаменитая теледикторша железной рукой ухватила Воскресенскую за рукав и потащила в гримерную. Там сидел режиссер и держал в руках сценарий телемарафона, однако глядел явно мимо страницы. Его отсутствующий вид, впрочем, не означал, что его происходящее не касалось. Наоборот, чувствовалось, что именно он затеял всю эту кашу, а теперь умело ей руководит. Точнее, не мешает каждому исполнять свои непосредственные обязанности.

Зайнуллина в этом смысле была прямой ему противоположностью, ее предстартовое возбуждение передавалось всем вокруг, но не столько настраивало на работу, сколько вгоняло всех в премьерный мандраж.

Входили и выходили какие-то озабоченные люди, стоял гвалт, и в такой обстановке Вере предложили, не церемонясь, переодеваться поскорее и садиться за столик к гримерше. Она только тогда поняла, насколько незнакома с обычаями этого телевизионно-концертного мира, когда увидела, что чуть ли не у самой двери одна популярная эстрадная певица запросто скинула свитер и джинсы и, совершенно не стесняясь своих маленьких, покрытых гусиной кожей грудок, начала облачаться в сценический наряд.

- Извините, Зулейха Михайловна, но так я не могу, – призналась Вера.

- Милочка, некогда стесняться, – не отставала от нее Зайнуллина. – Нам сейчас начинать, а еще ничего не готово.

- Мне выйти? – спросил режиссер, встретившись с Вериным взглядом, просящим защиты. – Я могу отвернуться.

- Нет-нет, просто я в такой обстановке… знаете, растерялась.

Она решительно развернула уложенный в полиэтилене костюм от Розы… В конце концов, мне не семнадцать лет, должна понимать, что отдельной гримерной тебе предоставить не могут. И если уж на то пошло, то я выгляжу ничуть не хуже этой засушенной певички. Так что нечего комплексовать.

В таком виде ее и застал Козырев, который заглянул в гримерную. Эффект был. Анатолий Виленович хотел ради приличия отвернуть взгляд и не смог… Стоявшая перед ним в одних трусиках Вера тоже не нашлась, что сказать, даже не отвернулась. Неловкость быстро исправила Зайнуллина.

- Анатолий Виленович, миленький, здравствуйте, вас-то мы и ждали.

Она увлекла его за кулисы и стала объяснять, когда ему выходить, к какому микрофону, с какой камеры его будут снимать. Он поддакивал, что-то ей отвечал, но мысленно все еще находился в гримерной, где обнаженная Воскресенская стыдливо прикрывается от его взглядов скомканной юбкой… Такой расстерянной и беззащитной он никогда ее еще не видел. Эта новая Вера для него была как-то ближе, понятнее. Хотелось сейчас же вернуться, дождаться у двери гримерной, когда она оденеться, и заговорить с ней, все давно о чем, только бы видеть этот новый взгляд зеленых ясновидящих глаз.

Впрочем, он скоро избавился от этого наваждения и сосредоточился на начинавшемся шоу, в котором по праву чувствовал себя первой скрипкой. До выборов в горсовет оставалась неделя, два его соперника на финишной прямой заметно поотстали, а теперь марафон должен был их окончательно добить. Во всяком случае, Башурин заверил, что эта благотворительная акция произведет наверху хорошее впечатление. Сомневаться не приходилось, иначе Алексей Петрович не приехал бы сюда вместе с Ломадзе. Были и другие значительные люди, пожелавшие раскошелиться на благое дело.

- Вы лучше скажите, – перебил Анатолий Виленович собеседницу, – куда провизию нести.

- Какую провизию? – не поняла Зайнуллина.

- Как же, Зулейха Михайловна, – по-барски улыбнулся Козырев. – Я к вам на марафон таких именитых гостей пригласил, неудобно. После марафона нужно устроить небольшой прием, фуршетик на бегу. Шампанское, икорка, все такое. Вы распорядитесь, пусть ваши ассистенты покажут моему шоферу, где складывать ящики.

Анатолий Виленович несколько кривил душой. Весь этот банкетец он задумал прежде всего для Воскресенской.

* * *

Дальнейшее пролетело для Веры, как сон. Долгое стояние за кулисами в темноте и в нервной дрожи. Потом яркий свет сцены. Что и как она говорила, даже не запомнила, стояла на деревянных ногах и деревянным голосом бубнила заученный текст. Потом снова темнота закулисья и внутренняя пустота.

Первым чувством было разочарование. Ради чего мы все это затеяли? Зачем надо было меня вытаскивать на сцену и что-то заставлять говорить? Что тут вообще скажешь? Да, конечно, все понимают, сиротам нужно помочь. Но при чем тут какой-то телемарафон, громозвучное шоу, когда все потенциальные спонсоры уже определились заранее – кто решил дать денег, тот приглашен сюда и выступает. Кого не пригласили – от того и денег не дождешься…

- Чего ты такая кислая? – подскочила к ней Рамзия. – Ты говорила замечательно! В это время от тебя шла такая энергетика, такой заряд, почище Кашпировского. Верунчик, золотце, спасибо тебе.

- За что?

- Ну, ведь все это ты затеяла со своим Анатолием Виленовичем, ты провернула. Представляешь сколько мы уже собрали денег? Представляешь!

- Не представляю и не желаю, – Вера не знала, как отделаться от пляшущей от счастья заведующей. – Извини, я что-то устала…

Вера Христофоровна помогла воспитателям вывести из-за кулис оттанцевавших малышей и пошла переодеваться. Вся история с телемарафоном теперь казалась досадной ненужной шумихой.

Зато так не казалось Козыреву. Он выступал в числе первых спонсоров, поэтому смог прочувствованно, даже трогательно рассказать о нуждах приюта, о желании трудового коллектива его компании помочь сиротам. Очень кстати ввернул насчет лично пожертвованного автомобиля "Волга". И ни словом не обмолвился о своей предвыборной программе. Такой ход заранее оговаривался с Башуриным. Дело в том, что за три-четыре дня до телемарафона статьи с портретами Козырева появились почти во всех газетах, листовки с его кандидатской программой расклеили на всех остановках и магазинах. Те, кому вся эта макулатура попалась на глаза, наверняка теперь свяжет образ кандидата с этим добрым дяденькой, который так просто и хорошо говорит с экрана про детишек. Да еще не пожалел для них собственный машины.

Последующим выступающим пришлось повторять уже сказанное Анатолием Виленовичем, отчего они не оставили такого впечатления. Это тоже играло на имидж Козырева.

В общем, телемарафоном он остался доволен, расстроило его лишь то, что по окончании, когда в одной из гримерных затеяли небольшой фуршетик с эстрадными звездами, Козырев нигде не смог отыскать Воскресенской. Сказали, что она ушла домой.

А Вера в это время сидела в тесном закутке передвижной телевизионной станции, куда ее пригласил безымянный режиссер. Так что окончание вечера она увидела не из-за кулис и не из зала, а сразу на трех мониторах режиссерского пульта ПТС. Было интересно и приятно смотреть на слаженную работу режиссера и двух его ассистентов, которые с полуслова понимали друг друга. Первая камера, вторая, переход на третью, наезд, заставка… Помятый задник, черные полосы от резиновых подошв на грубой поверхности сцены – все, что она видела только что из-за кулис, – на телевизионной картинке исчезло, и теперь все выглядело очень красивым, интересным, значительным. Вот он, возвышающий обман телеискусства!

Вера хотела поговорить с режиссером о своих опытах дальновидения, у нее было много вопросов, однако задать их возможности не нашлось. Сразу после окончания марафона он помчался на студию монтировать "сюжет" для вечерних новостей. Телевизионщики, до этого спокойные и сосредоточенные, сразу заспешили, засуетились со сборами аппаратуры. И Вера поняла, что ей лучше уйти.

Возвращаться за кулисы Воскресенская не стала, поскольку надо было снова помогать воспитателям одевать детей, усаживать их в автобус. С ними она и поехала домой.

Ей хотелось узнать мнение Славика о своем выступлении, он обещал посмотреть марафон дома по телевизору. Но сына дома не оказалось. Бабка уже легла, но еще не спала. Из ее ворчания с печки Вера поняла, что за Славиком заезжала Алика Козырева и они куда-то укатили.

Вера не подозревала, насколько это может ее расстроить. Конечно, дело молодое, что ему дома сидеть, на экран глазеть, когда тут молоденькая, смазливенькая девчонка зовет кататься на машине. Наверное, я и сама бы так поступила в его годы… И все же – ведь обещал.

Она впервые столкнулась с тем, что зовется материнской ревностью. О существовании этого негативного и в общем-то постыдного чувства Вера хорошо знала по своим пациенткам, когда практиковала биоэкстрасенсорику в клинике бывшего мужа. Но тогда ей казалось, что уж она-то, во всяком случае, сможет избежать сей печальной участи.

Кое-как поужинав (было бы чем!), она юркнула к себе за занавеску и раскрыла дневник. Привычка записывать свои наблюдения – не только за людьми, но и за собой – со временем стала способом релаксации. Вера не просто сбрасывала на бумагу напряжение, негатив, малодушие. Процесс вождения пером по бумаге вообще имеет интересное свойство: наши мысли привычно бегут в голове с такой бешеной скоростью, что рука за ними просто не успевает, вот и приходится мыслям притормаживать, выравнивать свой бег, выстраиваться в порядок… Одним словом, при условии постоянных упражнений, можно научиться управлять не только своим мышлением, но даже своим самочувствием.

К двум часам ночи Вера была совершенно в форме. И даже взглянув на часы и сообразив, что Славик еще никогда так поздно нигде не задерживался, она не ужаснулась, не засуетилась, а сразу решила, что нужно делать. Она достала из сумочки радиотелефон Козырева и позвонила ему.

Он тут же ответил. И обрадовался, и зашипел в трубку. Связь была настолько хорошей, что было слышно, как рядом с ним храпит его супруга.

- Вера Христофоровна, дорогая, ну нельзя же так! Я же вас просил никогда не выключать телефон, я весь вечер не могу до вас дозвониться. Куда же вы пропали после марафона? Мы там организовали фуршетик в тесном кругу, так сказать, а вас нигде не нашли.

- Я должна была везти детей в приют. Но я не поэтому звоню. Извините, что разбудила. Просто я хотела узнать, Алика дома?

- Минуточку, я перейду на кухню, – Козырев замолчал, послышалось шлепанье его босых ног по ленолеуму, стук захлопнувшейся двери. – Вера Христофоровна, ее у себя нет. И "Оки" у подъезда тоже. А который час?

- Скоро два. Я не знаю, что делать.

- А ничего не делать, – ответил Анатолий Виленович, стараясь придать голосу как можно более успокаивающий тон, хотя и сам начал волноваться за дочь. – Они ведь на машине, а она на жену оформлена. Если с машиной ничего не случилось – а случись, не дай Бог, что либо, нам давно бы сообщили – то и с ними все в порядке. Значит, заболтались или в ночном клубе засиделись. Впрочем, Вера Христофоровна, вы же у нас ясновидящая, можете видеть на расстоянии. Неужели ваше дарование не подсказывает, где они сейчас могут быть?

- Можно попробовать, – согласилась Вера и, помолчав, добавила. – Мне видится, что они сейчас подъезжают к нашему дому. Или мне просто этого очень хочется. Не знаю, что-то не выходит.

Как только она это произнесла, с улицы послышался хруст заледеневших луж под колесами подъезжавшего автомобиля. Потом раздался короткий взвизг тормозов – и машина остановилась прямо у ворот. Хлопнула дверца, снова буркнул мотор. Машина отъехала.

Славик старался войти в дом как можно тише, чтобы никого не разбудить. Напрасно старался, на пороге его ждала мама Вера. Она, конечно, пыталась выразить на лице досаду, раздражение, чтобы взять разгон для строгой нотации. Однако с первого же взгляда на счастливого сына поняла, что ничего у нее не выйдет. Буквально за месяц знакомства с Аликой тот стал совершенно другим. То ли слишком взрослым, то ли слишком крутым, во всяком случае, для мамы сын стал чуть ли не чужим человеком.

- Мы завтра поговорим, – только и произнесла Воскресенская. – А сейчас ложись, утром рано вставать.

- Зачем, мам? Завтра ведь воскресенье, мы не учимся, – Славик был невозмутим, похоже, что он твердо решил делать вид, будто ничего такого не произошло, а возвращаться в два часа ночи для студента-первокурсника вполне естественно. Короче, он собирался побороться за свои права и заранее чувствовал себя победителем. – Если ты хотела поговорить об Алике, то и завтра говорить не о чем. У нас никаких амуров, чисто приятельские отношения.

- В ваши отношения я не могу вмешиваться, но хочу тебя предупредить: ничего хорошего из этого не получится, – Вера прошла за Славиком на кухонку, где тот с жадностью стал пить остывшую воду прямо из горлышка чайника, и продолжала. – Вы с Аликой слишком в разных "весовых" категориях. Ведь у вас так теперь говорят про крутых и богатых – весовой?

- Ну и что? Мама Вера, мне совершенно наплевать на то, что мы такие бедные, а она сорит деньгами не считая. У меня их нет – и не надо. У нее они есть – и ей они не нужны. Знаешь, сколько она сегодня ухнула? Рублей триста, не меньше.

- Боже мой! – Вере на секунду даже плохо стало. – Мы на них могли бы месяц протянуть… Но все равно, поверь, если бы у меня были триста рублей, я бы тебе их дала, только бы ты не чувствовал себя… Хочешь, я схожу к отцу, попрошу для тебя?

- Не надо, – Славик при упоминании об отце тут же замкнулся. – Я же сказал, что совершенно не чувствую себя неудобно, когда она за все расплачивается. Во всяком случае, она это всегда делает так, чтобы не ставить меня в идиотское положение. Она правда хорошая девчонка, простая и веселая. И у нас действительно просто приятельские отношения. Она мне про всех своих мальчиков рассказывает, даже со своим любовником познакомила. А надо мной, она говорит, просто взяла шефство, как за первокурсником. Ладно, пойдем спать.

Только сейчас, когда Славик ушел к себе, Вера вспомнила о телефонной трубке, которая все это время оставалась у нее в руке не отключенной. Во все время их разговора с сыном Козырев оставался на другом конце провода (которого не было) и, конечно, слышал весь их разговор.

- Вера Христофоровна, вы не могли бы уделить мне еще несколько минут? – спросил он, когда Воскресенская снова поднесла трубку к уху. – Я в самом деле хотел попросить вас в оставшуюся до выборов неделю сопровождать меня на всех встречах с избирателями. Если хотите, будьте моим талисманом, я уверен, что ваше присутствие принесет мне успех.

- Простите за откровенность, Анатолий Виленович, но я не хочу. Да и некогда мне, работы много. И нет в том никакой необходимости – ваш успех уже давно предопределен свыше.

- Это очередное предсказание ясновидящей, не так ли? Выходит, вы прочитали в книге моей судьбы… А свыше – это где, на небесах?

- Ну что вы, свыше – это в кабинете Башурина.

Глава десятая

Все так и вышло, как предсказывала Воскресенская. В течение недели, приближавшей выборы, агитационный бум в поддержку Козырева в избирательном округе нарастал лавиной. Уже во вторник грянула сенсация: один из трех соперников, наиболее опасный, поскольку был довольно известным своими критическими выпадами в адрес городских властей в духе Жириновского, вдруг объявил о снятии своей кандидатуры в пользу Анатолия Виленовича Козырева, поборника либерализма и демократии. Башурин уверял, что ему хорошо заплатили, но не деньгами, а поддержкой личного бизнеса. Второй кандидат, тот самый знатный строитель, совсем затерялся, его не было ни слышно, ни видно. Наконец, была еще одна соперница – директор одной из средних школ, однако ее предвыборный штаб работал настолько непрофессионально, что ничего, кроме затертых общих фраз, так и не смог родить.

К воскресному дню, на который были назначены выборы, их исход был почти предрешенным. Эти выборы проводились одновременно с выборами в российскую Госдуму, так что явка избирателей этим была обеспечена. Людям на избирательных участках в их округе просто выдавали дополнительный бюллетень с тремя фамилиями кандидатов в депутаты городского Совета, из них на слуху у большинства избирателей была только фамилия Козырева.

Всю неделю избегая встреч с Анатолием Виленовичем, Воскресенская мысленно постоянно находилась с ним. Эта телепатическая связь стала настолько очевидной, что сам Козырев уже мог безошибочно определять, в какой момент вдруг произошло "подключение" и Вера его видит и слышит. Присутствие ее бесплотного фантома в самые ответственные моменты встреч с избирателями или во время совещаний с членами предвыборного штаба успокаивало и подбадривало. В телефонных ночных разговорах Козырев точно называл место и время очередного телепатического сеанса и все чаще попадал в "десятку".

И вот наступило воскресенье, день выборов, когда Воскресенская еще с утра твердо решила увидеться с Анатолием Виленовичем. Накануне к ним заехала Алика за радиотелефоном: папа просил "одолжить" его на выходные – это был единственный номер, по которому Козырев мог постоянно держать связь с человеком Башурина, который должен будет каждый час передавать сведения из избиркома, все остальные абоненты по этому телефону давно Козыреву не звонили. Купить новый аппарат он просто не успевал.

Сам Анатолий Виленович в субботу, когда всякая предвыборная агитация была официально запрещена, со всей семьей выехал на дачу, где дядя Саша предусмотрительно расчистил занесенные снегом дорожки, протопил дом и баню. Воскресенская от приглашения отказалась, а у Славика уже начались зачеты, так что Козыревы остались в своем маленьком семейном кругу.

Раза два Вера мысленно наблюдала эту идиллию, но усилием воли заставляла себя отключиться от своего телепатического канала. В самом деле, Анатолию Виленовичу необходимо было отдохнуть перед напряженным днем выборов.

В воскресенье с утра Козырев уехал к себе на работу. День был нерабочим, поэтому в здании управления акционерного общества "Казан-Ойл" были только секретарша Леночка и начальник охраны и глава предвыборного штаба Филенчук. Водителя Мишу Козырев отправил на станцию техобслуживания. Тот к вечеру должен был закончить предпродажную подготовку козыревской "Волги", предназначавшейся на продажу в пользу детского приюта. По распоряжению шефа Леночка отключила все телефоны, подала кофе и устроилась в своем предбаннике, настраиваясь на долгое безделье.

* * *

Воскресенская долго не могла собраться ехать к Козыреву, потому что за неделю скопилось много грязного белья. Стирка же в их условиях, когда за водой трижды приходилось гонять Славика на колонку, превращается в утомительно-продолжительный процесс. Старая стиральная машина едва проворачивала простыни и пододеяльники, приходилось запускать в нее не более двух-трех вещей за один раз.

Закончила она только к вечеру, когда над городом уже сгущались ранние декабрьские сумерки. Присев минут на пять передохнуть, она вдруг вскочила и стала торопливо собираться.

Причиной спешки было еще одно непроизвольное подключение к телепатическому каналу, по которому Вера ясно увидела Козырева в своем рабочем кабинете, точнее, в замаскированной комнатке отдыха, где Анатолий Виленович расположился в компании своей хорошенькой секретарши Леночки в ситуации достаточно игривой.

Коротко говоря, Леночка подавала шефу обед и кокетничала с явным умыслом – вернуть расположение Козырева при помощи своих гипертрофированных прелестей. И кажется, небезуспешно.

Промаявшись до полудня в полной неинформированности о происходящем, Козырев наконец-то дождался первой телефонограммы из избиркома. На двенадцать часов уже можно было говорить с уверенностью, что выборы будут считаться состоявшимися, поскольку на избирательные участки округа, где проходил Козырев, уже пришли до четверти избирателей. Теперь оставалось ждать, наберет ли он более пятидесяти процентов голосов или потребуется дополнительный тур. Позвонивший чуть позже Башурин радостно сообщил, что по оценкам наблюдателей от жириновцев и коммунистов, официально поддержавших прогрессивного гендиректора компании "Казан-Ойл", повторных выборов удастся избежать – все решится в пользу Козырева уже сегодня.

Изнывая от вынужденного бездействия, Анатолий Виленович, тем не менее, не спешил вызывать к себе Филенчука, который с утра находился у себя в кабинете. Даже решив сменить надоевший кофе (с утра выдул три чашки) на схожий по цвету коньяк, выпить с собой за компанию пригласил не своего друга-контрразведчика, а "боевую подругу" Леночку. Та посчитала это добрым знаком и пробудила в себе максимум обаяния и миловидности. Когда первая порция коньяка возымела действие, Козырев мысленно раскаялся в том, что так холодно в последнее время обращался с секретаршей. В конце концов, Леночка была в самом деле премиленькой. Жаль, что кроме телесных радостей она ничего больше дать не могла.

Филенчук несколько раз заглядывал в приемную шефа, но секретарши Леночки долго не было на месте, из чего проницательный начальник безопасности тут же сделал точный вывод, впоследствии подтвердившийся – Козырев снова заинтересовался линией Леночкиной талии. Что ж, Филенчук был не в обиде, что угодно – только бы шеф от Воскресенской держался подальше.

Вера телепатически увидела Козырева с Леночкой, когда у тех уже все произошло и они мило беседовали о том, о сем, попивая коньяк и колу. Она решила сейчас же ехать к ним на фирму, тем более, что у нее к Анатолию Васильевичу было одно срочное дело, точнее, деловой разговор.

На дорогу, с пересадкой на Кольце и ожиданием поредевших воскресным вечером троллейбусов, у Воскресенской ушло часа полтора. Уже совсем стемнело, похолодало, резкий ветер гнал колючий снег почти параллельно земле. Еще не поздно было вернуться, что продрогшая Вера несколько раз порывалась сделать. Но наконец-то пришел троллейбус, в который удалось втиснуться. Через несколько минут она подходила к офису компании "Казан-Ойл". Окна второго этажа в том крыле, где находились приемная и кабинет генерального директора, ярко освещали темный безлюдный двор. Вход с парадного крыльца был заперт, однако звонок у двери работал, через пару минут на него вышел хмурый Филенчук.

- Добрый вечер, Вера Христофоровна. Вы к самому? Я ему доложу.

И Филенчук быстро пошел вперед, явно не желая, чтобы Воскресенская его обогнала. Он взбежал на второй этаж единым духом, перепрыгивая по две ступени, пролетел приемную и скрылся в кабинете Козырева. Успел предупредить хозяина. Когда Вера вошла в приемную, из кабинета уже спешила навстречу секретарша Леночка, успевшая застегнуть все пуговки на блузке, но забывшая поправить растрепавшуюся прическу.

Козырев покинул потаенную комнатку и восседал в своем кресле за директорским столом, сделав вид, будто перебирал бумаги. Он встал и вышел навстречу Вере, растекаясь в дежурных любезностях.

- Вера Христофоровна! Вот не ожидал такой нечаянной радости! Проходите, пожалуйста, располагайтесь. А мы весь день просидели здесь в ожидании первых результатов по выборам, но до сих пор никакой определенной информации. Придется, наверное, ждать до полуночи… Очень хорошо сделали, что надумали приехать, скрасить наши ожидания.

- Вы пили? – Вера даже ради приличия не пыталась изображать ответную радость, наоборот, не скрывала досады. – С кем, можно спросить? Впрочем, не стану скрывать, Анатолий Виленович, я случайно, против воли, подсмотрела за вами с Леночкой.

- Да? Ну, и что вы видели? – Козырев понял, что свалял дурака, поддавшись секретаршиному натиску, и не видел выхода из глупого положения. – Мы действительно выпили с Филенчуком, с Леночкой. Исключительно, чтобы снять напряжение. Да, и еще одна новость: мы нашли покупателей на мою "Волгу", скоро водитель должен пригнать ее со станции техобслуживания, где ее сегодня подрегулировали… Ну, что там, сам объясни, пожалуйста, Вере Христофоровне.

- Обычная предпродажная подготовка, – Филенчук выдвинулся вперед и отрапортовал, будучи, впрочем, уверенным, что подобные подробности Воскресенской непонятны и неинтересны, – необходимо было тормоза прокачать, педаль сцепления подтянуть. На машине долго не ездили, поэтому профилактические работы неизбежны. Завтра с утра погоним "Волгу" к покупателям, как вы и просили, все расчеты наличными.

- Об этом я и приехала поговорить, – вступила Воскресенская, обернувшись к Козыреву, давая тем понять, что хотела бы говорить наедине. – Анатолий Виленович, мне очень нужно с вами посоветоваться.

- Весь внимание, – Козырев уселся в кресло, протянул Филенчуку радиотелефон. – Михаил Измаилович, пока мы беседуем, подержите трубку при себе, вдруг Башурин позвонит. И скажите Леночке, чтоб подавала чай.

- Не надо чаю и не надо Леночки, –  возразила Вера, но Филенчук уже вышел и прикрыл за собою дверь. – Анатолий Виленович, вы меня простите, что я со своими телепатическими опытами вторгаюсь в вашу личную жизнь…

- Нет, это вы меня простите, Вера Христофоровна, – Козырев выпрямился, сел на самый краешек кресла, чтобы быть как можно ближе к Воскресенской. – Вы никак не хотите поверить, что я вас действительно люблю. И теперь тем более не поверите, что с Леночкой… у нас ничего с ней не было.

- Хорошо, тогда давайте будем считать, что час назад я ничего не видела. Было или не было, извините, меня это не должно касаться. Все равно я никогда не смогу составить Леночке конкуренцию. Она молода, красива, сексапильна, а я способна предложить лишь платонические отношения.

- Я не видел вас целую неделю, – перебил ее Козырев, – мне вас так не хватало. А последние два дня с вами даже по телефону связаться невозможно… Кстати, сегодня я верну вам трубку.

- Не надо, Анатолий Виленович. Мне радиотелефон больше не понадобится, – Вера обернулась к окнам, по которым промелькнул свет подъехавшего автомобиля. – Знаете, я считаю… мне кажется, нам не стоит больше встречаться и продолжать ночные телефонные разговоры. Ни к чему это не приведет.

- Почему же? Вера Христофоровна, чем я пред вами провинился, почему вы отвергаете мои чувства? – Козырев встал и зашагал по кабинету взад и вперед. – Если это из-за Леночки… Поверьте, если бы вы были со мною рядом эту неделю. Я не прошу вас о взаимности, только прошу: будьте всегда рядом, больше мне ничего не нужно. С вами я становлюсь совершенно другим человеком, а без вас как-то теряюсь, не могу себе места найти.

- Анатолий Виленович…

- Подождите, не перебивайте! Вы не хотите моих признаний, все время уходите от разговора. Но я должен сказать. В самом деле, мне без вас очень плохо. От этого я и выпил сегодня, и с Леночкой допустил… такую мерзость. Сегодня проходят мои выборы, а я не о депутатстве думаю, а все время о вас. Только не перебивайте…

Но Козырева перебили. Не Воскресенская – так Филенчук. Он вошел без стука и не дожидаясь начальского окрика протянул ему трубку, продекламировав без звука, одними губами: 

- Ба-шу-рин.

- Я слушаю, – сказал Козырев в трубку и тут же расплылся в подобострастной улыбке. – Что вы говорите! Спасибо, спасибо, Алексей Петрович. Да что мы, все благодаря вам… Да, я на месте буду до полуночи, если нужно, то и позже. Обязательно дождусь. Всего доброго.

- Ну, как? С щитом или на щите? – поинтересовался Филенчук, когда Козырев отключил аппарат. – А вы еще сомневались.

- По предварительным оценкам у меня не менее шестидесяти процентов, – подтвердил Козырев. – Часам к двенадцати будут первые итоги, окончательные – завтра.

- Поздравляю, Анатолий Виленович! – расплылся всем лицом Филенчук, улыбку которого обычно вслед за губами поддерживали и щеки, и веки, и даже уши подвигались к затылку. – Я же говорил, Башурин слов на ветер не бросает. Предвыборными технологиями его люди владеют профессионально. Кстати, Миша пригнал "Волгу", говорит, все прозвонили, промазали, зажигание выставили – с полпинка теперь заводится. Покупатели завтра останутся довольны. Он в приемной сейчас, позвать?

- Не надо, я сам выйду. Вера Христофоровна, ради Бога, простите, я вас оставлю на минуту, – Козырев вышел в приемную, едва выслушал доклад водителя о проделанной работе, кивнул ему. – Хорошо, Миша. Я долго задержусь, так что ты сегодня езжай на этой "Волге" к себе домой, а завтра с утра пораньше заедешь за Михаилом Измаиловичем  - и сразу с ним к покупателям.

- А как же вы домой доберетесь, Анатолий Виленович? – встряла Леночка.

- Доберусь, – Козырев на секунду обернулся к ней и "одарил" таким убийственным взглядом, что Леночка поняла – никогда ей не свалить Воскресенскую. – А ты собирайся тоже, Миша тебя домой отвезет.

Леночка не хотела оставлять Козырева одного с Воскресенской, но шеф настоял, чтобы она ехала домой. Его жесткий тон охладил секретаршино сердце, и она тут же стала собираться. Филенчук снова отправился к себе, Миша пошел заводить автомобиль, Анатолий Виленович на секунду задержался с Леночкой.

- Ну и что вам предсказывает ваша ясновидящая? – поинтересовалась она. – Победили вы на выборах?

- Что она мне предсказывает, это наше дело, – сухо оборвал Козырев. – Леночка, девочка ясная, давай договоримся, что ты будешь интересоваться сугубо своими служебными обязанностями и исполнять мои распоряжения, а я в своих делах, которые не касаются фирмы, как-нибудь сам разберусь. У тебя деньги есть? Что-нибудь тебе нужно?

- Ничего не нужно, – отвечала секретарша, едва сдерживая слезы, чтобы не потекла тушь, однако не скрывая дрожащего надрыва в голосе, – спасибо вам за все, Анатолий Виленович, вы так добры. Счастливо оставаться, и благодарствую за предоставленный автомобиль. Мы поехали…

- Провались ты, – буркнул Козырев ей вслед (Леночка этого уже не слышала) и вернулся в свой кабинет, где оставил Воскресенскую. – Извините, Вера Христофоровна, но чаю нам теперь подать некому. Может, пройдем в ту комнату, посидим, поужинаем…

- Не стоит, лучше с Леночкой.

- Она уже уехала, Миша ее домой повез. Кстати, как я и говорил, с "Волгой" все в порядке. Завтра мы ее продадим, сразу получим деньги.

- О деньгах, Анатолий Виленович, я и приехала поговорить. Поскольку завтра уже может быть поздно, – Воскресенская снова обернулась на отблеск автомобильных фар по окнам. Из двора выехала козыревская "Волга", унося ненавистную секретаршу. – Дело в том, что у нас в приюте новые неприятности. Назревает крупный скандал.

- Что такое? Говорите, я готов вам помочь, чем могу.

- Как вы знаете, на телемарафоне нам собрали около двух миллионов рублей. Конечно, деньгами только половину, остальное – товары и услуги. Как объяснила коллективу Рамзия, нам передали большую партию постельных принадлежностей, детского белья и одежды. "Татстроймонтаж" и ряд других строительных фирм взялись бесплатно отремонтировать здание, починить отопление… Однако на расчетный счет приюта до сих пор ни копейки не поступило, а вчера главный бухгалтер поделилась со мной по секрету, что с деньгами происходит что-то совершенно непонятное. Она обзвонила несколько организаций, обещавших на телемарафоне оказать финансовую помощь. И ей везде отвечали, что деньги перечислили. Однако в банке подтвердили, что никаких спонсорских денег для нашего приюта не поступало. Рамзия всю неделю какая-то нервная, всех избегает, мне так и не удалось с ней толком поговорить.

- Знакомая история, – Козырев достал сигарету, но, поймав секундный взгляд Воскресенской, закурить не решился. – Вашими деньгами крутят, Вера Христофоровна, пустили их в оборот. Остается только выяснить кто: банк или ваша разлюбезная заведующая?

- У меня, признаться, тоже возникали нехорошие подозрения. Во всяком случае, меня очень настораживают визиты Эрика. После марафона он чуть ли ни ежедневно бывает в приюте, они подолгу разговаривают о чем-то с Рамзией за закрытыми дверями. Сама я не могу, но поскольку Эрик ваш давний друг, то, может быть, вы могли бы через него что-нибудь разузнать?

- Конечно, я попробую, – с готовностью откликнулся Козырев, – однако ничего обещать не могу. Завтра с утра мы с ним свяжемся. Или, если хотите, можно прямо сейчас.

- Не стоит, можно и утром. Спасибо, Анатолий Виленович, – улыбнулась Вера. – А насчет завтрашнего дня у меня к вам еще одна просьба. Но сначала я хотела спросить: те деньги, которые вы должны выручить за вашу машину и намерены пожертвовать приюту, – вы их через банк нам перечислите или привезете в нашу бухгалтерию наличными?

- Как вам будет удобнее. Мне, разумеется, проще сдать их вашему кассиру по приходному ордеру. Но это как бухгалтерия, как заведующая скажет, так и будет.

- Вот об этом именно я и хотела вас просить: не надо этого делать ни в коем случае. Анатолий Виленович, вы не могли бы некоторое время попридержать эти деньги у себя, пока не выяснится окончательно, куда девались остальные перечисления? А Рамзие я скажу, что "Волгу" пока еще не продали, потяну несколько дней.

- Логично, – согласился Козырев, – сначала нужно разобраться. Во всяком случае, можно предположить, что тут какие-то темные дела. С завтрашнего дня, уже как депутат горсовета, я могу заняться всей историей, подключить, если нужно, комиссию по социальному обеспечению. Вера Христофоровна, не волнуйтесь, мы обязательно найдем концы во всей этой истории.

- Спасибо, Анатолий Виленович, – Воскресенская действительно заметно разволновалась, когда рассказывала о денежных делах. Правда, она и сама не могла бы объяснить, что вдруг вывело ее из равновесия. Какая-то неясная тревога, возможно, предчувствие беды. Она постаралась взять себя в руки и продолжала разговор. – Как я сказала, в приюте назревает конфликт, люди устали ждать зарплату. Все так надеялись на телемарафон, и теперь никакие обещания, что деньги придут на расчетный счет завтра-послезавтра, на них не действуют. Кухня – та просто грозится не выйти на работу…

- Так вот и раздайте им завтра мои деньги, когда расплатятся за "Волгу". Помногу, если на всех делить, конечно, не получится, – что такое сегодня двадцать тысяч! – но на некоторое время заткнуть голодные рты можно. Как вы считаете?

- Может, вы правы. Только, Анатолий Виленович, прошу вас, не надо об этом говорить сразу с Рамзией. Лучше я завтра с нашим бухгалтером посоветуюсь, она скажет, как поступить. Мы с вами тогда свяжемся, потихоньку от Рамзии. Честно говоря, я перестала ей доверять.

- Вера Христофоровна, вы меня все время удивляете. Обладая таким редким даром предвидения, неужели вы не можете "подключиться" к той же Рамзие, как это делаете со мной, к вашей бухгалтерше, наконец, к вашему банку – и узнать всю правду насчет недошедших перечислений!

- Не могу, – перебила его Воскресенская, но тут же сдержала свой резкий тон, неожиданно прорвавшийся, заговорила спокойнее и мягче. – То есть, разумеется, я могла бы это сделать. Однако не могу себе позволить. Любое вторжение в ауру, в карму другого человека, даже если намерения мои чисты, тоже считается своего рода насилием.

- Но ко мне же вы подключаетесь, – заметил Козырев и тут же поспешил оправдаться, – только хочу сразу предупредить, я это насилием по отношению к себе не считаю и нисколечко не возражаю против продолжения ваших телепатических опытов.

- С вами другое дело, – ответила Вера, – у нас с вами сложились такие отношения…

- Какие отношения? Просто я вас люблю, не могу без вас…

- Не перебивайте, Анатолий Виленович, выслушайте меня еще раз.

Она помолчала, встретилась с его взглядом, и снова задумалась, нужно ли говорить об этом… Смогу ли я ему правильно выразить то, что думаю, чтобы он наконец-то понял? С другой стороны, объяснения все равно не избежать, так не лучше ли объясниться прямо сейчас, не откладывая?

- Я уже говорила вам, что не смогу дать вам того, чего хочет ваша Леночка. Я не скрываю, что полюбила вас. Но эта любовь ничего не имеет похожего на адюльтер. Видит Бог, меньше всего я думала о любви, сама не знаю, как случилось, что наши судьбы переплелись. Чувствую, ни к чему хорошему это не приведет, и не знаю, чем все это закончится…

- Это говорит провидица, обладающая даром ясновидения! Или в свое будущее вы заглянуть не умеете?

- Не смею, – вздохнула Вера. – Иначе я просто не смогу дальше жить. Поэтому и в ваше будущее до сих пор не решаюсь заглянуть, подозревая, что теперь оно имеет какое-то отношение и к моему будущему. Если бы вы знали, как я устала от этих бесплодных сомнений, постоянной необходимости сдерживать себя, не дать раскрыться внутреннему видению. Я даже засыпать теперь боюсь, вдруг опять увижу про вас во сне что-то…

- Что-то страшное? – Козырев настроился на привычный полушутливый тон, однако про себя отметил: за два месяца он настолько привык к таким разговорам, что невольно перестал встречать в штыки и отметать с порога – по марксистской привычке – любую мысль с идеалистически-оккультным оттенком. – Ради Бога, Вера Христофоровна, не пугайте меня на ночь глядя.

- Вы опять надо мной посмеиваетесь? – Воскресенская замкнулась на некоторое время, но потом продолжила. – Мне жаль вас, Анатолий Виленович. Может быть, в этом и причина моего чувства к вам. Я не могу не думать о вас и не могу заставить себя заглянуть в ваше будущее… Знаю только одно и еще раз повторяю: вам угрожает опасность. Возможно, покушение или несчастный случай, в данном случае, это неважно. Главное, если вы хотите что-то изменить, нужно начать изменение с самого себя. Внешне ваша жизнь может оставаться той же, какой была прежде, но внутреннее отношение к себе, к окружающим, ко всему свету следует решительно изменить.

- Как изменить?

- Не знаю, это зависит только от вас. Мне кажется, только через покаяние… Или вы считаете, что вам не в чем раскаиваться?

- Речь, очевидно, не идет о церковном покаянии? – Козырев сдержал улыбку, чувствуя ее неуместность при беседе на такую опасную тему. – Я ведь даже не крещеный и всю жизнь исповедовал научный атеизм.

- Речь не о церкви. Главное, перед самим собой покаяться, искренне попросить у Господа прощения… Сказано, что Богу гораздо милей одна слезинка раскаявшегося грешника, чем мольбы праведника.

- Как атеист, я никак не могу представить, что обычная молитва способна предотвратить готовящееся на меня покушение. Непонятный для меня детерминизм, причины со следствиями не стыкуются.

- Именно в этом ваша ошибка: вы убеждены, что раз наши мысли и чувства бесплотны, значит, они не имеют на плотный мир, на нашу жизнь никакого влияния – типичное заблуждение закоренелого материалиста. Между тем, вы сами могли не раз убедиться в том, что невидимый тонкий мир обладает гораздо большей энергией, нежели мир материальный. Мысль мощнее мышц.

Мысль мощнее мышц? Козырев не успел восхититься парадоксальности сей мычащей мудрости, в кабинет влетел без стука Филенчук и выпалил без предисловий:

- Позвонили сейчас – ваша "Волга" только что разбилась вдребезги. Оба – и Миша, и Лена…

* * *

Об аварии Филенчуку только что доложил знакомый дежурный из райотдела милиции. Ни возможных причин, ни свидетелей происшествия не имелось. Сообщили только, что "Волгу" ГАЗ-31, оформленную, судя по номеру, на супругу Козырева, на большой скорости по скользкому шоссе развернуло и ударило со всего разгона о каменное основание железнодорожного виадука у Роторной, машина перевернулась и упала крышей на большую бетонную балку, разделявшую полосы встречного движения под мостом.

- Догонялся, засранец! – выругался Козырев в сердцах. – Говорил я ему: Миша, ну куда ты все время опаздываешь, пять или десять минут тебя все равно не спасут. Добро бы на трассе, а по городу чего гонять? Один черт, светофоры разогнаться не дадут…

- Как вы думаете, это не покушение? – поинтересовалась Воскресенская, которая задним умом лишь теперь поняла причину своего недавнего беспокойства. Предчувствие беды, от которого она только десять минут назад постаралась отмахнуться, по времени совпадало с моментом автокатастрофы.

- Вот так, Вера Христофоровна, – развел руками Козырев, – лишнее подтверждение вашим словам: все мы под Богом ходим. Плакала теперь ваша зарплата, не успели мы продать машину в пользу вашего приюта.

- Ах, Анатолий Виленович, до зарплаты ли сейчас, когда люди погибли, – Вера не могла сидеть, встала, заходила по кабинету. – Как подумаю, что в этой машине могли сидеть вместо Леночки вы… Нет, я не про то, что мне ее не жалко, а про то, о чем только что вам говорила: это первый вам звоночек. Вот почему мне хотелось бы знать, было ли это покушением или просто трагическим стечением обстоятельств.

- Звоночек, вы думаете? – Козырев вытер испарину со лба, обернулся к Филенчуку. – Миша, ты бы съездил на место происшествия, а? Поговори со своими ментами, осмотрись на месте. В самом деле, машина только с техремонта, водитель трезвый, с многолетним стажем. Не мог он на ровном месте, ни с того ни с сего не вписаться в проем под мостом.

- Я и сам хотел… Только, Анатолий Виленович, вы свой прямой телефон подключите, мы его с Леночкой утром из розетки выдернули. А я ваш радиотелефон возьму, как прибуду на место – сразу с вами свяжусь.

Филенчук по-военному вышел и загремел ботинками по лестнице, ведущей на первый этаж. В пустом здании его шаги раздавались особенно тревожно. Козырев и Воскресенская остались во всем управлении одни.

- Так что же это было? – спросил он после долгого молчания. – Покушение или несчастный случай, как вы считаете, Вера Христофоровна? Что подсказывает ваше предчувствие?

- У меня, разумеется, не может быть никаких доказательств, – отвечала Воскресенская, закрыв глаза и с трудом подбирая слова, – но я уверена, эта авария предназначалась вам. Когда позвонит Филенчук, попросите его, пожалуйста, обратить особое внимание на левое переднее колесо.

- Вы видите, как это все произошло?

- Под самым мостом их машина будто на что-то налетела тем колесом, где сидела Леночка, такой глухой удар. Потом их подбросило – и прямо в каменную стену… На остановке, метрах в тридцати, стояла парочка, они обернулись, когда услышали страшный грохот. Почему же Филенчук сказал, что свидетелей не было?

- Значит, не захотели дожидаться милиции.

- Да? Но мне кажется, мне видится, что это именно они позвонили в службу 02 из автомата. Правда, к перевернувшейся машине они не подошли, – Вера открыла глаза, встряхнула головой. – Вижу, у вас не осталось больше атеистического скепсиса относительно моих предвидений?

Когда такое творится… тут уже не до философских дебатов, – Анатолий Виленович был действительно потрясен случившимся. Особенно его угнетало воспоминание о том, как сникла Леночка от его резких слов, последних, которые он сказал ей в этой жизни, как страдальчески она взглянула на него и опустила заблестевшие глаза. – Вера Христофоровна, сегодня я не склонен подвергать сомнениям ваши экстрасенсорные способности, ваше умение видеть на расстоянии, в прошлое и будущее… Произошедшая автокатастрофа – лишнее тому доказательство. Вы целую неделю избегали меня, отказывались от встречи, как я вас не просил, но вдруг приезжаете на ночь глядя… И в результате что? Ведь Миша заехал в управление, как я его просил, чтобы на этой "Волге" везти домой меня. А вместо этого я приказал отвезти домой Леночку, чтобы остаться наедине с вами… Мне трудно говорить.

- Понимаю. Она ко мне, знаю, недобро относилась, ревновала вас… Видит Бог, я никогда не была ей соперницей. Леночка дарила вам свои ласки в ожидании дорогих подарков, но я не вижу в том большого греха, ведь по-своему она вас тоже любила.

- Не надо об этом, прошу…

- Успокойтесь, Анатолий Виленович, и простите мою нетактичность. Мне тоже очень грустно. Единственное облегчение мне дает упорное предчувствие, что дежурный, позвонивший Филенчуку, ошибся: Миша еще жив. Он крепко пострадал, но все же должен выжить.

Позвонив с места автокатастрофы, Филенчук в какой-то мере подтвердил предсказания Воскресенской.

- Ну, что, ты осмотрел? – кричал Анатолий Виленович в трубку. – Так… Понятно… Господи, как жалко девчонку… Хорошо хоть, не мучилась. Левое переднее, говоришь? Ты осмотри его повнимательнее, не могли же тормозные колодки заклинить сразу после техосмотра, да к тому же на одном колесе… Верно, конечно, всякое может случится в дороге. И все же ты разнюхай все внимательно. Возможно, найдешь какую-нибудь зацепку. А что с Мишей? Понятно. Хорошо, спасибо, Филя, можешь ехать домой. Я останусь здесь, дождусь звонка от Башурина. Будь на связи, привет семье.

Он положил трубку, откинулся в кресле.

- Что же с колесом? – поинтересовалась Вера, стараясь вывести Козырева из оцепенения. – Анатолий Виленович, о чем вы задумались?

- Причиной аварии стало резкое торможение левого переднего колеса, как вы и предсказали, – медленно начал Козырев пересказывать разговор со своим начальником охраны. – На дороге остался характерный след протектора, как бывает, когда колесо вдруг заклинит. Само по себе это случается, конечно, но настолько редко, что невольно напрашиваются подозрения… не "помог" ли кто-то этому колесу заклинить? И эти подозрения тем более возрастают, поскольку "Волга" только что побывала на станции техобслуживания, где всем заправляют люди Эрика. Они как раз сегодня проверяли тормозную систему, подтягивали ходовую часть.

- Эрика?! И они знали, что Миша после ремонта поедет сюда за вами?

- Знали, очевидно. Может быть, сам Миша им сболтнул. Кстати, он действительно остался жив, вот только Филя передал, что врачи скорой помощи сказали, мол, вряд ли мы его довезем, – Козырев снова полез за сигаретами, но теперь Вера не стала посылать ему мысленных сигналов запрета. Он закурил, помолчал, горько усмехнулся. – Да, красивая получилась бы история, прямо на первые страницы газет: "Кандидат в депутаты горсовета попал в автокатастрофу в самый день своих победоносных выборов. Кому была выгодна его гибель?"

- Вы не сказали про Леночку.

- Мгновенная смерть, похоже, она даже испугаться не успела. Слава Богу, не мучилась. Удар о каменную ферму моста пришелся как раз на ее сторону… там, где я обычно сижу. И то, что все произошло именно под мостом, кажется, тоже вряд ли было случайностью. Очень может быть, что это был целенаправленный удар. Ладно, дождемся Филиного звонка и все узнаем.

* * *

В сводки ГИБДД по случаю дорожно-транспортного происшествия под железнодорожным мостом на Роторной – в результате осмотра места аварии и затянувшегося чуть ли не до полуночи совещания инспекторов и следователей – внесли стандартное определение: водитель превысил скорость и в сложных дорожных условиях (плохое освещение, метель, гололедица) не справился с управлением. На словах гаишные чины высказали и такую версию: подвозить красивых девушек на переднем сиденье опасно для жизни, особенно если она в расстегнутом пальто и короткой юбке – внимание водителя непроизвольно перераспределяется между дорожным полотном впереди и округлостью коленок сбоку.

Филенчуку после долгих увещеваний разрешили осмотреть перевернувшуюся машину и даже снять левое переднее колесо, след от которого четко чернел на асфальте и точно показывал, как и где "Волга" вписалась в стену. Тормозные колодки насмерть врезались в диск, цилиндр был покорежен, Филя уверял дознавателей, что чувствует легкий запах дыма от взрывчатки, указывал на подозрительный тонкий проводок, которого в данном месте ходовой части на автомобилях не бывает. Однако от него сразу отмахнулись и ничего на криминальную экспертизу отправлять не стали. Не потому что не поверили бывшему своему коллеге, просто созвонились с отделом, доложили начальству, которое раскручивать это темное дело следователям не разрешило. В самом деле, кому это нужно – заводить уголовное дело практически на пустом месте, к тому же неизвестно по какому поводу и с заранее известным отрицательным результатом? Зачем милиции лишний "висяк" на фоне и без того не радостной отчетности по раскрываемости преступлений?

Обо всем этом Филя рассказал Козыреву, дозвонившись в свой офис в начале двенадцатого. Все это мало обрадовало Анатолия Виленовича, перед внутреннем взором которого продолжали блестеть, наполняясь слезами, ясные глазки бедной Леночки – последнее, что он увидел в приемной, буркнув ей на прощанье:

- Провались ты…

И уж совсем отравляло радость победы воспоминание о том, что они делали с Леночкой минувшим днем… Она действительно была классной партнершей в сексе, хорошо знала, чем угодить своему шефу.

Они с Воскресенской вышли из управления уже около полуночи, когда наконец подкатило заказанное такси. У моста на Роторной притормозили, чтобы забрать Филенчука. К этому времени Мишу уже отвезли в больницу скорой медицинской помощи, Леночку в морг. Милицейское начальство разъехалось. Специальная машина СПАС уже перевернула своим подъемником расплющенную "Волгу" и грузило ее передком на платформу, чтобы оттранспортировать на свалку.

Утром Филенчук не поленился разыскать на автосвалке за городом разбитую "Волгу" шефа. Тщательный осмотр при дневном освещении принес любопытные результаты, о которых он, добравшись до работы, немедленно сообщил Козыреву.

Тот был уже на месте, и первым делом, связавшись с Больницей скорой медицинской помощи, узнал с облегчением, что операцию Мише сделали успешно, и хотя состояние остается критическим, шансы выжить у него достаточные.

Место секретарши в приемной сиротливо пустовало, теперь некому было оградить шефа от звонивших и посетителей. Телефон генерального директора "Казан-Ойла" не умолкал ни на минуту, все знакомые спешили поздравить с победой на выборах. Не звонил лишь друг детства Эрик, хотя его звонка Анатолий Виленович ожидал больше всего.

Победа была впечатляющей. Ночью Башурин радостно пропел по телефону "викторию" (впрочем, тут же осекся, узнав о случившейся аварии). Предварительный подсчет показал такие результаты: Козырев набрал пятьдесят шесть процентов голосов. Директориса школы и знатный строитель оказались на третьем и четвертом местах, поскольку на втором оказались бюллетени, где избиратели проголосовали против всех кандидатов.

Филенчук вошел в кабинет с тяжелым автомобильным колесом, которое осторожно прислонил в углу, положил перед собой аккуратно сложенный полиэтиленовый пакет и начал без предисловий.

- Я внимательно осмотрел и колесо, и всю переднюю подвеску. И даже собрал кое-что для анализов, – он кивнул на пакет, – необходимо провести квалифицированную экспертизу. Я совершенно уверен, что в тормозном диске было установлено миниатюрное взрывное устройство.

- У тебя есть неоспоримые факты?

- К сожалению, детонатор разнесло в момент взрыва. Да и размеры его были, очевидно, очень малы. Я собрал с диска оставшиеся крошки, они явно обуглены и пахнут взрывчаткой. Возможно, это был пластид, спичечный коробок которого с лихвой заменит пять толовый шашек. Здесь же могли использовать совершенно ничтожную порцию, которая даже колеса не повредила, а только намертво его заклинила. Этого достаточно, чтобы при скорости в семьдесят километров машину резко бросило в сторону.

- И именно в узком пролете под мостом?

- Взрывное устройство, вероятно, было радиоуправляемым. Покушавшиеся могли ехать следом за "Волгой" и подгадать удобный момент для сигнала «взрыв». В течение вчерашнего дня установить такое взрывное устройство можно было в любое удобное время: людей Эрика на станции техобслуживания хватает, к ним постоянно ходят дружки и знакомые, так что это мог сделать кто угодно.

- Тогда почему они не разглядели, что в машине еду не я, а Леночка?

- Много ли разглядишь через тонированные стекла! И потом, Анатолий Виленович, вы, может быть, забыли, но Леночка была в черном пальто и черной шляпе, которую вы ей подарили. Она очень походила на мужскую. С десяти метров, если ехать даже вплотную за "Волгой", ее вполне можно было принять за мужчину. К тому же она в это время курила, раздавленную непотушенную сигарету врачи скорой помощи еле вытащили из ее зажатого кулака.

- Ах, Леночка, Леночка, – воскликнул полушепотом-полувыдохом Козырев, закуривая сигарету. – Я перед ней виноват, никогда себе не прощу, что так грубо вчера ее прогнал…

- Я все-таки хочу найти через знакомых ребят криминалиста, который дал бы нам экспертное заключение, – вернулся Филенчук к началу разговора, опасаясь, как бы шеф окончательно не впал в похоронные переживания. – Мы проведем самостоятельное частное расследование, раз менты не хотят, а его результаты используем в своих интересах. Вы согласны?

- Согласен, – кивнул Козырев, – только не совсем понял насчет интересов.

- Кто-то хотел избавиться от вас, – сказал Филенчук обиженно-угрожающим тоном. – Как начальник вашей охраны и безопасности нашей компании, я почитаю своими прямыми обязанностями установить, кто был заказчиком покушения, и предложить вам на утверждение план ответных мероприятий.

- Ты считаешь, нужно заняться контрмерами? И первым у тебя на подозрении Эрик?

- Не только он. Извините, Анатолий Виленович, вторым в этом списке идет Вера Христофоровна Воскресенская.

Глава одиннадцатая

Когда Вера пришла на работу, ей сразу передали, что Рамзии не будет: она забежала в приют рано утром и передала приходившим раньше всех поварам, что едет к родителям в деревню, дня на два, на три, может быть, на неделю – что-то там у них стряслось. Исполнять обязанности заведующей Рамзия поручила Вере.

Новость была не из приятных, тем более, что вернувшаяся из банка главный бухгалтер повторила, как и неделю назад, что деньги спонсоров на расчетный счет приюта опять не поступили. Хорошо, что кухарки и нянечки не стали с первого же дня донимать Воскресенскую разговорами о зарплате.

Ближе к обеду подъехала Айгуль на своей белой "Ауди". Сама она уже не садилась за руль, а попросила Рустема, сына арестованного Мурзика.

Айгуль была не так стройна и весела, как прежде. Живот пока еще не обозначился, но талия уже пропала, она вообще заметно пополнела. В ее положении это было бы вполне естественным, но вот сникшей и даже опечаленной видеть ее было непривычно.

Вера обошла все группы, проверила, всем ли хватило супа и хлеба, хорошо ли едят младшие (на аппетит сироты, разумеется, никогда не жаловались), узнала на кухне, можно ли старшим отнести добавки. И лишь после этого смогла уделить время для разговоров с подругой. Они сидели в кабинете Рамзии, пили отвар травяного сбора, составленный Верой, и говорили о последних новостях.

Первое, что выложила Айгуль, было поспешное бегство Эрика. Он ушел из дома в субботу утром, а вчера вечером позвонил из аэропорта и сказал, что ему нужно срочно улететь. Провожавший его до самолета Рустем утром передал, что у Эрика назначена важная встреча где-то под Нефтекамском.

- Представляешь, я две ночи одна в этом жутком огромном доме. Пыталась тебе позвонить, но трубка почему-то оказалась у Фили. Они у тебя забрали телефон?

- Я сама вернула, мне он больше не нужен, – проговорила Вера, думая о своем. Поспешный отъезд Эрика для нее неожиданно связался с исчезновением Рамзии и вчерашней автокатастрофой на Роторной. Однако эту тему для размышлений она развивать не захотела. Вера стала просто уставать от своих навязчивых наитий. – Так ты мне звонила? Михаил Измаилович мне об этом не передавал.

Она рассказала Айгуль о вчерашней трагедии, впрочем, та была целиком захвачена своими переживаниями и восприняла новость довольно равнодушно. Лишь заметила, что Леночка никогда ей не нравилась.

- Больше ночевать одной мне не хочется. Я плохо себя чувствую, боюсь, как бы чего не случилось, – Айгуль на секунду даже зажмурилась, так ей было страшно представлять, что может случиться. – Поэтому я решила приехать к тебе и просить, не могла бы ты несколько дней пожить со мной? Верочка, миленькая, у тебя ведь сын взрослый, он с бабушкой, с ним ничего не будет. А я одна не могу.

- Погоди, дай мне сообразить, – ответила Воскресенская, окончательно выбравшись из потока нахлынувших мыслей на тот берег, где ее ждала Айгуль. – В принципе, я не против. Но для начала пойдем ко мне в медпункт, я тебя осмотрю.

У Айгуль, раздетой и уложенной на кушетку, обнаружились характерные для четвертого месяца беременности симптомы – и токсикоз, и отечность ног, и нервозность. Акушерские познания Воскресенской были недостаточными, поэтому на гинекологическое обследование она не решилась, ограничилась бесконтактной диагностикой, сканированием ауры. Состояние Айгуль нельзя было назвать удовлетворительным, но оно не было опасным. И все же Вера решила пожить у нее до приезда Эрика.

Вечером после работы Айгуль прислала за ней машину. Вера попросила Рустема сначала заехать к ней домой, чтобы быстро собраться и предупредить своих. Там она застала вернувшегося из консерватории Славика – это избавило ее от необходимости объясняться с матерью, которой появление беспутной дочери на сияющей иномарке да еще с татарином за рулем (Рустем ни в дом, ни во двор заходить не пожелал) предоставило на два часа пищи для язвительного ворчания на печи.

Старухин шовинизм не был ни великодержавным, ни даже бытовым, обижаться на татар ей было не за что. Тем не менее, чтобы укорить дочь в беспутности, она не брезговала и тюркофобскими аргументами. Впрочем, Вера ее уже не слышала, она быстро собрала кое-какие вещички: сверточки с заговоренными травами, заветный дневник, зубную щетку, ночную рубашку и смену белья – все это уложила в сумку, перебросила ее через плечо и подошла поцеловать сына на прощанье.

- Если что, Алика знает, где живет Айгуль. Можете вместе туда приехать, мы будем рады. Будь умницей, слушайся бабушку. Я бы и тебя взяла, но одну ее здесь как оставишь?

- Ох, достанет она меня здесь своими монологами! – вздохнул Славик, впрочем, не особенно огорчившис. – Имей в виду, что я давно уже не осуждаю Раскольникова…

- Только достоевщины нам не хватало. Бабушка ведь добрая, ты умеешь с ней ладить. Я уйду – она быстро утихомирится. Счастливо оставаться.

Она выбежала на улицу и прыгнула на переднее сиденье, "Ауди" величественно тронулась и запрыгала на рытвинах. Всю дорогу Вера пыталась разговорить упорно молчавшего Рустема. Рассказывая о вчерашней автоаварии, она почувствовала, что тот внутренне напрягся, и спросила, сама не зная зачем:

- А вы знали Мишу, водителя Анатолия Виленовича?

- Не доводилось, – ответил Рустем нехотя, и Вера вдруг ясно осознала, что он лжет. Тогда она попробовала к нему "подключиться", и поразилась страшной своей догадке: Рустем не только был знаком с Мишей, но вчера они виделись на станции техобслуживания!

Проверить такое предположение она не могла, а окольные расспросы и разговоры ничего существенного не прояснили. Во всяком случае, ни одной зацепки относительно вчерашней автокатастрофы в односложных ответах Рустема не промелькнуло. И все же его причастность к тому, что случилось вчера, предугадывалась. И тогда Вера снова спросила как бы невпопад:

- А разве вы вчера не заезжали на станцию техобслуживания, когда Миша там проходил техосмотр?

Рустем не ответил.

Айгуль к приезду подруги приготовила потрясающий ужин и чуть ли не силой вынудила Рустема составить компанию двум прекрасным одиноким женщинам. За столом она оживилась, по-прежнему болтала и хохотала, ее обычная бодрость и живость, кажется, возвращались к ней.

Рустем ел молча, не слушая разговоров жены хозяина. Даже изрядно выпив водки, сын Мурзика не стал более разговорчивым. Его замкнутость не производила впечатления романтической тайны, которую любопытным женщинам всегда так хочется раскрыть, а несла след врожденной настороженности к любому, кто пытается с ним говорить. "Подключиться" к его строю мыслей Вера полностью так и не сумела, впрочем, не сильно и старалась – парень не вызывал в ней симпатий.

А он во все время ужина на Веру ни разу не взглянул, видимо, все еще пережевывал ее вопрос "на засыпку" – был ли он вчера на станции техобслуживания. Теперь она не сомневалась, что был. При всей своей внешней невозмутимости Рустем не мог сдержать смятения и раздражения – эта настырная ясновидящая его явно достала.

Когда он вышел во двор, чтобы загнать в гараж машину, а Айгуль занялась мытьем посуды, Вера не удержалась и позвонила Козыреву. Сначала на работу, потом домой – нигде его не оказалось. Наконец, по радиотелефону ей ответил Филенчук. Козырев был с ним рядом, но взять трубку пока не мог. Где они находятся, Воскресенская выяснять не стала, только просила передать, где сейчас сама.

Весь день Анатолий Виленович провел в мало приятных хлопотах. Сначала они с Филей проведали в больнице Мишу. Тот к утру пришел в себя и подтвердил то, о чем потом догадалась Воскресенская: Рустем вчера действительно заезжал на станцию техобслуживания, полчаса о чем-то трепался с начальником СТО, потом перекинулся с Мишей парочкой дежурных фраз. К вечеру снова заглянул, но чем занимался, неизвестно. Филенчук хотел задать еще несколько вопросов, но медсестра попросила не беспокоить больного.

В кабинете главврача Козырев солидно представился, добавив к своей должности генерального директора акционерного общества "Казан-Ойл" и новую, выборную, – депутат горсовета. Попросил оказать всемерное внимание к своему пострадавшему водителю. Депутатская неприкосновенность посетителя главврача не заинтересовала, а вот три тонны дармового бензина у человека, владеющего десятком бензоколонок, он выпросить не постеснялся – "скорую помощь" горюче-смазочными лимитами не баловали. В свою очередь, главврач обещал перевести Мишу в отдельный бокс и разрешить жене быть при нем круглосуточно.

После больницы друзья направились к родственникам Леночки. Тело ее еще не привезли из морга. Козырев выразил глубокие соболезнования и заверил, что все расходы по похоронам компания "Казан-Ойл" берет на себя. Филенчук тут же связал его с замом по социально-бытовым вопросам, которому в присутствии родителей были даны соответствующие распоряжения.

Через некоторое время привезли закрытый гроб, и Анатолий Виленович не стал дожидаться, когда его откроют. Они направились в горсовет к Башурину, где провели остаток дня за работой. Избирком уже признал выборы состоявшимися, по процедуре голосования жалоб от побежденных конкурентов не поступало, так что выборы признали действительными. Завтра должны были объявить официальные итоги, в исходе которых уже никто не сомневался.

Звонок Воскресенской от Айгуль Филя принял в приемной Башурина, когда Козырев находился у того в кабинете. Поэтому передавать трубку шефу сразу не стал, а передал ему, что звонила Вера Христофоровна, когда они уже вышли из горсовета и сели в джип, чтобы вернуться на работу.

- Что ж ты сразу меня не соединил! – накинулся Козырев на Филю. – Значит, она сейчас у Эрика? Он-то нам и нужен…

- Вы намерены прямо сегодня поговорить? – осторожно поинтересовался Филенчук. – Может, лучше подождать до завтра, когда будет готово заключение экспертизы?

- А может, завтра уже я сам буду готов!

И Козырев велел новому шоферу немедленно разворачивать. Филя долго тому объяснял, как проехать к дому Эрика. Водитель попался молодой, необстрелянный, своим незнанием города он  раздражал Анатолия Виленовича. Козырев пересел назад к Филе и проворчал вполголоса:

- Нужно будет подыскать другого водителя, пока Миша не выздоровеет.

- Есть интересная кандидатура, – тут же откликнулся Филенчук, будто только что об этом и сам думал, – угадайте кто? Сын Мурзика – Рустем. Вчера на станции техобслуживания он не просто так появился. Во всяком случае, его повторный визит на СТО вызывает определенные мысли. Не знаю, говорил я вам или нет, но Рустем знаком с пластидом, знает, какие "игрушки" из него лепят – это я с его же слов знаю. Жаль, что не было возможности подробнее расспросить Мишу о вчерашнем дне…

- Как у тебя все просто получается, – хмыкнул недовольно Козырев. – Налепил на колесо "пластилинчика", и все. А где доказательства?

- Вам мало доказательств? Хорошо, завтра криминалисты закончат экспертизу, хотя им и на глаз было ясно, что без взрывчатки не обошлось. Или вы хотите, чтобы Эрик с Рустемом сами во всем сознались? Каким образом, любопытно… Уж не под пытками ли?

- Хорошо, хорошо, – недовольно отмахнулся Козырев, – какие у тебя предложения?

- Довести расследование до конца. Вы сегодня же, как представится возможность, поговорите с Эриком, а я попробую раскрутить Рустема.

- А я, по-твоему, ради чего к ним повернул?

- Наверное, не только ради Воскресенской, – парировал Филенчук язвительное восклицание шефа и выждал паузу, какая последует реакция. Козырев промолчал и Филя продолжил. – Кстати, и с ней мне хотелось бы поговорить более откровенно. Я понимаю ваше к ней отношение, но вовсе не разделяю вашей веры в феноменальные способности Веры Христофоровны. Хорошо, если это ясновидение. А если это – тонкая игра?

- Оставь ты, ради Бога, свою шпиономанию! – не выдержал Козырев. – Неужели ты еще не понял, что вчера своим приездом к нам в офис, Вера Христофоровна, сама того не ведая, спасла мне жизнь? А ее дружба с Айгуль ни о чем не говорит: раньше они не были знакомы и впервые встретились у меня на даче.

- Воскресенскую я ни в чем конкретно не подозреваю, – оправдывался Филенчук, – однако в интересах расследования не следует выпускать из поля зрения никого, кто так или иначе знает о происшедшем. И вообще обо всем происходящем вокруг этого дела.

- Тогда нельзя выпускать и нас с тобой?

- Безусловно. Во всяком случае, я не могу не оказаться на подозрении, – согласился Филенчук, любивший поиграть в Шерлок Холмса даже против себя самого. – Как начальник службы безопасности, я должен был предвидеть возможное нападение и предупредить его. Иначе возникают сомнения: а не сговорились ли мы с Эриком тогда, во время трехдневного запоя, о совместной деятельности?

Однако развить игру не осталось времени, они подъехали к дому Эрика. По домофону Козырев связался с Айгуль (та у себя на пульте нажала кнопку), лязгнул язычок автоматического замка на калитке – и они вошли в укрытый высокими заборами двор. Входную дверь им уже открывала Воскресенская.

То, что Эрика с субботы нет ни дома, ни в Казани вообще, для Козырева явилось новостью, а для Филенчука новым ударом по профессиональной чести. Как он мог так зевнуть Эрика? Может, тот заранее готовил для себя алиби, мол, к взрыву автомашины он не имеет отношения? Но тогда почему он об отъезде не предупредил Козырева? Обо всем этом он решил разузнать у Айгуль.

А Козырев попросил у хозяйки прощения и пригласил Воскресенскую в гостиную. Айгуль многозначительно хмыкнула, послав многозначительный взгляд подруге. Но та не была настроена воспринимать прозрачные намеки.

В гостиной Козырев попытался обнять Веру… и не решился. С этой женщиной не получалось, как с другими. А как нужно по-другому, он просто не знал. Вера слегка оттолкнула его, впрочем, так, чтобы это было похоже на приглашение сесть на диван. А потом, понизив голос, передала все, что узнала при сканировании Рустема: тот был вчера на станции техобслуживания и виделся с Мишей, однако сегодня сам ей сказал, что они не знакомы.

- Очередное доказательство ваших способностей к ясновидению, – подтвердил Анатолий Виленович, – вы словно в воду глядите. Мы сегодня навестили Мишу в больнице, и он сказал, что Рустем вчера заезжал на станцию техобслуживания, они виделись, даже поболтали о том о сем. А в заклинившем колесе Филя обнаружил остатки взрывчатки… Неужели Эрик действительно меня заказал?

- Анатолий Виленович, если вы хотите, чтобы я вам помогла, то вам необходимо рассказать мне все начистоту: какими делами в последнее время вы с Эриком занимались? – Вера присела на край дивана, где расположился Козырев. – Сразу предупрежу: я догадываюсь о нефти и фальсифицированной водке, предполагаю, что между вами состоялась какая-то крупная сделка. Но мне теперь важно узнать подробности и уточнения.

- Первое уточнение: сделка не состоялась. И этого достаточно, чтобы меня потребовали убрать.

- Кто потребовал? Те, кто стоят за Эриком?

- Подробностей, к сожалению, не знаю. Эрик предложил реализовать через мои бензоколонки крупную партию "левого" бензина, который он обменяет на "левую" водку. Речь шла чуть ли не о миллионе долларов. Я отказался.

- И, насколько я понимаю вас, – Вера чуть улыбнулась, желая подчеркнуть, что понимает, но вовсе не собирается осуждать Козырева, – отказались отнюдь не из моральных побуждений.

- Правильно, я потерял бы на этой сделке много больше, – Анатолий Виленович рассмеялся, заметив промелькнувший в ее глазах ужас при упоминании суммы. – Нет-нет, только не думайте, я вовсе не подпольный миллионер Корейко. До миллионного состояния мне еще далеко. Просто эта нефтеводочная афера обеспечивала Эрику безбедную старость на Канарах, а мне светила концом карьеры, перспективы которой я оцениваю не меньше миллиона.

- От вашего отказа пострадали интересы не только одного Эрика, но и его преступного окружения, правильно я поняла?

- Разумеется, обменять такое количество неучтенной нефти и накрученной водки одному Эрику было просто не под силу, здесь действовал их воровской общак. А вставать на пути общака крайне опасно. Вот почему, я думаю, меня действительно могли заказать. И заказчиком моего устранения вполне мог стать друг детства Эрик. Вероятно, ему так приказали "воры в законе".

* * *

От предложенного кофе Филенчук не отказался и расположился в уютном кресле напротив хозяйки.

- Значит, Эрик уехал? – спросил он между прочим, целиком занятый смакованием любимого напитка. – Жаль, а я настроился попить с ним чего-нибудь покрепче.

- Так в чем дело, Филечка? Горилка, которую для тебя покупали, еще осталась. Эрик ведь пьет один коньяк, всем повторяя, мол, что за татарин без коня.

Филя не стал заставлять хозяйку долго себя упрашивать, сам полез в бар за горилкой. Он бы, честно говоря, тоже предпочел бы коньячку, но решил, что его в этом доме покупали не для него.

- Эх, горилка с пирцем! Только как же пить ее без сала?

- Может тебя еще и ужином кормить? – проворчала недовольная Айгуль, однако пошла на кухню за закуской для гостя. – Мы только что из-за стола, посуду перемыли, так что накрывать по-новой я не стану. Иди сюда со своей горилкой, сам бери в холодильнике, чем закусить.

Филя на все был согласен, только бы завязать с ней разговор на интересующую его тему: чем в последние дни занимался Эрик, куда он мог уехать и насколько? Недружелюбно-хамоватый тон хозяйки его ничуть не смущал, это была для Айгуль привычная интонация. Так что он пожелал ей здоровья, выпил и закусил с удовольствием. Налил себе еще.

- Как-то в одиночку не привык пить. И Козыря отвлекать от амуров не хочется. Может, поддержите компанию?

- Поддержу, – хмыкнула Айгуль, налила себе воды из графина, достала из аптечки таблетки. – За что выпьем?

- А что пьете?

- А тебе какое дело? – Айгуль бросила в рот пару пилюль, чокнулась своим стаканом с Филиной рюмкой и запила лекарства. – Это вам, мужикам, одно удовольствие, а бабам девять месяцев страдать, потом в роддоме по швам рваться да всю жизнь детей тащить…

Филя с готовностью повернул разговор на женскую долю, не подав виду, что его заинтересовали таблетки. На самом деле он успел прочитать их название на коробке и сразу отметил для себя, что это может пригодиться в дальнейшей игре. Не то чтобы он был силен в фармацевтике, просто из своего семейного опыта помнил назначение таких препаратов – их назначали беременным при угрозе выкидыша.

Впрочем, получить от Айгуль никакой полезной информации он не сумел и направился в гараж, узнав от хозяйки, что Рустем там еще возится с машиной.

- Так Рустик не уехал? Замечательно, будет с кем выпить. Дорогая хозяюшка, вы не будете против, если я горилку с собой в гараж прихвачу?

- Бери, конечно, тем более, Рустем уже хорошенький, в однеху целую бутылку водки за ужином вылакал.

- О! Тогда я и бутерброды туда возьму, – пропел Филенчук, преувеличенно наигрывая предвкушение, какое бывает у алкашей перед выпивкой.

- Только тарелку не разбей, – крикнула Айгуль ему вслед, – она из сервиза.

Рустем встретил Филенчука без особой радости, он был под хмельком, торопился домой. Однако выпить горилки не отказался. Разлив по стаканам полыхающий перцем напиток, Филя предупредил, что чокаться нельзя, поскольку сегодня он хочет выпить за Леночку – хорошенькую секретаршу шефа, которая не отказывала вниманием и начальнику охраны. При этом он сально крякнул, дескать, не будем уточнять, в чем именно не отказывала, мы же взрослые мужики, и так понятно… Выпил и закусил салом от шикарной грудинки из бутерброда.

- Ты ведь ее видел у нас на фирме? В курсе вообще, что случилось? – поинтересовался он у Рустема. – Погибла девчонка. Водителя еле откачали. Да ты Мишку знаешь, вы же с ним встречались.

- Знаю, – ответил Рустем неопределенно (что он знает: бывшую секретаршу, разбившегося с ней водителя или истинную причину аварии?), закусил и густо раскурил сигарету, зная, что Филя не переносит табачного дыма. – Айгуль рассказала, а ей Воскресенская. Мы к ней заезжали нынче утром.

Зачем столько уточнений? Какая разница, от кого узнал об автоаварии Рустем, от кого узнала Айгуль и в какое именно время суток? Сквозь приятно расплывающиеся по горлу теплые горилочные волны Филенчук отметил эту особенность в словах собеседника. Игра началась, и теперь он зорко следил за малейшей реакцией захмелевшего Рустика.

- Кстати, а куда твой шеф укатил? Надолго?

- Не знаю, – буркнул Рустем, даже не скрывая того, что соврал.

- А что же он тебя не взял? Ты же начальник его охраны?

- Это что, допрос? – Рустем разлил остатки горилки по стаканам, выпил не чокаясь и не закусывая. – Не взял – значит, не боится за свою жизнь. Как твой шеф?

Если бы не вопросительная интонация последней фразы, то можно было бы считать, что собеседник переходит от обороны к наступлению. Впрочем, полунамек-полупризнание все равно прозвучали если не в речи, то в недобром взгляде. Поэтому Филя решил сменить тактику игры, для чего использовал заранее приготовленную комбинацию.

- Да ты что, Рустик! Какого лешего мне тебя допрашивать! А про Эрика я спросил не потому, что собираю оперативную информацию, а совсем в другом смысле. Если он уехал надолго и не нуждается в твоей охране, то может быть ты на нашу фирму какое-то время поработаешь? Пока Миша в больнице прохлаждается, а?

- Что вы, водилу найти не можете?

- Да что их искать, у нас и своих на фирме хватает, – ответил Филя и не постеснялся добавить в голосе лестных для собеседника ноток. – Нам ведь не просто водитель нужен, хотя иномарку водить и не каждого посадишь. К тому же идет доплата как телохранителю шефа по совместительству. Деньги неплохие, можешь мне поверить. У тебя ведь есть разрешение на ношение оружия?

- Ну, есть. Только я все равно не смогу, мне ведь Айгуль возить весь день приходится.

- Что за глупости – бабу по базарам возить! Она сама не может, что ли?

- Боится. У нее сейчас тяжелый период с беременностью.

- Ерунда, наша Воскресенская ее живо на ноги поставит. Я гляжу, она таблетки пьет, всякую гадость. А та ее травками быстро вылечит, вот увидишь, – Филя продолжал. – Мой тебе совет, Рустик, пойдем к нам, поработаешь. Хотя бы на время, пока Эрик в отъезде. Или ты без его согласия решить не можешь?

- В общем, можно… Это у тебя что? Дай звякну, – Рустик показал на торчащий из грудного кармана Филиной куртки радиотелефон.

- Звони, конечно, – ответил Филя и протянул ему трубку. По количеству набранных цифр он сразу определил, что Рустем звонит не по спутникой телефонной линии, а по международной связи. Филенчук не мог видеть набранного номера, но натренированная зрительная память легко сопоставила направления движения пальца во время набора с расположением клавиш на телефонной трубке – так опытный контрразведчик вычислил код города.

- Алло? – начал Рустик, отвернувшись от Фили, однако не опасаясь его подслушивания. – Эрик абый, это Рустем. Вот тут мне Козырев предлагает поработать у него водителем на его джипе и личным телохранителем, пока вас нет в Казани. Вы мне разрешаете?.. Да нет, Миша не уволился, он вчера в аварию попал. Нет, не на джипе, на козыревской "Волге". Филенчук сказал, что жив, лежит в больнице, а вот секретарша Леночка погибла. Он ее вечером с работы домой повез… Нет, не могу трубку передать – я из гаража звоню, по Филиному радиотелефону, а Айгуль в доме. У нее в гостях Козырь… Хорошо, передам. И еще ясновидящая здесь. Она будет с Айгуль ночевать. Ничего, самочувствие у нее нормальное, просто не хочет оставаться в доме одна.

Последовал длинный отрезок разговора, в котором Рустем только кивал головой и поддакивал. О чем его инструктировал Эрик, разобрать не удалось, несмотря на то, что слышимость была хорошей. Впрочем, Филенчук и не старался вслушиваться. Предыдущих реплик Рустема хватало для обдумывания. Едва уловимые акценты на отдельных словах позволяли предположить, что про аварию (точнее, заранее спланированное покушение, закамуфлированное под дорожно-транспортное происшествие) адресат на том конце беспроволочной связи знал, а вот про исход операции ему явно сообщалось впервые. Во всяком случае, можно было предположить, что Эрик только сейчас узнал о том, что вместо Козырева погибла Леночка.

- Хорошая машинка, – поблагодарил Рустем, закончив разговор и рассматривая радиотелефон. Он не скрываясь, стер из памяти только что набранный номер. – У вас на фирме всех такими одаривают или только тех, кому по должности полагается?

- У тебя в машине будет персональный телефон, – пообещал Филенчук. – Так ты и не ответил, у тебя есть разрешение на ношение оружия?

- Есть, конечно. И первый разряд ворошиловского стрелка, и наградной ствол имеется, не беспокойся. Лишь бы нас на полном ходу из автоматов не изрешетили – при других раскладах смогу отстреляться.

Против работы Рустема на Козырева, как стало понятно из контекста, Эрик ничего не имел. Значит, не рассчитывал возвращаться домой в ближайшем будущем. Оставалось теперь добраться до первого попавшегося телефонного справочника и по известному коду определить место его нахождения. Ведь квитанция за международный разговор придет лишь в следующем месяце, то есть уже после Нового года, если не идти самому в телефонную компанию и не заказывать распечатки. Впрочем, лучше с распечаткой не торопиться.

Все эти соображения Филенчук выложил Козыреву, когда они возвращались домой. Козырев выразил недовольство не столько по поводу того, что Филя надрался горилки, а что принял на работу человека без директорского ведома. Филенчук заверил, это в создавшейся ситуации наилучшее решение: во-первых, сын Мурзика действительно профессионально водит машину, а во-вторых, его можно с успехом использовать в качестве "живого щита". Теперь Козырев может быть уверен в своей безопасности на самом уязвимом участке – по дороге на работу и домой, когда совершается наибольшее число покушений. В своей квартире он в безопасности – их элитный дом охраняют омоновцы. В офисе охрану несут "сторожевые псы", натасканные Филенчуком.

- Завтра он заедет за вами в половине девятого, – продолжал пьяно бубнить Филя, когда они уже подъезжали к его дому. – Я позвонил в наш гараж, чтобы охрана с утра Рустема впустила пешком и выпустила на джипе.

- Ладно, хорошо, – согласился Козырев. – Только сын Мурзика будет при мне не только "живым щитом", но и постоянным "оком и ухом". Обо всех моих передвижениях по городу, всех разговорах в салоне он доложит Эрику, когда тот вернется из Нефтекамска.

- Из какого Нефтекамска? – не понял Филенчук. – Но Рустем говорил с ним по нашему телефону и я точно определил, что он набирал не междугородний, а международный код! И голос Эрика я слышал. Откуда вам известно про Нефтекамск?

- Айгуль сказала, – ответил Козырев, сраженный новой догадкой. – Значит, он свалил за бугор?

* * *

Вера заболталась с Айгуль до глубокой ночи. Темой разговоров была, конечно, беременность и связанные с ней беспокойства. Все-таки Айгуль рожала достаточно поздно, к тому же ждала первого ребенка после далеко не первого аборта. И вот теперь, ближе к половине срока, это аукнулось.

Айгуль не хотела ложиться в больницу на сохранение, надеясь на Верины целительские способности. Воскресенская убеждала ее, что травы и экстрасенсорика мало помогут при угрозе выкидыша – любой нервный срыв, даже маленькая простуда могут спровоцировать непоправимое. Айгуль ничего не хотела слышать и на госпитализацию не соглашалась.

Вера сделала ей успокаивающий массаж на ночь, и Айгуль быстро уснула. Вера немного посидела над дневником, однако после непривычно обильного ужина у нее стали слипаться глаза.

Наутро проснулись, по мнению Айгуль, слишком рано. Однако для Веры полвосьмого было слишком поздно – она опаздывала на работу, поэтому от завтрака отказалась, пообещав вечером непременно приехать. Как ни уговаривала Воскресенская подругу, Айгуль не смогла с утра обойтись без чашки кофе. Впрочем, поначалу она держалась, позавтракав, выпила, как велела Вера, отвара из сбора трав. Но глаза все равно слипались, все тело было ватным… И она, побродив по кухне, все же подошла к кофеварке.

Вместо двух ложечек растворимого Nescafe она положила только одну. Кофе получилось неприятно жидким и имело непривычный привкус. Но даже такая порция ее немного взбодрила.

Рези в желудке и боли внизу живота начались через полчаса. Айгуль занялась привычной уборкой в доме, скорее для физзарядки, нежели для чистоты, поначалу не придав тревожным симптомам значения. Однако боль нарастала, по всему телу выступила испарина, голова закружилась от слабости.

Айгуль решила ненадолго прилечь. И уже не смогла встать. С трудом дотянувшись до телефона, она позвонила Воскресенской, но та была на утреннем обходе, и трубку в кабинете никто не взял. Тогда она стала набирать все номера подряд.

Рустема дома не было, мать сказала, что он ушел на работу. Где же его работа, если не здесь? Однако Рустем у нее в это утро не появился. Козырева на работе тоже не было, новая секретарша (еще на прошлой неделе работала в фирме инженером по технике безопасности) в его приемной ответила, что тот в горсовете.

Больше звонить было некому, и Айгуль позвонила Козырихе. Та еще не проснулась, однако с первых же слов поняла, что с подругой случилось что-то серьезное.

- Ты одна? Калитку-то сможешь открыть? – тут же заявила она. – Я сейчас приеду к тебе со своим гинекологом. Только ничего не бойся и ничего не предпринимай.

Если бы Айгуль просто позвонила 03, то ребенка, очевидно, можно было бы спасти. Когда же Козырева разыскала знакомого врача, когда за ним заехала, когда, наконец, добралась до дома Эрика, "скорую помощь" для беременной Айгуль вызывать уже было поздно.

Глава двенадцатая

Рустем пришел в гараж компании "Казан-Ойл", как и обещал, с утра. Филенчук для порядка показал ему джип, дал ряд ценных советов, хотя понимал, что надобности в этом нет никакой – Рустем был профессионалом и сам разобрался во всем за пару минут.

Водителем он оказался действительно классным, и город знал, как свои пять пальцев. Козырева такой вариант устроил, тем более, что Рустем, в отличие от Миши, оказался молчуном и даже на критические дорожные ситуации не реагировал вслух, как это обычно принято у водителей.

Так совпало, что первый же выезд Рустема оказался по адресу до боли знакомому: Козыриха позвонила мужу и сообщила, что с Айгуль беда. Козырев тут же выехал, по пути забрал из приюта Воскресенскую.

Вскоре они были у дома Эрика. Одновременно с ними подъехала карета "скорой". Вера сразу почувствовала неладное, как только взглянула на Айгуль. Та лежала на постели среди скомканных мокрых простыней и звала ее. Но бригада врачей никого к больной не подпустила, времени на заполнение бумаг тратить не стала и сразу переложила Айгуль на свои носилки. Вера попросила Козырева ехать за "скорой помощью" следом.

Возле операционной она просидела больше часа. Просидела без всякой надежды, потому что уже заранее знала результат. Медсестра вынесла из операционной металлический бокс, в котором осталось то, что еще недавно должно было стать маленьким мальчиком… Ты даже не родился, но я все равно почувствовала твои предсмертные страдания!  Боже, до чего порой жестоки пути твои… В этот миг озарения Вера вдруг ясно увидела причину трагедии: мощный лекарственный препарат, названия которого она не знала, вызвал активное сокращение матки и способствовал выкидышу. Как же он попал внутрь будущей матери? И тут ответ подсказало ясновидение – вместе с растворимым кофе. А в банку Nescafe химический порошок был кем-то подсыпан.

Этим "кем-то" был Филенчук.

* * *

Козырев довез Веру до больницы, куда "скорая" госпитализировала несчастную Айгуль, а сам поехал в горсовет к Башурину. Рустему он велел возвращаться за Воскресенской и ждать у больницы, пока она не выйдет.

Из кабинета Башурина, которого вызвали "наверх" и который велел подождать его, Анатолий Виленович позвонил Вере. Та долго не откликалась. Потом ответила:

- Вы своего добились. Филя блестяще провел операцию.

- Какую операцию? – растерялся Козырев. – Вера Христофоровна, погодите, я не понимаю вас. Какую операцию?

- Отомстили, как же, – Вера продолжала говорить жестко, почти не отдавая отчета сказанному, хотя уже по первым интонациям собеседника догадалась, что тот действительно ничего не знает, – око за око. Ребеночка за автомобиль. Разве не вы надоумили своего телохранителя подсыпать для Айгуль в банку кофе какой-то гадости?

- Ну, блин, вы даете, – выдохнул Козырев после долгого молчания. – Извините, кажется, у вас очередной приступ ясновидения? Тогда почему же вы не видите, что я о причинах случившегося не имею никакого понятия… Вера Христофоровна, а что, вы, в самом деле, подозреваете Филенчука?

- Я не следователь, чтобы подозревать.

- Вы еще долго пробудете в больнице? Я сейчас к вам подъеду, – заторопился Козырев, – нам нужно обсудить это положение.

- Здесь мне больше делать нечего. И обсуждать уже поздно, – Воскресенская медленно шла к выходу из больничного корпуса. – И еще, Анатолий Виленович, очень вас прошу, больше не звоните мне. И не беспокойте в приюте. Всего вам хорошего.

Вера отсоединилась, будучи совершенно уверена, что была не права. Тем не менее, под впечатлением случившегося, она позволила себе побыть необъективной и несправедливой. Она даже не села в джип, который дожидался ее в больничном дворике, просто протянула Рустему трубку телефона.

- Передайте это Анатолию Виленовичу, мне он больше не нужен. Меня не надо довозить, я сама доберусь. А Козырев ждет вас в горсовете.

И пошла на трамвайную остановку, отгоняя от себя неприятные мысли о том, что у нее нет даже мелочи на проезд и придется ехать безбилетницей.

* * *

Козырев минут пять просидел в кабинете Башурина, словно контуженный, плохо соображая, где он находится и зачем. В голове по-шмелиному навязчиво звенело глупое слово "отлуп". Воскресенская дала ему "отлуп" по полной программе. Анатолий Виленович боялся даже мысленно признаться себе, что Веру он потерял.

Вернувшийся с "ковра" Башурин был радостно возбужден и никак не мог понять, кто успел заменить у него в кабинете бодрячка Козырева на Козырева, ушибленного пустым мешком по голове. Тот выслушал важные новости о том, что "Сам сказал по нашему делу", совершенно забыв, о каком деле идет речь, поспешил завершить все необходимые дежурные разговоры и откланяться с извинениями.

"Баба," – решил Башурин, будучи уверен, что по-настоящему мужчину может выбить из колеи только женщина. Эта отгадка сразу примирила его с Козыревым и даже больше к нему расположила: раз мужик еще способен так переживать личные драмы, значит, он не совсем отпетый. В самом деле, не все же нам только "капусту" рубить и "бабки" заколачивать.

А Козырев, выскочив на Кремлевскую, долго не мог понять, куда подевались все такси и частники, потом дошло: здесь гужуется только чиновничий транспорт. Наконец, одна машина притормозила на его нищенски протянутую руку. Анатолий Виленович не сразу узнал свой красавец-джип, очевидно, потому что за лобовым стеклом сидел не привычный на этом месте Миша, а незнакомец в черных очках.

Когда водитель снял очки и открыл перед Козыревым дверцу, то оказался Рустемом. Анатолий Виленович не успел устроиться в удобном кресле и вернуться в привычное состояние, как снова был контужен. На этот раз роль пустого мешка исполнил мобильный телефон, который он подарил Вере.

- Вера велела вернуть, ей он больше не нужен, – Рустем завел мотор. – Куда теперь?

- К ней в приют, – выпалил Козырев не задумываясь. Но подумав, переменил направление. – К себе в офис.

Филенчук ждал шефа в своем кабинете и немедленно откликнулся на его селекторный зов. Он поднялся на второй этаж, вошел в приемную… и на миг застыл в недоумении, сюда ли он попал? Оперативная память услужливо выдала подсказку: Леночки больше нет, у шефа новая секретарша.

Козырева в кабинете не было, зато был свет из тонкой щели под тайной дверью в комнату отдыха. "Опять запил", – решил Филенчук, не зная радоваться очередному директорскому загулу или опасаться последствий.

- Входи, входи, шпионская душа, – Козырев стоял посреди комнаты с наполовину наполненным бокалом коньяка, – что крадешься, думаешь, не услышу? Садись, рассказывай, как решил грех на душу взять.

- О чем вы, Анатолий Виленович? Простите, не понимаю, – начал Филенчук, устроившись на диване.

- Они не понимают! Ты чего подсыпал в кофейную банку Айгуль? Или скажешь, не твоя работа? Почему мне ничего не сказал?

- Ясновидящая доложила? – Филенчук побледнел. – Тогда нет смысла отпираться. Скажем так, я действовал по собственной инициативе и сводил свои личные счеты с Эриком. Это ему за Леночку.

- А мне за что? Или решил одним залпом двух зайцев убить? – рявкнул Козырев. – Оставить Эрика без наследника, а меня без Веры? Что ж, радуйся, ты своего добился.

* * *

Приютская суматоха Воскресенскую окончательно доконала. Весь следующий день к ним названивали из разных инстанций, требовали Рамзию или ту, кто ее замещает. Вера от и.о. заведующей отказывалась, как могла, но волей-неволей все вопросы стекались к ней.

В приют приехала комиссия из роно и сразу обратилась к Воскресенской. Та ничего вразумительного не смогла ответить на вопросы начальства. Где сейчас Рамзия, когда будет и будет ли вообще, никто решительно не знал. Тогда роновцы наехали на приютского бухгалтера, которая также ничего не могла пояснить по поводу финансовых дел вокруг пожертвований, поступивших от благотворителей после телемарафона.

Бухгалтершу повезли в отдел образования разбираться, она собрала с собой все имеющиеся бухгалтерские документы, благо что у недавно созданного приюта бумаг накопилось немного.

- Они на нас точно накличут КРУ, – шепнула Вере перепуганная бухгалтер, отправляясь в роно вместе с комиссией.

Воскресенской тоже предложили проехать, но Вера категорически отказалась, потребовав прежде объяснить, зачем она понадобилась руководству. Вера сидела в кабинете Рамзии с инспектором роно и ждала объяснений.

- Вам необходимо принять на себя руководство приютом, пока все не разъяснится с вашей заведующей, – нехотя созналась роновская инспекторша, дородная цветущая женщина, возможно даже ровесница Веры, только казавшаяся старше своих лет из-за избыточного веса. – Рамзию, очевидно, сегодня же уволят, а вас назначат "и.о".

- А вы уверены, что я соглашусь? – удивилась Вера. – Или вы считаете, что я совсем умом тронулась?

- Вера Христофоровна, голубушка, вы же сами понимаете, что другой кандидатуры у нас просто нет, – взмолилась толстушка-инспектор.

- Тогда идите сами исполнять обязанности, – холодно улыбнулась Воскресенская. – А предлагать мне заведовать приютом, финансирование которого парализовано, когда над ним нависла грозная тень контрольно-ревизионного управления, согласитесь, просто нахальство. Неужели я произвожу впечатление до такой степени глупой особы, чтобы самой лезть в эту петлю?

- Ну что вы, милочка, мы все вас так любим, – продолжала инспекторша совершенно бессмысленный разговор. – Значит, не поедете?

- Не только никуда не поеду, но и вас просто так не отпущу, – вдруг решительно заявила Вера. – Там в коридоре собрались наши сотрудники, женщины недовольны, требуют хотя бы разъяснить, почему они до сих пор ни разу не смогли получить заработаное.

- Да вы что! – толстушка покраснела, кажется, у нее со страху подскочило артериальное давление. – Со своим народом вы уж сами как-нибудь…

- Простите, а на каких основаниях? – не отступала Воскресенская. – Я – простая медсестра, такой же рядовой работник в нашей богадельне. Так вы выйдете к ним или их сюда пригласить?

И Вера открыла дверь, приглашая нянечек и поваров зайти. Женщины словно ждали команды – тут же окружили представительницу роно и закружили ей голову, задавая со всех сторон в разных вариантах один и тот же вопрос – о зарплате. Та с трудом подыскивала отговорки, которые никто не слушал.

Воскресенская почувствовала, что с толстушки довольно, и вмешалась в общий базар, обращаясь к самой голосистой поварихе.

- Тетя Аля, послушайте, и вы, бабоньки… Давайте без гвалта. Поскольку у нас практически полный кворум, я предлагаю провести экстренное собрание трудового коллектива с участием представителя районного отдела образования. Все согласны? Тогда садитесь и начнем.

Женщины согласились с Воскресенской и послушно расселись на стульях, расставленных по всему периметру кабинета. Вера пригласила инспектора на место заведующей, в импровизированный президиум, попросила молоденькую нянечку из младшей группы вести протокол собрания, а сама скромно устроилась на стуле в углу, всем своим видом показывая, что ее хата с краю.

- Товарищи, – нерешительно начала инспектор, – я согласна, что собраться нам необходимо, есть серьезный разговор… Однако, мне кажется, лучше бы на него пригласить зама начальника роно по дошкольным учреждениям.

- Нет уж, мы вашу замшу никогда теперь не дождемся, – перебила ее заводная тетя Аля. – Вы курируете наш приют? Вот вы нам и ответьте, сколько вы еще собираетесь издеваться над бедными людьми? Ведь три месяца без зарплаты, как сюда устроились, так ни разу и не видели. Ладно, я пенсионерка, хоть какую копейку получаю. Только нынче и на пенсию не протянешь, разве только ноги…

Если тетю Алю не остановить, то она может говорить безумолку часа два подряд. Вера понимала, что нужно ее утихомирить, но руководить из своего угла ходом собрания не собиралась. Попыталась воздействовать на словоохотливую повариху молча, мысленно. Результата Вера добилась быстро, но не такого, как ей хотелось.

- Вот поглядите на нашу Верочку-медсестричку, – указала тетя Аля, почувствовав пронзительный взгляд Воскресенской. – У нее дома мать старушка, сын первокурсник без стипендии, как ей их кормить? Поглядите, какая она у нас бледная от недоедания.

Снова поднялся гвалт, все заговорили разом. Нянечка, ведущая протокол, что-то писала, не поднимая головы. Наконец, снова дали слово инспектору.

- Хорошо, товарищи, – прорвалась она сквозь шум голосов, – я вас выслушала. Может, подведем итоги собрания, примем резолюцию, проголосуем? Я обещаю протокол вашего собрания сегодня же передать руководству нашего отдела, чтобы начальство принимало меры.

- А резолюция такая: недельный срок вам, чтобы решить по зарплате, – стала диктовать тетя Аля секретарю собрания, – иначе с понедельника мы объявляем забастовку. Как хотите, может, зам сам будет сиротам обеды готовить.

- Кто за такую резолюцию, – обрадовалась инспектор, заранее соглашаясь с любой формулировкой, только бы вырваться из окружения приютских работниц, – прошу голосовать.

Предложение забастовать приняли большинством при одной воздержавшейся. Ей оказалась Воскресенская. Остальные не стали к ней приставать с расспросами, удовлетворившись тем, что пользующаяся общим уважением Вера хотя бы не голосовала против.

* * *

Айгуль проснулась на следующее утро в огромной мерзкой палате, в которую умудрились втиснуть десять коек на такой площади, где и четырем кроватям было бы тесно. Первое, что она увидела, это потрескавшийся потолок и заклеенное вдоль и поперек окно, будто гинекологическое отделение готовилось к бомбардировкам.

Но весь этот ужас был не так страшен, как воспоминания о вчерашней операционной… Айгуль старалась не думать о том, что означают пустота и холод, которые отзывались болью внизу живота. Гораздо спокойнее было ощущать свое тело каменным, тогда в душе не шевелился камень утраты.

Она почти ни с кем не общалась в палате, где царил обычный утренний гвалт. Женщины в кошмарного покроя ночнушках, выданных кастеляншей роддома, кутались в халаты и шали, которые им принесли из дому заботливые мужья. К Айгуль прийти было некому.

Впрочем, она никого и не ждала. Ясно, раз Эрик за границей, то и близких у нее никого нет. Воскресенская вряд ли найдет время и деньги тащиться через весь город, у нее со своими сиротами хлопот невпроворот. К тому же, очевидно, Вера хорошо ощущала на расстоянии, каково сейчас самочувствие и нервное состояние больной, и решила пока ее не беспокоить. Остальных Айгуль и сама не хотела сейчас видеть. Поэтому она очень удивилась, когда услышала от заглянувшей в палату нянечки свою фамилию и сообщение, что к ней пришли.

Меньше всего Айгуль ожидала увидеть на лестнице между этажами Эрика. Но это был именно он. Откуда ты прилетел? Почему так неожиданно пропал? Теперь-то ты понимаешь, что натворил?

Эти вопросы тут же вспыхнули в голове несчастной женщины, но с языка, конечно, не слетели. Айгуль ни в чем не упрекала Эрика и не ждала его оправданий, ведь теперь это уже не имело ровно никакого смысла. Их сыночек… где сейчас его маленькое окровавленное тельце, искромсанное кривыми хирургическими ножницами? Она успела его увидеть мельком в операционной, когда все было кончено.

Но и этого она не стала рассказывать Эрику. Берегла его от лишних потрясений. Он и без того был не похож на себя, лицо осунулось, почернело. Таким она его не видела даже после недельных запоев.

- Как ты?

- Ничего. А ты как узнал?

- Вчера позвонили. Я на Кипре договор с иностранными партнерами подписывал. Если бы я знал, что так случится… Стоило мне уступить тем заграничным засранцам два процента – и сделку мы заключили бы еще три дня назад. Я давно уже был бы здесь, тогда ничего бы не случилось.

- Не надо, прошу тебя. Ни ты не виноват, ни я не виновата. Значит, Аллах так рассудил, Всеведущий и Всемогущий. Разве мы ни в чем перед ним не виноваты, разве не заслужили сами такого наказания?

О роли всевышней воли в случившейся с ней катастрофе Айгуль до этого совсем  не думала, оттого и удивилась, когда сама произнесла эти слова. Словно через нее говорил сейчас кто-то другой. Может быть, это была Вера?

Айгуль тихо заплакала. До этого же не выронила ни слезинки, чувствовала лишь сжигающий изнутри жар жестокой жалости к себе, которая высушивала спасительную влагу из слезных альвеол. Слезы теперь приносили облегчение. Действительно, стало легче, ведь теперь тяжесть горя они поделили с Эриком.

Он стоял рядом и молчал, не находя нужных слов, чтобы успокоить плачущую Айгуль. Впрочем, он верил в спасительность слез, даже готов был сам бы заплакать, если б умел… Выждав несколько минут, он начал говорить, не очень-то вдаваясь в смысл слов, лишь бы только не молчать.

- Я никогда ничего не рассказывал тебе о своих делах, как и в этот раз. Не потому что я тебе не верил. Я все скрывал от тебя ради твоей же безопасности. Любую информацию о моих связях, делах и намерениях ты не только могла бы дорого продать… она могла бы дорого самой тебе обойтись. Ты понимаешь это, моя девочка?

- Понимаю.

- Но теперь эти кошки-мышки заканчиваются, – продолжал Эрик, – время скрытой охоты прошло – меня теперь преследуют открыто. Нам немедленно нужно отсюда бежать. Ты согласна?

- Согласна.

* * *

На следующий день бухгалтер в приюте не появилась, она позвонила из роно, сообщив Вере последние новости: проверка бухотчетности для нее не только не закончилась, но только еще начинается. К ним в приют собирается начальник райотдела в настроении грозовом, разносоопасном.

- Ничего, мы на него тетю Алю науськаем, посмотрим, как он станет отбиваться, – отвечала Вера.

Помимо неприятного ожидания начальника Воскресенскую донимали и другие посетители. А именно спонсоры, которые на телемарафоне вызвались провести в приюте капитальный ремонт. С ними нужно было заключать договор, но некому было ставить подпись с приютской стороны. Строительный менеджер-посыльный нервничал, требовал немедленно выяснить, где заведующая, где бухгалтер, кто вообще за что-нибудь отвечает в этом приюте.

Хочешь не хочешь, а отвечать за все приходилось Вере… А тут и начальник роно приехал, показывая всем своим видом, как он сердит. Кухня настроилась дать ему решительный бой, но он никого не стал слушать, а немедленно закрылся с Воскресенской в кабинете заведующей.

- Вера Христофоровна, я бы очень вас просил пресечь в коллективе митинговые страсти, – заявил он. – А сейчас ознакомьтесь с этими приказами.

Он передал ей два листа с ровным компьютерным шрифтом, две копии одного приказа, который первым параграфом объявлял Рамзию уволенной, а вторым назначал Веру исполняющей обязанности заведующей.

- Простите, не знаю, как вас величать, – сказала Вера, – впрочем, вряд ли ваше имя и отчество мне пригодятся. Дело в том, что я не намерена заведовать приютом.

- Да, мы знаем, что вы были подругами с Рамзией Алексеевной, – кивнул начальник. – Но в данном случае ложное чувство солидарности не при чем. Вы обязаны возглавить приют в столь трудное для него время.

- Я никому ничего не обязана, – возразила Воскресенская. – Не можете же вы меня заставить против воли.

- Мы можем очень попросить.

- Или попросить? – подсказала Вера второе значение слова. – Не беспокойтесь, я и сама уволюсь. Могу прямо сейчас написать вам заявление по собственному желанию.

- Пожалуйста, но согласно КЗОТу вы все равно должны будете отработать две недели после его подачи, – начальник был невозмутим и продолжал ровным голосом. – А теперь о делах. Протокол вашего собрания мы получили и тут же приняли необходимые меры. Во-первых, можете передать своим подчиненным, пусть бастуют, сколько им угодно. Все равно мы с понедельника всех их отправим в административный неоплачиваемый отпуск. А группы расформируем и направим в разные детдома.

- То есть вы собираетесь закрыть наш приют? – удивилась Вера.

- Ни в коем случае, – как бы успокоил ее начальник, а затем пояснил, – на время капитального ремонта мы расселим детей по другим детдомам и интернатам. Там имеется свой персонал, так что в ваших кадрах они не нуждаются.

- А вы можете это все сами сообщить нашим женщинам? Я могу их сюда пригласить.

- Еще одно собрание трудового коллектива? – хмыкнул начальник, впрочем, не скрывая, что встречаться с работницами приюта ему не очень-то охота. – Вряд ли это необходимо. Вы доведите до них информацию. А сами начинайте готовить детей к отправке, завтра мы пришлем за ними автобус.

- А что вы решили с нашей зарплатой?

- Эту приятную новость, как в анекдоте, я оставил на закуску, – начальник тяжело поднялся со стула и закончил, обернувшись с порога. – Глава администрации обещал погасить всю задолженность до Нового года.

* * *

Айгуль стояла с Эриком на продуваемой декабрьскими сквозняками лестничной площадке роддома и старалась понять, что теперь с ними будет. Сначала она решила, что Эрик собрался ее бросить. Но не ради Рамзии, в самом деле! Уже то, что он примчался сюда, как только узнал о несчастье, говорило, что Эрик расстаться с Айгуль не собирается.

- Но вряд ли меня отсюда выпустят так скоро, – заметила она. – До конца недели точно продержат.

- Хорошо, тогда узнай у сестер, где тут у них главврач и можно ли с ним сейчас переговорить, – Эрик окончательно справился с гнетущим состоянием, к нему возвращалась привычная жажда деятельности. – Если он не может тебя сегодня отпустить под домашнее наблюдение, то должны же у них хотя бы быть отдельные палаты для нормальных людей. Пусть платные, но чтобы с хорошей обслугой, интенсивной терапией, короче, по высшему классу.

- Зачем? – Айгуль вытерла слезы и равнодушно склонила голову к плечу. – Мне все равно. Одной оставаться даже хуже, а в моей палате восемь баб, весь день болтают словно на базаре. Пока прислушиваешься к их белиберде, как-то забываешь, что жизнь твоя разбита и впереди не осталось ничего.

- Все только начинается! – Эрику отдельная палата для Айгуль нужна была лишь как повод что-то предпринять, чем-то заняться, чтобы заглушить внутреннюю боль. – Давай тебе сиделку наймем. У нас на улице есть старушка, Ханифа апа, такая говорунья, душевная женщина, она тебе не даст скучать. Или, может, с Воскресенской переговорить, попросить ее побыть с тобой пару дней?

- Она не может, у нее без Рамзии такое в приюте началось, голова кругом… Кстати, эта зараза Рамзия за границей с тобой была?

- Она там с иностранными инвесторами осталась, – ответил Эрик прямо, хотя не мог не заметить, как тусклый взгляд Айгуль на миг осветила ревнивая молния, – согласовать график поставок и взаиморасчетов она и без меня сможет. А вообще без нее нельзя было обойтись. Ничего такого, сугубо деловые отношения.

- Что ж ты оправдываешься? – то ли улыбнулась, то ли поморщилась Айгуль. – Я тебе верю. Да и потом, эрю я или не эрю, разве это что-нибудь изменит? Теперь я тебе не нужна. Зачем тебе со мной связываться…

- Перестань, Айгуль, мне никто не нужен, – Эрик сам себя не узнавал, столько нежности и грусти было в его голосе. – Как только тебя выпишут, мы сразу махнем за границу. Честно говорю, все надоело, хочется пожить где-нибудь далеко-далеко, где можно спокойно встретить старость. Или тебе не захочется провести свою жизнь на тихой вилле – у черта на куличках – вдвоем с таким старпером?

- Почему вдвоем? – Айгуль снова слабо улыбнулась. – Врачи вчера сказали мне, что я еще вполне способна забеременеть. Только нужно подлечиться, поберечься, проходить новый срок под постоянным наблюдением акушеров. И лучше всего это сделать за границей.

- Отлично! Эрик совершенно пришел в себя, его воодушевление невольно передалось и Айгуль, она даже отметила мысленно: стоило приехать ему, как я сумела прийти более или менее в нормальное состояние. Вчерашнее несчастье отдавалось в теле слабеющим эхом.

Она пошла узнавать, как и когда можно встретиться с главным врачом, а Эрик на это время вышел во двор покурить. Отвернувшись от ветра, он склонился над испуганным огоньком зажигалки, и в это время возле него резко притормозил козыревский джип, слегка проюзив в его сторону по корочке льда, покрывавшей асфальт.

Эрик готов был увидеть в машине кого угодно – или самого Козыря, или его возлюбленную Воскресенскую – но никак не Рустема, младшего Мурзика. Тот раскрыл перед ним переднюю дверцу, приглашая присесть.

- С возвращением на родину, дядя Эрик, – начал он. – Меня просили передать, что срочно хотели с вами говорить.

- Кто? – спросил Эрик, как будто действительно не знал, кто послал Рустема. Выследили, значит, вычислили. И почему послали за ним на козыревском джипе? Эрик сел в машину, но дверцу не закрыл, давая понять, что ехать пока не собирается. – Машинка Козыря?

- Да, Анатолий Виленович позвал меня поработать у него водителем, пока Миша в больнице, – ответил Рустем беззаботно, однако напирая на последнее слово. – Так мы едем или нет?

- Сейчас покурю. Потом с главврачом переговорю, устрою Айгуль в отдельную палату с охраной. Вечером, скажи, заеду.

- Не поздно будет? – Рустем явно выходил за рамки дозволенных разговоров, и Эрик сразу понял, что ему это позволено теми, кто за ним прислал. Значит, он правильно понял, разговор предстоит суровый.

- А твой нынешний шеф где сейчас?

- Я его в горсовет подбросил, он меня обедать отпустил, – ответил Рустем. – В самый раз успели бы заскочить к нашим.

К нашим. Когда же для этого сосунка "воры в законе" стали "нашими"? Эрик прилетел с Кипра, ни кого не предупредив из своих, более того, он не дождался прямого чартерного рейса, а летел с пересадкой в Екатеринбурге. Значит, о возвращении Эрика оповестил братков кто-то из "киприотов"? Уж не Рамзия ли была перекуплена? В любом случае, решил Эрик, отступать поздно.

- Хорошо, только бабу свою прихвачу, – он выскочил из машины, снова поднялся наверх, где его уже ждала Айгуль. – Слушай меня внимательно. Мне угрожает серьезная опасность. Поэтому здесь тебе оставаться больше нельзя, поехали домой.

- Но у меня все вещи внизу заперты, – растерялась Айгуль, – и документы в палате.

- Черт с ними, с вещами, документы быстренько забери – и линяем. Машина ждет, – Эрик подтолкнул ее к двери гинекологии. – И побыстрее, по дороге я тебе все объясню.

Айгуль не на шутку испугалась. О предпринимательской деятельности Эрика она имела самые приблизительные сведения, но, конечно, предполагала, что его дела связаны с риском потерять не только свободу, но и жизнь. А значит, рисковала и сама Айгуль. До сих пор мрачные перспективы рисовались в таком отдалении, что она привыкла не принимать их близко к сердцу, даже считала возможным говорить о них с черным юморком. Но вот сегодня опасные перспективы грозили обернуться реальной действительностью.

Она быстро вернулась в палату, выгребла из сломанного ящика тумбочки пакет с документами и косметикой и поспешила обратно, даже на прощанье не окинув взглядом своих соседок по палате, товарок по несчастью. На пороге Айгуль столкнулась с медсестрой, которая звала ее в процедурный кабинет сдать анализ крови.

- Хорошо, я сейчас приду, – согласилась она, – можно мне ненадолго в туалет?

На лестничной площадке Эрик подхватил ее под руку и увлек вниз к выходу, нашептывая на ходу:

- Только смотри, при Рустеме ни слова лишнего не говори. Этот гаденыш работает на них.

Глава тринадцатая

Козырев продержался только два дня. Старался не думать о Воскресенской. Отгонял от себя гнетущее чувство покинутости. Уговаривал себя, что надо учиться жить без Веры. Два дня выручали бесконечные дела на фирме и в горсовете, вечерами спасал коньяк. И все же не вытерпел. На третье утро перепоручил неотложные вопросы своим замам, вызвал Филенчука и решительно заявил:

- Едем в приют.

Филя ничего не ответил, даже головой не кивнул, молча вернулся к себе в кабинет, чтобы одеться и заодно позвонить в гараж, предупредить Рустема. Тот заблаговременно прогрел мотор и салон, подал машину к крыльцу как раз в то мгновение, когда из офиса выходили Козырев с Филенчуком.

Ночью погода резко изменилась, северный ветер разогнал низкую облачность и выстудил звезды. Декабрьское низкое солнце не только не прогрело наступивший день, но, казалось, еще больше добавило трескучести морозцу.

Вот так же ясно и холодно было на душе у Анатолия Виленовича. Ему было ясно, что без Веры ему будет плохо, уже и сейчас невмоготу. И вместе с тем он холодно сознавал, что шансов вернуть расположение Воскресенской вряд ли удастся.

Всю дорогу Козырев молчал, и чем ближе они подъезжали к нужному району, тем тревожнее спрашивал себя Анатолий Виленович: нужно ли было ехать? Оттого он и Филю прихватил с собой, чтобы не оставаться с Верой с глазу на глаз, при постороннем можно будет оттянуть время дежурными разговорами. Кроме того, Козырев намеревался провести в приюте то, что он для себя называл очной ставкой – пусть Филя сам признается, что ни о чем не предупредил своего шефа и самостоятельно надумал провести химические опыты по смешению кофе со стимулирующим выкидыш препаратом.

Приют встретил их мертвой тишиной и кромешной темнотой. Если бы не открытые двери кабинетов, то в коридоре ничего бы не было видно.

- Тут есть кто? – громко позвал Филя, привычно насторожившись.

- Мы здесь! На голос, на голос идите, – отозвался в ответ веселый голос Алики, которая тут же показалась на пороге приютского медпункта.

- А ты что тут делаешь! – изумился Козырев, меньше всего ожидая встретить здесь свою дочь. – Ты почему не на занятиях?

- А ты почему не на работе? – с вызовом ответила Алика. – У меня окно до трех.

- А у меня обеденный перерыв до двух, – Анатолий Виленович вошел в медпункт, совершенно собравшись с духом, шутливая перепалка с дочерью вернула ему уверенности. – И Славик здесь? Здравствуйте, Вера Христофоровна.

- Добрый день, Анатолий Виленович, – отозвалась Вера из-за стола. – Вы очень кстати приехали, нам как раз нужно с вами поговорить.

Козырев решительно не знал, какой ему предстоял разговор, но согласен был выслушать что угодно, кроме повторения позапозавчерашнего "отлупа". Любая оттяжка времени перед решительным объяснением его сейчас устраивала. Он удобно развалился в кресле, которое уже мысленно называл своим – настолько привык в нем сидеть за последние три месяца, что даже соскучился по нему за последние три дня.

- Что-то случилось? – поинтересовался он у всех присутствующих сразу.

- Пока не случилось и, надеюсь, не случится, – ответила Воскресенская, – если вы мне сейчас поможете. Извините, кофе сегодня не предлагаю, у нас свет погас, замыкание во всем здании. И вообще черт знает что творится.

- Папик, ты слышал, у мамы Веры всех детей забрали и развезли по разным детдомам, – выступила Алика. – Ты же, как депутат, не позволишь прикрыть приют, верно?

- Погоди-ка, Алика, – поморщилась Вера. – О приюте потом поговорим, а пока по ваши души. Анатолий Виленович, вы в курсе, что ваша дочь продала свою машину?

- "Оку"?

- Папик, только не надо истерики. Ты же сам говорил, что машина моя, что хочу, то и делаю, – Алика поспешила сбить волну возмущения, которая в Козыреве еще не успела подняться. – Между прочим, ты сам поспорил, что моя "окушечка" не доживет и до июля, как я ее растарабаню. А она продержалась на полгода больше, так что ты проиграл.

- Да, а на вырученные деньги она собралась везти моего сына с собой в Испанию, – продолжала Воскресенская. – Вам эти планы тоже неизвестны?

- Нет, честное слово! – Козырев начинал догадываться, что его неугомонная дочурка снова задумала "приколоться" и как теперь это у молодых называется, "оттянуться". – Они действительно решили с матерью слетать на Рождество в Коста-Калиду, на нашу виллу. К сожалению, меня дела не отпускают прокатиться с ними. Но про Славика мне пока не имели случая рассказать.

- Просто мы только сегодня это решили, – вставила Алика, – и вот приехали к маме Вере, чтобы Славика отпросить.

- Они решили, – охнула Вера, как видно, уже не в первый раз охнула.

- В самом деле, мама Вера, – прогудел виновато Славик. – Что тут особенного?

- А как же твои зачеты, экзамены?

- Подумаешь, – вступилась Алика, – перенесет сессию. Я в прошлом году тоже так делала. А хотите, папик позвонит ректору консерватории, как народный депутат?

- Алика! – одернул ее строго Анатолий Виленович, – позвольте нам с Верой Христофоровной самим решить, что делать. Договорились? – А потом он обратился к Воскресенской. – В принципе, я ничего невозможного в их совместной поездке не вижу. С переносом сессии тоже можно решить…

- Я не хочу! – воскликнула Вера. – Поймите, Анатолий Виленович, я не хочу, чтобы Славик ехал за ваш счет.

- Почему за мой счет? Алика вправе сама тратить свои деньги, раз продала свою машину. Кстати, на новую она может не рассчитывать.

- Ты не дослушала, мама Вера, – вставил Славик давно заготовленный довод. – Я ведь не прохлаждаться туда еду, а работать. Алика рассказала: по всему побережью там тянутся маленькие ресторанчики и ночные клубы, в которых днем, к тому же в теперешнее бессезонье, очень мало посетителей. Там хозяева дают играть всем желающим.

- Правда-правда, мама Вера, – подхватила Алика. – Правда, поначалу они ничего не платят. Но если посетителям понравится, то они сами начнут заказывать – и все чаевые пойдут музыканту.

- А этих одних чаевых хватит, чтобы целый день беззаботно гулять по побережью! – восторженно закончил Славик.

- И что же ты собрался там играть? – удивилась Вера.

- Как что, свою программу, – не унимался сын. – Сибелиуса, Рахманинова, Прокофьева. Из школьного репертуара вспомню. Меня часа на два без передыха хватит. Технику мою преподы хвалят, так что не думаю, что на Коста-Калиде найдутся знатоки, которые раскусят, что перед ними просто первокурсник.

- Кто же станет слушать серьезную музыку, – продолжала мать, – люди в рестораны приходят отдохнуть, перекусить.

- Так я же не фортепьянные концерты стану закатывать! Там же у них не рояли допотопные стоят, а электроника. Эффектов добавил, перкуссию подобрал – и готова современная обработка. Мы у Грина уже пробовали – получается кайф!

- Почему же, Вера Христофоровна, действительно, не попробовать? – заметил Козырев. – Там в Сантаньи есть неплохой ресторанчик, где днем собирается очень приличная публика, в основном престарелые семейные пары. Они с удовольствием послушают фортепиано без всяких современных синтезаторов.

- Папик, ты прелесть, – взвизгнула Алика, – а я совсем про него забыла! Там еще хозяином молодой седой француз, да? С ним вообще можно договориться, чтобы он ввел почасовую оплату.

- Мне только показать себя, а потом я развернусь, – вставил Славик. – И на обратный билет себе заработаю, и долг верну. Алика, покажи, что мы с тобой вывели.

Алика достала из сумочки сложенный вчетверо большой лист флоуресцентно вспыхнувшей на солнце оранжевой афиши, на которой затейливым шрифтом на двух языках, английском и испанском, было выведено что-то про гастроли российской звезды, пианиста Вячеслава Воскресенского, более того, там же красовался и портрет Славика в строгом концертном костюме.

- Ну, как, мама Вера? – сын гордо посмотрел на мать. – Звучит наша фамилия в латинской транскрипции?

Они настолько забили Веру своим напором, что ни возражать, ни просто соображать сил у нее больше не осталось. Она страдала от унижения и не могла понять, как Славик сам не понимает двусмысленности, незавидности своего положения, как ему самому не претит эта рождественская подачка? Или, может быть, прав он, а не мать, может, в самом деле, следует воспользоваться легкомысленной щедростью этой сопливой дурочки, которая еще не знает цену папиным деньгам? Тем более, сам папочка, сразу видно, воспринимает дочкину идею благожелательно.

- А у Славика заграничный паспорт есть? – обратил на себя внимание застрявший на пороге медпункта Филенчук. Как всегда, его интересовала формальная сторона, правила пересечения государственной границы, а не щемящие материнские чувства, не смятение нищенки, не желающей быть облагодетельствованной.

Вера долго не решалась посмотреть в его сторону, и лишь теперь смерила его холодным взглядом. Предчувствие, что именно Филя чего-то всыпал в кофейную банку в доме у Айгуль, еще больше укрепилось в ней. Впрочем, на эту тему говорить уже не имело смысла.

- Паспорт есть, и вроде не просроченный, – ответила она. – Три года назад в музыкальной школе сделали, когда хотели Славика направить на международный конкурс юных пианистов в Польшу. Отборочный тур мы тогда прошли, а вот на поездку денег так и не собрали. Так и остался паспорт не использованным.

- Зато теперь пригодится, – кивнул удовлетворенно Анатолий Виленович. – А сессию перенести на февраль я Славику помогу. Только пусть зачеты досрочно сдаст. Одним словом, мне нравится, как ребята придумали. Солнце, фрукты, отдыхающих теперь немного. Пусть перед экзаменами сил поднаберутся.

- Да на недельку всего, – успокаивал Славик, чувствуя, что мать не столько согласилась, сколько сдалась. – Покажем в случае чего эту афишу, привезем отзывы слушателей с концертов, у нас в консе такое приветствуется. Зарубежная гастрольная деятельность студентов как никак.

- Ладно, дома поговорим, – оборвала его Вера. – Тебе еще не пора на занятия? Идите, не то без машины опоздаете.

Алика со Славиком убежали, довольные исходом разговора. Конечно, мама Вера согласится, куда денется. В конце концов, у нее теперь столько проблем с приютом, что о родном сыне просто не хватает времени подумать. Одна мысль, что целую неделю Славик хоть поест фруктов вволю, уже склоняла Воскресенскую в пользу Испании, и Вера уже не хотела думать о моральных табу.

Таким образом, разрыв, к которому Вера мысленно готовилась, по времени откладывался. Со своей стороны, Козырев делал все возможное, чтобы сделать его еще более невозможным. За прошедшие дни он развил вокруг приюта бурную деятельность, подключил нужных лиц. Для Воскресенской он остался последней надеждой на то, что приют не прикроют.

- Телемарафонскими деньгами, как я и обещал, занялись на самом высоком уровне, – докладывал ей Козырев, – уже многое стало известно. Ваша Рамзия, разумеется, в тайне от коллектива, стала президентом фонда поддержки сирот, куда и ушли все спонсорские пожертвования. Все это было проделано быстро, тихо и не без участия Эрика. Средства фонда перечислили заграницу, в оффшорную зону, так что можно считать, что для приюта они уже потеряны.

- А вы меня называли ясновидящей, – горько усмехнулась Воскресенская. – Я и подумать не могла, что Рамзия на такое способна!

- Тут не надо иметь экстрасенсорных способностей, чтобы предсказать подобный ход событий, – заметил Филенчук. – Сценарий в последнее время столько раз обыгрывался в разных вариантах, что любой оперативник из отдела экономических преступлений мог бы предсказать, чем закончится афера с телемарафоном.

- Что ж ты нам не предсказал, раз такой умный, – съехидничал Козырев. – Или тебя в свое время таким видам мошенничества не обучали? Вас натаскивали на "жучки" в спальнях да порошки в кофях?

- Далось вам это кофе… – Филя все-таки вошел в медпункт, но присел опять рядом с дверью, продолжая сохранять возможную дистанцию с мечущей искры Воскресенской. – Ничего я Айгуль не подсыпал, я вам говорил. Вера Христофоровна, вы хоть, в качестве эксперта-ясновидящей, подтвердите, что я к случившемуся выкидышу не причастен. А если виноват, то казните.

- Не знаю… Бог вам судья, он вас рассудит и накажет, – ответила Вера. – Я знаю, вы не верите в Бога. Тогда называйте это совестью.

- Совесть у него чистая, не запятнанная, – хмыкнул Козырев, – ведь он ею ни разу еще не пользовался. Бог с ним, в самом деле, давайте о деле поговорим. С приютом не все еще так плохо, во всяком случае, пока Филя через своих знакомых упэповцев попытается вытащить назад марафонские деньги, я возьму на себя все вопросы по капитальному ремонту здания. За зиму можно тут все потихонечку освоить.

- Строители уже приходили, – вспомнила Воскресенская, – но я не знаю, кто и как с ними должен подписывать документы, какие-то процентовки… Это действительно можно без Рамзии сделать?

- Безусловно, тут вы можете полностью положиться на меня, – заверил Анатолий Виленович, вкладывая между слов и такую мысль, дескать, не гоните меня, позвольте только быть рядом с вами, и у нас все получится. – Если еще строители придут, адресуйте их прямо ко мне, мы быстро обо всем столкуемся. В крайнем случае, сами выступим заказчиками работ, если будут возникать проблемы с приютом. Одним словом, справимся, Вера Христофоровна, будьте уверены.

- Я вам так благодарна, Анатолий Виленович, – Вера впервые сегодня посмотрела ему прямо в глаза. – Вы простите меня, что я сорвалась на вас в тот день по телефону… Можете понять мое состояние, когда я сидела возле операционной. Смерть неродившегося сына Айгуль меня подкосила. Все сразу как-то навалилось…

- Все хорошо, – поспешил ее успокоить Козырев, – все поправимо. Как говорит моя Алика, все ништяк.

Вот, еще и Алика со Славиком… Вера понимала, дети являются еще одним звеном в той цепи событий, что все больше связывает их с Козыревым. И эта кармическая связь вряд ли будет для них всех счастливой. Но тут, как совершенно правильно говорится, от судьбы уже не уйдешь.

- Удивляюсь, Анатолий Виленович, как вы балуете свою дочь! Даже не поинтересовались, кому и за сколько она машину продала… Смотрите, пустит она вас по миру.

- Это что, очередное предсказание ясновидящей? – рассмеялся Козырев. – Не пугайте меня, Вера Христофоровна, скажите, что пошутили. А вообще Алика права, что продала эту развалюху. За два года так разбила малышку "Окушку", через полгода ее совсем никто бы не взял.

- Тут еще проще: сама девчонка в автомобильном деле ничего не смыслит, – добавил Филенчук. – Алика понятия не имеет, что у нее под капотом. За машиной полностью следил наш водитель Миша, ремонтировал и все такое. А теперь он в больнице.

- Кстати, мы его сегодня навестили, – продолжил Козырев, – слава Богу, он пришел в себя. Врачи сказали, что опасность миновала, а руку они восстановят. Мизинец пришлось ампутировать, жалко, на правой. Но машину водить он сможет.

- Что он вам рассказал? Это действительно было покушение?

Вера спрашивала, а сама уже знала все, о чем говорили с Мишей в больничной палате. Тот действительно услышал легкий взрыв справа, под передним крылом, отчего машину чуть отбросило влево, а потом резко развернуло и бросило в другую сторону. Миша даже испугаться не успел, лишь инстинктивно выжал тормоза – совершенно уже бесполезные.

Он не подумал о смерти – и оказался прав. Он не видел черного туннеля с ослепительным светом в конце, как рассказывают те, кто пережил клиническую смерть. Миша просто открыл глаза и сразу все вспомнил. В палате было тихо и темно, прошло трое суток после катастрофы. Леночку уже похоронили, только Миша этого еще не знал.

Навестившие его на следующее утро Козырев с Филенчуком о чем-то его спрашивали, он что-то им отвечал, но в это время думал лишь об одном: буду жить, буду жить, буду жить…

- А какое отношение ко всему случившемуся имеет Рустик? – спросила Вера и вдруг заметила, как напряглись Козырев с Филенчуком, сразу замолчавшие. – Вообще, кто он такой, ваш новый водитель?

- Он – сын Эрикова друга и ближайшего доверенного, – ответил Козырев, хотя и видел как нервно сигнализирует ему взглядом Филенчук, – вряд ли ему можно доверять. В тот день Миша видел Рустика на станции техобслуживания, где ремонтировал "Волгу". Встретились как бы случайно. А вечером все это случилось.

- И вы думаете на него? И спокойно берете его к себе водителем?

- А вы как думаете, Вера Христофоровна? Что подсказывает ваше ясновидение?

Вера замерла. Внутренним зрением она не видела Рустика, хотя точно знала, что сейчас он сидит в салоне Козыревского джипа, дожидается шефа, буквально в десяти шагах от ее медпункта… Ничего страшного, это нормально, успокойся. В конце концов, ко мне предчувствия всегда приходят внезапно, вызывать видения по заказу мне редко удавалось.

- Извините, Анатолий Виленович. Мне нечего вам сказать. Просто сегодня я что-то отупела, ничего не чувствую. Вы же видите, что случилось в приюте. Детей увезли, они так плакали, особенно младшие. Повара устроили скандал, когда узнали, что их отправили в административный отпуск без сохранения зарплаты. В результате выключали плиту, что-то сделали с электричеством. Теперь совсем погасло. Не знаю, может, случайно, а может, и со зла решили навредить. Я вызвала ремонтников, уже четыре часа жду. И уйти не могу, пока не придет охранник.

- Понимаю, – вздохнул Козырев. – Вера Христофоровна, да плюньте вы на все! Без работы не останетесь, это я вам обещаю. С приютом ничего хорошего не получится. Я узнавал в горсовете: городское управление образования с самого начала не одобряло всей этой затеи, недоброжелательно были настроены к Рамзие. Теперь, когда исчезли и деньги с телемарафона и она сама, никто не сомневается, что она к этому причастна.

- Не понимаю вас, Анатолий Виленович, – удивилась Воскресенская. – Только что вы успокаивали, заверяли, что приют наш не закроют, что мы еще поборемся вместе, а теперь подговариваете все бросить?

- Бороться или бросить, это вы сами решите, а я вам всегда готов помочь, – успокоил ее Козырев. – Просто было бы из-за чего бороться. В конце концов, дети пристроены по детдомам, Рамзия отдыхает по багамам. А вам что, больше всех надо? Даже если Рамзия вам подруга, в чем теперь я сильно сомневаюсь, с какой стати вы за нее должны отдуваться? Именно это я имел в виду, когда говорил, что приюту ничего путного не светит. Все, чего я добился как депутат, к делу решили отнестись серьезно, отдали соответствующие распоряжения. Возможно, мы все вернем, всего добьемся. Но стоит ли результат тех усилий, которые вам предстоит предпринять?

Определенный резон в словах Козырева, конечно, был… Даже если всю зиму здесь просижу, ругаясь со строителями, все равно ведь на зарплату ничего себе не высижу. Да и не мое это – административно-организаторская работа. Мое дело лечить детей, вообще людей. Ведь я еще летом, когда меня Рамзия обхаживала, уговаривала, предчувствовала, что не стоит мне идти в приют. Жила же себе на массаже, ходила по домам, имела постоянную клиентуру. Негусто, конечно, но был какой-то заработок. А что теперь?

Однако Вера не успела ощутить себя свободной от своих приютских обязательств. В коридоре хлопнула входная дверь и послышался легкий топот нескольких пар детских ножек. Вера выскочила из медпункта и застыла на пороге от изумления. К ней навстречу шли семеро малышей, из их младшей группы, тех самых семеро, кого сегодня с утра она отправляла в один из детдомов по роновской разнарядке.

- Мама Вера, – услышала Воскресенская детский голосок своей любимицы.

- Наташенька… Как вы сюда попали? Как добрались?

- На трамвае, – ответила стоявшая впереди девочка Наташа, пожалуй, самая рассудительная и взрослая среди приютских малышей. – Нам в том детдоме места не хватило, нам раскладушки поставили в раздевалке.

- И от обеда только первое досталось, – пробасил из-за ее плеча самый маленький Антон. – Мама Вера, не отдавай нас больше никому!

* * *

Накануне Эрик вернулся домой поздно. Был трезв, но шел словно пьяный. Ничего Айгуль не сказал, хотя обещал, что теперь будет все рассказывать без утайки. Прошел на кухню, достал из холодильника коньяк, налил полный стакан. Взял в руку, но до рта не донес, завис на полпути… Потом поставил стакан на стол.

Айгуль решила его не тревожить. Молча подала ужин. Та же история: покружил ложкой в лапше, нацедил ее полную бульоном, но снова опустил. Поднял голову и посмотрел на Айгуль.

- Ты иди спать.

Голоса Айгуль не услышала, но поняла фразу по движению губ. И сразу ушла к себе в спальню, зная, что теперь уже всю ночь не сможет уснуть. Минут через десять услышала, как Эрик прошел по коридору в свой кабинет, любимый закуток.

Когда все стихло, она встала, пошла на кухню убирать со стола. Лапшу съел, ко второму не притронулся. Стакан и бутылку с коньяком забрал с собой. Она знала, что теперь Эрик будет лежать на своей кушетке в своей каморке, будет пить и курить, неподвижно уставившись в потолок. Так может продолжаться день, два, три…

Наутро Айгуль проснулась поздно и первым делом, даже не накинув халата, заглянула в каморку. Эрик забылся тяжелым сном. Обычно он просыпался от одного тихого стука нескрипящей двери (в его доме вообще все двери открывались и закрывались бесшумно, полы не скрипели, – хозяин любил тишину), он спал чутко, реагируя на любой шорох. Сейчас же не шелохнулся, а может, просто притворился спящим. Бутылка коньяка была пуста наполовину, значит, вчера он немного выпил. Впрочем, первая ли это бутылка? Эрику ничего не стоило за ночь осушить и три штуки. Запах в каморке стоял тяжелый – табачно-спиртовой, кабацкий.

Айгуль тихо прикрыла дверь и ушла в ванную, так и не определив, насколько сильно загружен Эрик, на сколько дней может растянуться очередной загул. Нет, она не осуждала его, понимала прекрасно, что несчастье с неродившимся сыном, вчерашняя его поездка с Рустиком по какому-то важному, таинственному и заведомо неприятному делу совершенно выбили Эрика из колеи. Надо скорее везти его за границу, как и собирались, возможно, там он отойдет, наберется сил, чтобы преодолеть эту полосу неудач.

По привычке Айгуль прошлась тряпкой по кухне и спальне, заглянула в другие комнаты, смахнула пыль. За исключением заповедной каморки Эрика все в доме сияло чистотой. Больше занять себя было нечем. Айгуль хотела позавтракать, но увидев на полке банку растворимого Nescafe (теперь он стал ненавистным), решила ограничиться чашкой одноразового чая. Готовить обед не хотелось, тем более, она не знала, станет ли Эрик обедать. В запое он мог дня три не есть совершенно. А ей и вчерашняя лапша сойдет, если захочется есть…

Эрик появился на кухне, как всегда, неожиданно и бесшумно. Он был совершенно трезв, уже умылся, побрился и даже благоухал  дезиком. Внешне он казался бодрым, однако вчерашняя боль и тоска остались на донышке глаз. Айгуль забеспокоилась, чем его кормить, вскочила, загромыхала кастрюлями.

- Ничего не надо, – остановил ее Эрик. – Поедем поедим где-нибудь, хочу чего-то такого, необычного. Приоденься как королева. Не торопись, время есть. А потом покатим, куда ты захочешь, нам обоим надо развеяться.

Айгуль выпорхнула из кухни в спальню. В шкафах долго рыться не стала, сразу наткнулась на то, в чем хотела пойти сегодня. С макияжем тоже не мудрила. Хорошо, что вчера голову успела помыть, так что с прической не нужно мучаться – прямые распущенные волосы ей особенно были к лицу.

Эрик сидел на кровати, курил, молчал. Она старалась управиться поскорее, зная, как он не любит ждать. Всегда ворчал, мол, какая она копуша. Однако сегодня он ни разу ее не поторопил.

За руль Эрик сел сам, да она и не пыталась его отговорить. Выпитое ночью не оставило никаких последствий, вряд ли гаишники смогут что-то  заподозрить. Он повез ее не в центр, как она предполагала, а в промзону, где Айгуль совершенно не ориентировалась. Вдоль дороги тянулись бесконечные железобетонные заборы с "колючкой", изредка мелькали убогие административные строения. К одному из них Эрик неожиданно и подрулил. Айгуль еще подумала, может, у него какое-то дело здесь на пять минут, но он предложил ей выходить. Даже сам открыл дверцу и галантно подал руку. На Эрика это было решительно не похоже.

- Что здесь? Мы же собирались в ресторан…

- Тут и есть ресторан, – интригующе улыбнулся Эрик, – даже лучше. Иди не бойся, все сейчас увидишь.

Они прошли через вахту с вертушкой, вахтер учтиво поприветсвовал Эрика из своего окошечка. Что это было за предприятие, Айгуль так и не успела понять, из коридора они резко свернули на лестничную площадку, оттуда прошли за дубовую дверь… и оказались совершенно в другом мире.

Кругом были тяжелые богатые занавеси, хрустальные бра, мягкие ковры под ногами. Солидно и скромно, роскошно и уютно в одно и тоже время. К ним тут же подошел человек, чрезвычайно располагающий к себе. В его манерах не было ни лакейской лести, ни швейцарской спеси, одно радушие и предупредительность.

- Послушай, браток, нам бы не просто перекусить, – объяснял ему Эрик, пока их вели в отдельный кабинет (общего зала в этом не то ресторане, не то игорном доме, кажется, вообще не было), – хотелось бы мою королеву угостить каким-нибудь удивительным блюдом.

- Удивим, удивим, вот только чем? – человек ввел их, приглашая к столу, предупредительно отодвинул перед Айгуль тяжелое деревянное кресло с высокой спинкой. – Так сразу и не придумаю, наши маэстро столько всего могут, одних закусок с полтысячи готовят…

- Ну, королева? – улыбнулся Эрик растерявшейся Айгуль. – Чего тебе именно в эту минуту хотелось бы отведать?

- Не знаю… Морского чего-нибудь, что ли… Или жареного гуся?

Посмеялись насчет гуся. Остановились на лобстерах – таких огромных морских раках, сваренных в каком-то немыслимом соусе и обложенных дольками лимона. Пообедали в легкой непринужденной обстановке под легкую ненавязчивую музыку, Эрик был неотразим. Айгуль и сама не заметила, как вернулись к ней привычные веселость и находчивость (хоть сейчас на КВН).

- Куда теперь? – поинтересовался Эрик, когда они тепло распрощались с обходительным хозяином заведения. – Может, просто покатаемся? Не хочу домой, а друзей у меня не осталось. Один Козырь, пожалуй, да и тот, конечно, занят своими депутатскими проблемами.

- А поехали к Воскресенской? – предложила Айгуль и только сейчас вспомнила про Веру. В самом деле, за прошедшие три дня она очень редко вспоминала свою приютскую подругу. – Как странно, столько по Казани подруг, а случилась беда – и в результате оказалось, что и поехать-то им больше было не к кому. Только к нашей ясновидящей.

- Ничего странного, – ответил Эрик, выруливая на трассу, прямиком ведущую к приюту, – всегда так бывает. Когда ты при деньгах и тебе прет ломовая карта, вокруг тебя сразу столько корешей. А проиграйся ты в пух, случись с тобой что-либо, и куда все девались! И позвонить некому, и тебе никто не звонит. Словно ты уже умер.

* * *

Вера просто потерялась, не знала, что придумать. Света нет, еды нет, куда она денет эту ораву малышей?.. Козырев бросился ее успокаивать. Филенчук, напротив, обеспокоенно его одергивал, намекая, что о случившемся следует немедленно сообщить "куда следует".

Воскресенская увела детей на второй этаж, в их группу. Постельного белья на кроватях уже не было, поэтому уложила группу спать прямо в одежде, с трудом набрав по другим группам одеял. Пока длится "тихий час", надо было придумать решение.

- Выход один есть, – задумчиво начал Козырев, – не знаю только, согласитесь ли вы. Одним словом, Вера Христофоровна, вы знаете мою дачу на Волге. Отец мой до сих пор там живет, дров у него на всю зиму хватит. если вы не возражаете, то могли бы вывезти детей туда с собой. Тем более, Славик уедет в Испанию, вам меньше забот. А малышам будет очень хорошо на природе.

- Ну что вы, Анатолий Виленович, – растерялась Воскресенская. – Благодарю, конечно, за такое заманчивое предложение… Но как я их увезу сама? Что мне в роно скажут?

- Это мы утрясем, не волнуйтесь.

- Все это смахивает на авантюру, – заявил осторожно Филенчук. – Если не на похищение детей. Сначала нужно все согласовать на всех уровнях.

- Сначала нужно решить, чем их накормить и где они будут сегодня ночевать, – перебил его Козырев. – Через два часа стемнеет, а тут электричества нет. Поэтому я предлагаю: набить всю эту ораву в мой джип, – сколько их, кажется, семеро? – и прямо сейчас махнуть за город. По пути затаримся продуктами…

- На ваши деньги?! – воскликнула Вера. – Нет-нет, я так не согласна.

- Некогда деликатничать, Вера Христофоровна, – отрезал Козырев. – Все равно ничего лучше вы сейчас не придумаете. Кто еще вам поможет?

Тут помощь неожиданно подоспела. На пороге показалась Айгуль. Правда, она сама приехала в приют за помощью, за Вериной поддержкой. Но как только услышала о случившемся, сразу взяла ситуацию под свой контроль, перехватив у Козырева инициативу.

- Без паники! Прежде всего, привезем сейчас из магазина чего-нибудь на полдник, дети встанут, им надо будет закусить. На дачу к тебе, Козырь, хорошо, конечно, но далеко. Поэтому повезем всех к нам домой. Устроим свой домашний дом ребенка!

Она хотела сообщить о своем решении Эрику (привыкшая слушаться его во всем по мелочам, такие серьезные вопросы она предпочитала решать сама, лишь поставив его в известность), однако оказалось, что его нет, он еще не подошел с улицы. С кем он там задержался?

Эрик вошел не один, следом за ним приклеился Рустик. Козырев вскочил от неожиданности, увидев перед собой своего друга детства и теперешнего врага. Между ними повисла грозовая напряженность, однако Эрик, похоже, не хотел говорить при женщинах. Айгуль это сразу поняла и поспешила разрядить обстановку:

- Ты представляешь, Верунчику семерых малышей подбросили. Остальных по детдомам расселили, а этих некуда. Я решила отвезти их к нам, пусть поживут недельку другую, отогреются, откормятся. Надеюсь, ты не забыл, что до сих пор ее должник?

Про свой долг Эрик, конечно, не забыл и, коли дал слово месяц назад, что щедро отблагодарит Веру за предсказание беременности у Айгуль, то этому не мог помешать даже трагический поворот дела – выкидыш.

Айгуль старалась как можно красочнее описать катастрофическое положение, в каком оказалась Верунчик с семерыми малышами на руках. Айгуль настаивала, чтобы дети некоторое время пожили у них в доме. Эрик согласно кивал головой, хотя казалось, он не слышит того, о чем ему говорят. Все его внимание было поглощено опасно застывшим за спиной Рустиком и угрожающе поднимавшимся перед ним Козыревым. Однако Эрик нашел силы выйти на время из-под перекрестного огня их испепеляющих взглядов и повернулся к Айгуль.

- Очень хорошо.

- Что хорошо?

- Хорошо, пусть поживут у нас, – пояснил Эрик.

- Мани гони, – потерла Айгуль пальчиком о пальчик у него перед носом. – Чем я этот выводок должна кормить? Хорошо бы еще кроваток закупить, матрасов и одеял.

- Конечно, конечно, – Эрик отсчитал несколько двадцатидолларовых купюр, хотел передать их Вере, но потом отдал Айгуль, а потом обратился к Воскресенской. – Вера Христофоровна, не подумайте, что это я вам долг возвращаю, нет, это не в счет. О своем слове я не забыл и сегодня вы в этом убедитесь. Наш дом в вашем полном распоряжении, можете везти детей прямо сейчас.

Его предложение прозвучало как приказание. Айгуль решила, что им в самом деле лучше поскорее отсюда убраться, не хватало еще, чтобы мужики начали свои вечные разборки при детях. Она потащила Веру наверх.

- Привет, Козырь, – сказал Эрик так просто, словно они только вчера расстались и ничего за это время не произошло – ни автокатастрофы с козыревской "Волгой", ни пропажи приютских денег. – Ты хоть знаешь, кого пригласил себе в водители?

- Я то знаю, – начал Козырев, медленно раскаляясь и словно не замечая протянутой ему руки. – А ты знаешь, как называется то, что ты со мной сделал?

- Как же, интересно?

- Ты меня сначала кинул, а потом заказал.

- Думаешь, это я тебя заказал? – ухмыльнулся Эрик. – Нет, это Рустик тебя заказал. С ним и разбирайся. Но учти, он не просто твой водитель на время, пока Миша в больнице. Он еще на время и "смотрящий", пока его отец в специзоляторе. На сходе ему и погоняло отцовское дали на время, так что зови его теперь Мурзиком.

Повисла пауза. Рустик скривил губы, пытаясь изобразить извиняющуюся улыбку. Улыбки не вышло, получилась отвратительная гримаса. Филенчук как бы не нарочно зашел к нему за спину и сунул руку в карман, тоже как бы случайно.

Несмотря на простоту и легкость, с какой Эрик говорил, было сразу понятно, что ему сейчас не до шуток. Именно это известие так подкосило его накануне на воровском сходе. Еще вчера кореши, постоянные его компаньоны по игре в карточную свару и забегам в элитную сауну, воры встретили Эрика холодно. Почти не слушая его объяснений, они просто довели до его сведения, что Эрика порешили сместить с почетной и ответственной должности "смотрящего", а на его место избрали арестованнного Мурзика. По воровским законам (точнее, впрочем, будет сказать, в порядке исключения из правил) исполнять решения "смотрящего" должно его доверенное лицо, по желанию отца им стал старший сын Рустем.

Эрик не договаривал деталей, например, таких, почему сход приговорил одного Козырева, но не тронул самого Эрика. Дело в том, что Эрик дал слово вернуть в воровской общак все, что было запланировано получить от бензиново-водочной сделки и что пропало по их с Козыревым вине. Кроме того, Эрик мог быть спокоен за себя еще и потому, что воры надеялись на его связи и возможности, которые помогут вытащить Мурзика-старшего из следственного изолятора. До тех пор, пока Мурзик живет надеждой на освобождение, Эрик чувствовал себя в относительной безопасности.

Козырев слушал своего друга со странной смесью чувств тоски, усталости и обреченности. Как ни пробовал Эрик успокоить его таким соображением, что депутата горсовета урки теперь поостерегуться убирать, как ни обещал, что непременно переговорит с каждым из воров и постарается их убедить, что Козырь им еще не раз пригодится, Анатолий Виленович ему не верил. Вера была права, еще три месяца назад почувствовав, что именно от Эрика исходит смертельная опасность.

- Хорошо, а с этим что делать? – поинтересовался Филенчук из-за спины Рустика. – Просто так его сейчас отпустим?

- А что ты с ним сделаешь? – удивился Эрик. – Он теперь не по своей воле живет, а ждет малявы от отца из СИЗО. Как батяня ему отпишет, так он и будет действовать. Верно, Мурзик?

- Но, – согласился Рустик и покосился на стоявшего сзади Филю.

- Не оборачиваться, – прошипел тот ему, ткнув в бок стволом именного пистолета. – У меня к тебе будет разговор. И без фокусов. Я задаю вопросы, ты отвечаешь. Понял меня?

- Но, – буркнул Рустик нечленораздельно, но утвердительно.

- Сейчас повернешься и войдешь в этот кабинет, – приказывал Филя, левой рукой проворно обхлопывая карманы Рустика, где оружия явно не было. – Сядь, руки на стол. Разговор будет, но взаимовыгодный.

Рустик все сделал, как велели. Сел за стол Рамзии и молча уставился в черную бездну ствола – спокойно, совершенно равнодушно, без всякого оттенка каких-либо чувств или мыслей во взгляде. Филя опустил пистолет, выглянул в коридор.

- Я с ним потолкую один на один, хорошо? – обратился он к Козыреву.

- Вам, очевидно, тоже есть о чем поговорить наедине.

Он закрыл за собой дверь. Козырев с Эриком вошли в медпункт. Анатолий Виленович нервно зашагал, как привык, из угла в угол, но слишком тесен был кабинетик Воскресенской, слишком мала была амплитуда успокоительного маятникого хождения, очень скоро это Козырева утомило и он плюхнулся с ходу в свое кресло. Эрик пристулился напротив.

- Значит, ты теперь не "смотрящий"? Значит, меня Мурзик твой приговорил? – начал Козырев, тяжело дыша. – А телемарафонские деньги тоже не ты прикарманил? Или и тут есть на кого свалить? Не зря же ты Рамзию Алексеевну в это дело впутал.

- Я вор, ты же знаешь, – ответил Эрик. – по-другому я жить не могу. Каюсь, с пожертвованиями благодетелей для приюта пришлось обойтись не самым благородным образом, но иначе я просто не мог. Так что можешь меня поздравить. Сбылись мечты идиота. Правда, это не Рио-де-Жанейро, запросы у меня гораздо скромнее, чем у Остапа Бендера. До лимона зеленых я теперь не дотяну, хватит с меня и половины. Короче, я толкнул башкирский бензин через оффшор на Кипре. Само собой, в цене потерял, через твои АЗС мы больше бы наварили. Зато ты остался в стороне, как и хотел.

- Значит, ты решил на мне отыграться? Не так – так эдак? – Козырев вновь хотел подняться, но ноги его почему-то не слушались. – Дети-то приютские чем виноваты!

- Скажем так, недостающую сумму на закупку бензина мне пришлось на время одолжить у приюта, – продолжал Эрик все тем же ровным тоном. – Разумеется, Рамзия поимела свою долю и вряд ли теперь захочет с ней возвращаться на родину. На Кипре она присмотрела себе уютную квартирку, в туристической зоне, в русскоговорящем районе Лимассоли. Кроме того, она устроилась на работу – директором благотворительного фонда, так что и жалованием мы ее не обидели.

- Ты тоже за бугор намыливаешься?

- Да, знаешь, пока на Кипр, потом – куда Аллах укажет, – признался Эрик. – Но сначала, мы с Рамзией договорились, полностью погасим все приюту, само собой, с процентами. И в дальнейшем готовы финансировать его оттуда. Думаю, водочно-бензиновый оборот позволит все решить в течение полугода. Тебя такое устраивает? Или ты мне не веришь?

- Эрю я тебе или не эрю, теперь это не имеет никакого значения, – отрезал Козырев. – Я был с самого начала против твоего водочно-бензинового бартера, тем не менее, считал, что несмотря на временные разногласия мы с тобой по-прежнему остаемся друзьями. Но вижу, теперь мы по разные стороны нейтральной полосы. Или ты хочешь сказать, что ничего не знал о готовящемся на меня покушении? Конечно, ты ведь был на Кипре, стопроцентное алиби…

- Ты все равно не поверишь, что бы я теперь ни сказал. Я тебя предупреждал, Козырь, воры игр с ментами не любят. Каким-то образом они прочухали, что склад в Макаровке вы с Филей "спалили". А там ведь не только моя водка была, часть общаку принадлежала. Может, о вашем в том участии урки только догадывались, а может, и у них среди ментуры свой человечек имеется. Неужели ты поверил, что это я приказал тебя убрать? Своего друга детства? Пусть я вор и живу по их понятиям, но мы с тобой друзьями раньше были, спрашивается, кто мне дороже?

- Не знаю, – упорствовал Козырев, но сам уже готов был поверить в искренность Эрика. – После того, как ты провернул приютские деньги, трудно тебе верить.

- Да верну я их сполна, сказал! Просто у меня было безвыходное положение, башкирскую сделку никак нельзя было сорвать. Тогда бы мне самому башку сорвали. Общак для вора – дело святое, а наша сделка с башкирами являлась только частью тщательно спланированной всероссийской операции.

- Зачем же меня было в это болото втягивать?

- Так в первый раз, что ли, – пожал плечами Эрик. – Правда, раньше таких масштабов не было, у нас с тобой все тихо проходило. А тут дернул тебя черт в депутаты сунуться. Нет, конечно, я понимаю, ты вышел на другой уровень. И к тому же обезопасил себя от новых покушений. Теперь Мурзик сто раз подумает, прежде чем приговор схода исполнить. Депутата трогать они так нахально побоятся, все-таки с властью рискованно воевать. Но все же ты поосторожнее. В лифт своего дома один не садись, машину смени. И водителя сними, разумеется. Баб своих за границу отправь, если сам не можешь сейчас уехать. Да что мне тебя учить, сам знаешь. Дорогого киллера, профессионала, они со стороны нанимать не станут, а свои быки работают грубо и примитивно. Снайперов у них точно нет, а второй раз взрывчаткой вряд ли станут. Все их ходы можно заранее просчитать. Впрочем, это я не только тебе советую, на меня это тоже распространяется. Кто их знает, может, и на меня уже началась охота.

Из бывшего кабинета Рамзии вышел Филя, одного взгляда на которого было достаточно, чтобы понять: он "расколол" Рустика.

- Припер я его к стенке, – сообщил он, довольный хорошим исходом, – на обычную туфту купил, вопросиками запутал. Короче, сидит пишет "признанку" на имя начальника районной милиции.

- Да, господин сыщик, вам причитается за работу. Надеюсь, в моем доме не осталось ментовских жучков? – Эрик отсчитал деньги, вручил Филенчуку. – Кстати, о доме. Мне теперь все равно в нем не жить. Помнишь, Козырь, у тебя на даче я обещал твоей Верочке вознаградить ее предсказание? Думаю, неплохой будет подарок, если я ей на свой коттедж дарственную отпишу? Ты говорил, она на Савинке в развалюшке живет.

- Ты что, это серьезно?

- Разумеется, серьезней некуда. Меня в том доме все равно теперь в покое не оставят – ни братки, ни менты. Так что я всерьез думаю сваливать за границу. Пусть же от меня на родине память добрая останется – детский приют. Ты говорил, работницы приюта до сих пор без зарплаты сидят? Мы это дело быстро поправим. Коли государству не под силу прокормить сирот, то мафии это ничего не стоит, верно?

- А что, это действительно… – оживился Козырев. – Вот теперь узнаю Эрика! Тем более, улица у Веры Христофоровны попала под снос в будущем году, так что ей как раз кстати. Будет и дом, и новая квартира для сына. Это ты в самом деле здорово придумал!

- А мы пока у тебя на даче могли бы с Айгуль пожить, а? – предложил Эрик. – До отъезда за бугор хорошо бы мне от воров схорониться. Глядишь, шкура сохранится.

- Конечно, сколько надо! – согласился Козырев. – Отец и сейчас там, в любое время можете ехать.

Между старыми друзьями лед недоверия заметно подтаял, атмосфера разрядилась. Настал черед и Филе похвастаться своими достижениями. Разговор с Рустиком-Мурзиком сложился более чем удачно. На первый же вопрос, знает ли он Мишу, тот прокололся, стал уверять, что они не знакомы. Потом окончательно запутался и сдался под напором неопровержимых фактов. Филе оставалось лишь припугнуть его покруче, а потом великодушно предложить взаимоприемлемый выход: обмен гарантиями безопасности – Филенчук обещает не стучать на Рустика своим людям в милиции, а тот обеспечивает безопасность Козырева. В качестве же "охранной грамоты" Филя потребовал написать Мурзика-младшего официальное признание в том, что по решению схода именно Рустик подложил в тормозную систему козыревской "Волги" взрывное радиоуправляемое миниустройство, начиненное пластидом.

- Он мне все выложил, как на духу, – рассказывал Филя, за показной скромностью "старого волка" с трудом пряча победное тщеславие. – Ведь он-то думал, что разговор один на один без свидетелей его ни к чему не обязывает, от своих слов он всегда может отказаться. Тут я его и прижал: пиши, мол, "признанку", тебе же лучше будет. С его собственноручной объяснительной Мурзик будет у нас на крючке, так что не рыпнется.

- Выходит, сам себе приговор пишет? – усмехнулся Эрик. – Рано радуетесь, ведь он и от этой бумаженции всегда откреститься сможет. Никакая графологическая экспертиза ничего не докажет.

- А я и не собирался его признаниям давать ход, – возразил Филя, – просто пусть Рустик знает, что его автобиография у нас – и мы всегда сможем на его действия ответить своими контрмерами. Нет, что мне ни говорите, а он пацан против меня, сразу видно, что настоящих допросов он еще не видел. Наши оперативники его в полчаса раскрутят по полной программе, если им такую бумаженцию подарить. Так что Мурзик-старший, когда узнает о "признанке" сына, тоже согласится на мировую, которую мы им предлагаем.

- Возможно, Филя и прав, – заметил Козырев. – Только зря ты его одного в кабинете оставил. Через окно он у тебя не сбежит?

- На окнах решетки, не должен, – ответил Филя уверенно, – я это предусмотрел…

Все же Филенчук забеспокоился и вернулся к двери кабинета заведующей. Она оказалась запертой изнутри. Такого поворота Филя не ожидал. Он стал колотить в дверь рукояткой пистолета, громко и жутко матерясь, оставляя глубокие вмятины на древесно-волокнистом полотне… Время и место для нецензурных словоизлияний было выбрано самое неподходящее – Вера с Айгуль спускались по лестнице со второго этажа в окружении малышей.

Они уже подняли и одели детей. Собственно, те и не думали засыпать в тихий час. Как чувствовали, что их положение в ближайшее время должно измениться. И оказались правы.

- Хотите покататься на машине? – спросила Айгуль, но в ответ не услышала радостного согласия, как ожидала. Малыши смотрели не на нее, а на маму Веру – с надеждой, что это не подвох и что их не отправят опять в детский дом. Но мама Вера их успокоила.

- Все идем одеваться, – сказала она. – Потом на машине кататься. А потом в гости к тете Айгуль. Сегодня здесь нельзя ночевать, тут ни света, ни белья не будет. И кушать нечего. А тетя Айгуль с дядей Эриком нам все купят.

- Господи, в чем они у вас одеты! – ахнула Айгуль, доставая из шкафчиков в раздевалке старенькие с затертыми локтями и плешивыми воротниками убогие детские пальтишки. На глаза ее непроизвольно навернулись слезы, когда она вспомнила, что и сама росла в таких же невзрачных пальто, в куцых шапочках из кацавейки, с растянутыми махрившимися резинками вместо застежек, которые натягивали на макушку. Бедное детство в Суконной слободе, последние воспоминания о которой стерли с лица города лезвия бульдозеров, расчищавшие центр для престижных новостроек. Свалявшиеся грубые штаны с начесом и обшарпанные ботики довершали картину приютского убожества.

- Как говорится, чем богаты, – оправдывалась Воскресенская виновато, хотя ее вины в том не было. – У младших хоть это есть, а в старшей группе двоим пацанам зимней одежды вообще не хватило.

- Нет, это никуда не годится! – Айгуль решительно подавила сентиментальную жалость. – Верунчик, тут по пути магазин имеется – Second hand, сейчас туда заглянем, что-нибудь поприличнее подберем. Там и супермаркет рядом, закупим продуктов, хорошо?

- Ты спонсируешь, ты и командуй, – согласилась Воскресенская, – что меня спрашивать.

Настороженность малышей понемногу стала сменяться оживлением, они поверили, что впереди их ждет не самое худшее. Верина любимица Наташа помогала старшим одевать одногруппников, а когда стали спускаться по лестнице, заботливо взяла за руку самого младшего Антона.

Филино сквернословие при их появлении оборвалось на полуслове. Он отошел от двери, прижался к стене напротив, давая детям пройти, а потом с силой оттолкнувшись, выставил плечом дверь, которая чуть не слетела с петель. Дверной косяк со страшным треском расслоился, смяв язычок запертого изнутри хлипкого замка. Филенчук ворвался в кабинет.

- Ты что же, сука, делаешь! – выдохнул он злобно. – Запираться, значит?

Рустик обернулся к нему с трубкой мобильного телефона, которую не успел оторвать от уха. В коридор вышли и заглянули к ним в кабинет Эрик с Козыревым. Айгуль и Вера поспешили увести дальше по коридору остановившихся и обернувшихся на шум малышей.

- Что тут у вас? – поинтересовался Козырев.

- Да вот, – шипел, словно закипевший чайник, Филя, – заперся, чтобы хозяевам своим отзвониться. И откуда у него ваш мобильник?

- Я его в машине оставил, – спохватился Козырев и протянул за телефоном руку в сторону Рустика. – Вера Христофоровна, погодите минуточку! Возьмите телефон, чтобы мы могли быть с вами на связи.

- Нет, спасибо, – отказалась Воскресенская. – Мы вам сами позвоним от Айгуль, когда доберемся. До свидания, Анатолий Виленович. Большое вам спасибо, Эрик Хайдарович.

- Может, вам свою машину предложить? – продолжал Козырев. – Рустик вас на джипе отвезет.

- Ничего, мы и в нашей поместимся, – ответила Айгуль за Веру. – Хотя не знаю, может, и правда на двух машинах?

- Отвезешь детей и вернешься сюда за мной, – распорядился Козырев, забрав у Рустика мобильный телефон. – Филенчук тебе все популярно растолковал? Думаю, мы должны договориться миром.

- Но, – подтвердил Рустик с характерной для него междометийной немногословностью и подался вслед за выходящими из приюта Верой и Айгуль с детьми.

Мужчины подались за ними следом. Эрик передал ключи от своей машины Айгуль. Филя взялся помогать Воскресенской подсаживать детей на заднее сиденье джипа. Улучив момент, он нагнулся к ней.

- Вы меня извините, Вера Христофоровна, за эту безобразную сцену… Поверьте, в такой острой ситуации некогда было подумать, что рядом женщины и дети. Вы же знаете, обычно я никогда не матерюсь.

- Я понимаю, работа у вас такая, – улыбнулась она примирительно, посчитав эту, пожалуй, единственную минуту промелькнувшего доброго отношения к ней со стороны "этого солдафона" Фили подходящей для налаживания нормальных контактов. – Надеюсь, в наше отсутствие с Анатолием Виленовичем ничего не случится? Я за него спокойна, пока вы обеспечиваете его безопасность.

- Служба такая, – подтвердил Филенчук. – А вы за Рустиком все же приглядывайте, хорошо? Или ваше предчувствие вам ни о чем не говорит?

- Ох, предчувствие… Столько всего случилось, я совершенно ничего не соображаю, просто убита всем этим, – Вера действительно выглядела расстроенно-растерянно, какой ее редко можно было видеть, а женская беззащитность всегда действовала на мужчин одинаково, и Филя, всегда относившийся к Воскресенской неприязненно, впервые почувствовал что-то отдаленно похожее на симпатию к ней. – Сегодня меня покинули всякие предчувствия. Я давно хотела вас спросить, Михаил Измайлович…

- О чем? Пожалуйста, спрашивайте.

- Анатолий Виленович говорил, что во время туристической поездки в Болгарию вы побывали у знаменитой ясновидящей Ванги, – Вера чувствовала, что вопрос не ко времени, и сама не знала точно, зачем его задавала, наверное, на будущее, чтобы был повод вернуться к разговору. – Что она вам сказала, если не секрет?

- Не секрет, – усмехнулся Филенчук. – Если честно говорить, ваша Ванга мне очень не понравилась… Впрочем, как-нибудь я вам об этом подробно расскажу.

Глава четырнадцатая

В двух иномарках малышня разместилась с большим комфортом, предстоящая поездка всех взбудоражила. Первой плавно двинулась белая "Ауди" с Айгуль за рулем. Следом на козыревском джипе тронулся Рустем. В обеих машинах дети подняли страшный гомон. Правда, ехать им пришлось недолго, возле большого продовольственного универсама машины свернули на автостоянку. Взрослые их заперли в автомобилях, а сами отправились за покупками.

Вера никак не могла прийти в себя, собраться с мыслями и сообразить, сколько и чего следует закупить, в результате пришлось все решать одной Айгуль. Та, впрочем, особенно не углубляясь в вычисления, брала все подряд да побольше. Остановилась она только тогда, когда поняла, что втроем они больше покупок просто не донесут до машины. Возле кассы произошла заминка – выяснилось, что российских рублей у Айгуль совсем нет, американские же доллары касса универсама не принимает. Но тут выручил Рустик, он охотно обменял сто баксов по грабительскому курсу.

В их отстутствие дети не скучали, им было тепло и весело. Наташа, развалившаяся с троими малышами на заднем сиденье "Ауди", тянула бесконечную песенку из цикла "Что вижу, то и пою". Из стоявшего рядом джипа им приветливо махали остальные – там троица сорванцов развлекалась тем, что прыгала на пружинящем заднем сиденье, кто выше, благо, высокая крыша джипа позволяла, а в мягкую обшивку салона биться головами было совсем не больно.

Но вот вернулись мама Вера с Айгуль и Рустемом. Дети сразу притихли, поскольку тетя Айгуль заткнула им рты разноцветнымы "чупа-чупсами" на палочках, которых каждому досталось аж по три штуки.

Пакеты разместили в багажниках, после чего веселая поездка продолжалась. Но опять недолго. Теперь иномарки мягко притормозили возле неприметной двери с тыльной стороны жилой многоэтажки, бывшей "колясочной", где теперь расположился под яркой англоязычной вывеской Second hand магазин подержанной заморской одежды, которой иностранцы щедро одаривали обнищавшую и обносившуюся Россию, не предполагая, что на их дармовом барахле наши предприниматели станут наваривать неплохие деньги.

* * *

Как только женщины с детьми уехали, Эрик с Козырем вернулись в помещение, вошли в медпункт. Во всем здании кроме них троих больше никого не было, можно было говорить спокойно. Впрочем, атмосфера оставалась тревожной. Эрик сел, достал сигарету, закурил, откинулся на спинку кресла. Козырев глядел в окно, провожая взглядом уже не видную отсюда Воскресенскую, уехавшую с Айгуль на "Ауди".

Филя читал чистосердечное признание Рустема, торжествовал и потешался, поскольку тот, подлец, главным виновником преступления выставлял Эрика, а себе отводил скромную роль исполнителя.

- Полюбопытствуйте, Эрик Хайдарович, как он вас тут подставил, – протянул он объяснительную Эрику. – А себя чуть ли не жертвой выставил, эдакой овечкой на заклании.

- Хорошо излагает, собака, – хмыкнул Эрик, пробежав взглядом неровные строчки безграмотных признаний Рустика. – Да еще и автомехаников моих сюда приплел. Так, глядишь, он не обвиняемым, а свидетелем по делу пойдет. Почитай, Козырь, мой смертный приговор. Но повторяю, я об этом ничего не знал. А если бы знал, то обязательно тебя бы предупредил.

- Значит, ты говоришь, они на сходе нас приговорили? – спросил Козырев.

- Похоже на то, – пожал плечами Эрик, – хотя меня они должны сперва поставить в известность о решении схода. Все-таки я им не рядовой бык. Впрочем, сейчас воровских понятий редко придерживаются.

- Ну, и что мы теперь будем дальше делать? – спросил Козырев, ознакомившись с бумагой. – На дно заляжем?

- Пожалуй, самое время, – ответил Эрик. – Во всяком случае, начальнику твоей службы безопасности следует как можно серьезнее отнестись к своим прямым служебным обязанностям. Кстати, хорошо, что на твоем джипе теперь Рустик разъезжает. Не мешало бы тебе обзавестись какой-нибудь неприметной тачкой, про которую Мурзик не знает. Машина, если о ней никто не знает, самое безопасное место.

- И самое опасное, когда о ней известно предполагаемым злоумышленникам, – поддержал Филенчук. – Ну, с этим у нас все в порядке. Есть у нас такой "москвичок", допотопный "маргарин", на который ваша братва никогда не подумает, что в ней рассекает по городу народный депутат.

- "Ваша братва", – иронично повторил за ним Эрик, неприязненно поморщившись. – Не думаешь ли ты, что я могу ваш "маргарин" засветить Мурзику? Впрочем, это не мое дело. Я и сам теперь на своей "Ауди" в городе не покажусь. А дома и на работе Козырь в безопасности?

- Вполне, – уверенно ответил Филенчук. – Стоянка перед домом предупреждена, всех подозрительных, топчучихся возле нее, снимают из караулки скрытой камерой. Подъезд хорошо охраняется. Двери пуленепробиваемые. На работе тем более все под прицелом. Остается только горсовет, но рядом с ним братки вряд ли откроют стрельбу.

- Правильно раскладываешь, – одобрил Эрик. – трудновато им будет к вам подобраться. Другое дело, ко мне… Ну, да ничего, Аллах не выдаст – хайван не съест. Есть еще у меня надежные человечки, у кого можно схорониться. А сейчас, в самом деле, куда думаете? Или так и будем сидеть в пустом приюте?

- Интересно, кому он сейчас звонил по моему "мобильнику"? – ответил вопросом на вопрос Козырев.

- Если он связался со своими, то здесь в любую минуту можно ждать их бойцов, – высказал свое мнение Филенчук. – Анатолий Виленович, поскольку я отвечаю за вашу безопасность, то вынужден настаивать, чтобы мы отсюда скорее уехали.

- На чем, интересно? – пожал плечами Козырев. – Машину-то мы Рустику отдали, он вернется не меньше чем через час.

- То, что машину отправили, это даже очень хорошо, – повторил Эрик. – Теперь тебе на джипе не ездить, раз Мурзик на ней столько дней работает. Кто знает, может они уже к тебе под сиденье взрывчатки заложили?

- Это вряд ли, – ответил Филенчук за шефа. – Бандиты редко пользуются одним и тем же способом дважды, чтобы совпадал почерк преступления. На этот раз они придумают что-нибудь другое.

- Может, снайпера, – предположил Козырев и поежился, словно уже почувствовал себя на мушке.

- И это вряд ли, – возразил Эрик. – Штатных киллеров у них нет, приглашать профессионалов из других регионов дорого, а свои бойцы хорошо стрелять вообще не умеют.

- Через оптический прицел, поди, любой дурак попадет! – Козырев отошел от окна, сел так, чтобы не просматриваться с улицы. – В самом деле, что мы будем делать?

- Прежде всего, своих куда-нибудь спрячь, – посоветовал Эрик, – или за границу отправь, в вашу Каста-Калиду. Мы тоже в субботу сваливаем. И тебе, Козырь, самому не мешало бы проветриться, погреться под тропическим солнышком.

- Нет, мне ехать нельзя, – вздохнул тот, – а Козыриху с дочкой я уже отправляю.

- Да ты не ссы, Козырь, прорвемся! – хохотнул Эрик и хлопнул его по коленке. – Я тебе говорю, не все так ужасно. Во всяком случае, сейчас они за тобой охотиться не станут, слишком ты большой шишкой стал. У них теперь я на прицеле. Сегодня вечером они соберутся и решат сначала меня убрать. Но меня они так просто не достанут! Руки коротки!

* * *

Айгуль по-хозяйски распахнула двери магазина Second hand и впустила за собой в тесное, завешенное по всему периметру помещение бывшей "колясочной" клубы морозного пара и ораву орущих детишек. Последней шла Воскресенская.

- Кто тут у вас за старшего? – обратилась Айгуль к серенькой мышке-продавщице, укутанной в пуховый платок и потерявшейся на фоне ярких курток и платьев. – Где хозяин?

- Что вы хотели? – отозвался высокий худой усач, просунувшись между вешалок с пиджаками, два ряда вплотную набитых плечиков с одеждой отделяли его "служебный кабинет" от "торгового зала", других перегородок в бывшей "колясочной" не имелось. Недовольное выражение на его лице сменилось услужливой улыбкой, как только он профессионально оценил "весовую" категорию громкоголосой посетительницы, навороченной в наряды на пару тысяч долларов. – Что-нибудь детское желаете?

- Да, на семь человек, – подтвердила Айгуль. – Вы Эрика знаете? Это мой муж. А это наше приемное потомство, которое не мешало бы одеть поприличнее, а не в это барахло, что у вас на витрине.

- Сейчас найдем кое-что получше, – с готовностью откликнулся усач, – пройдите сюда, пожалуйста. Мы как раз вчера привезли из Москвы партию детского зимнего ассортимента.

- Если протиснусь, – хохотнула Айгуль, с трудом пробираясь между одежными рядами к нему в подсобку. – Верунчик, пусть малышня скинет верхнюю одежду, мы сейчас.

Из-за пиджачно-платяной перегородки она стала подавать вороха детских вещей – теплых меховых курточек, свитеров, комбинезонов и шапочек хорошего качества и сохранности. Вера не успевала наряжать ошалевших от радости детей.

- Всем хватило или еще чего-нибудь возьмем про запас? – поинтересовалась Айгуль, вид преобразившейся младшей группы ее вполне удовлетворил. – Вот это совсем другое дело! А свои пальтишки оставим радушным хозяевам. Жаль, что у вас обуви нет порядочной. Сколько мы должны?

- Я посчитаю, – пискнула серая мышка-продавщица и тут же посерела еще больше под сердитым взглядом владельца магазина.

- Сущие пустяки, – отозвался усач, растопив гневные искорки-льдинки во взгляде, обращенном к продавщице, в теплой улыбке, предназначавшейся покупательнице. – Для вашего детского приюта мы готовы постоянно поставлять все необходимое совершенно бесплатно. Обувь можем специально привезти под заказ, оставьте размеры и адрес. Передавайте привет Эрику Хайдаровичу, мы всегда вам будем рады.

- Так я поняла, что мы ничего не должны за товар? – снисходительно улыбнулась в ответ Айгуль. – Что ж, не станем отказывать человеку, раз его потянуло на благородные порывы. Но за услужливость и вежливость с покупателями вы заработали небольшие чаевые.

Она отсчитала и бросила на прилавок сотню долларов и отвернулась от ошалевшей при виде "зеленых" серой мышки и ее усатого кота-хозяина, отказавшегося от вознаграждения и получившего в результате много больше. Разнаряженная малышня потянулась к выходу вслед за мамой Верой, охотно растягивая под ее подсказке многоголосое "спасибо".

* * *

Эрик, Козырев и Филенчук сидели в опустевшем здании, хотя уже надвигались ранние декабрьские сумерки, а света в детском приюте по-прежнему не было. Вызванная еще утром аварийная служба горэлектросетей за весь день сюда так и не добралась.

- Тут, конечно, ничего, безопасно… Но все же я не стал бы здесь оставаться. Кто знает, может, Рустик сюда не один, а со своими бойцами приедет, – неуверенно начал Филенчук и протянул руку за лежащим на столе мобильным телефоном. – Можно вызвать такси, перебраться в какой-нибудь скромный кабак и там продолжить разговор.

- Убрать человека вовсе не так просто, как кажется, – продолжал Эрик разговор с Козыревым, не обращая на Филины слова внимания. – Действия воров вполне предсказуемы, а потому не так опасны. Рустик-Мурзик сейчас на твоем джипе катает приютских детишек, потом приедет сюда. И мы с ним кое о чем перебазарим. Он к мокрым делам еще не привычный, не то что его батяня. Думаю, с сыном можно будет договориться. Во всяком случае, на два-три дня они нас в покое оставят, а мы за это время сумеем уйти из зоны их досягаемости. Верно говорю?

- Не знаю, не знаю, – зябко пожал плечами Козырев. – Если Рустик сюда за нами вернется, и не один… У тебя пушка с собой?

- Ну, не пушка, скорее хлопушка, – похлопал по карману Эрик. – Но двоих или троих смогу продырявить. У Фили ствол тоже имеется, так что минут пятнадцать продержимся, если они штурм задумают. За это время со всей округи сюда менты слетятся на стрельбу, – заметив болезненную реакцию Козырева на свои слова, Эрик попытался разрядить обстановку. – Да шучу я, что ты серьезно все воспринимаешь! Ничего такого не будет, я говорю.

- Мы можем с моими бывшими коллегами связаться, – предложил Филенчук. – Через сорок минут они будут здесь и омон в подкрепление. Если те и правда сунутся, то их тут же повяжут с поличным. Тогда бы все проблемы сразу снялись.

- Да говорят вам, не сунутся они! – начал понемногу заводиться Эрик. – Мне ли их не знать? Мурзик-младший только вчера узнал о моем возвращении. Допустим, если вчера же они старшому в СИЗО "маляву" передали, то ответ по-любому только завтра получат. А без Мурзика-старшего они ничего предпринимать не станут, окончательное решение все равно будет за ним. Впрочем, как хотите.

- В самом деле, – нерешительно проговорил Козырев, – может, подтянуть сюда милицию, группу захвата… Мы с тобой, да еще в пустом приюте – это для них хорошая приманка была бы, а?

- Думаешь, на живца клюнут? – Эрик затушил окурок. – Да черт с вами, коли вы такие дристуны. Только, Козырь, а меня вы ментам не сдадите, до кучи с Рустиком? У вас теперь такая улика на руках, ведь в той бумажке про меня такое накарябано, устанешь оправдываться.

- Обижаете, Эрик Хайдарович, – Филя вынул объяснительную Рустика, положил на стол в четверо сложенный листок. – Если не верите, можете ее пока у себя хранить.

- Да нет, вы меня можете сдавать вместе с этой кодлой, флаг вам в руки. Только повремените, дайте мне три дня роздыху, – объяснял Эрик. – Мы с Айгуль, может, уже завтра бы слиняли отсюда. А за бугром меня никто не достанет – ни воры, ни менты. Не с Интерполом же им меня ловить.

- Кончай, Эрик, – подытожил Козырев и забрал "призналовку" Рустика себе, – мы же договорились, бумаге ходу не даем. Во всяком случае, до тех пор, пока ты не улетишь за бугор. А сейчас, Филя, звони своим. Обрисуй положение, мол, на депутата возможно покушение. Твои гэбисты рады будут, такой случай отличиться подвернулся.

- Только, Анатолий Виленович… можно не здесь? – произнес Филя со значением, принимая протянутую ему трубку мобильного телефона. – Я в кабинет заведущей уйду.

- Конспиратор, твою мать, – хмыкнул Козырев. – да иди ты куда хошь!

На самом деле Филенчук не хотел говорить по телефону при двух авторитетах не только оттого, что нельзя было раскрыть даже намеком тех, с кем он будет говорить. Главное: он не знал, как обернется разговор с сотрудниками его бывшего места работы, может, поддержат, а может, и подальше пошлют?

Он закрыл за собой дверь, огляделся. В бывшем кабинете Рамзии он был один, но тем не менее его не покидало странно-тревожное чувство, что здесь с ним еще кто-то есть. Впрочем, вся эта мистика пусть останется для Воскресенской, а он, Филенчук, стоит на твердых научно-материалистических позициях.

Филя откинул крышку микрофона на мобильном телефоне и нажал красную кнопочку… Вместо тихого короткого сигнала-писка раздался оглушительный грохот, трубка в Филиных руках полыхнула ярчайшим светом. Вместо боли Филя вдруг почувствовал необыкновенную легкость и приятное тепло. А потом ощутил, что становится невесомым…

* * *

Рустик в Second hand вместе со всеми не пошел, сказал, что покурит на улице. Оставшись один, он огляделся, а потом рванул к углу дома. За многоэтажкой открывался вид на довольно большое внутриквартальное пространство, где, окруженные периметром жилых домов, разместились две школы, два детсада и детский приют, стоявший на отшибе. Сейчас в нем были погашены все окна, хотя вокруг уже стали зажигать в помещениях свет.

Рустик снова оглянулся, прикурил, а потом, достав из внутреннего кармана маленький приборчик, явно самопальной конструкции, нажал на одну из кнопок на пульте. Через некоторое время в одном из окон первого этажа детского приюта полыхнуло ярким пламенем, посыпались в разные стороны осколки стекол и вырвался клуб едкого белого дыма с прослойками ядовитой желтизны. С секундным опозданием дрогнула земля и по разреженному морозному воздуху донесся басовитый глухой удар взрыва.

* * *

Сквозь закрытые веки ярко било солнце. Приятно укачивало в автобусе – улучшенной туристической модификации венгерского "Икаруса", летящем по идеальной (как и должно быть за границей) автостраде в долине Рупите, что в ста километрах к югу от болгарской столицы.

Филенчук сидел на переднем сиденье рядом с Касимирой, маленькой и миленькой переводчицей, студенткой Софийского университета, сопровождавшей группу профсоюзных работников из нескольких городов Поволжья.

Три дня советские туристы, ошалевшие от изобилия, штурмовали софийские магазины. Наконец, все обменянные левы кончились и профсоюзные бонзы согласились на экскурсию. Златый бряг, курортный рай, их не вдохновил, от броска к морю все дружно отказались, рассудив, что море оно везде море, а без денег там вообще делать нечего. Поэтому всех заинтересовало предложение посетить знаменитую слепую предсказательницу Вангу, тем более до нее от Софии было добираться ближе, чем до черноморского побережья. Филенчук, как руководитель группы, поначалу был против, предлагал махнуть на легендарную Шипку. Однако под конец сдался на милость большинству.

Дорога до Петрича заняла меньше двух часов. Автострада пролегала среди цветущих садов, розовых плантаций. Мимо пролетали и оставались позади скромные ухоженные селения. Однако, по мере приближения к предгорьям Балкан, ландшафт все больше мрачнел и скудел. Долина Рупите оказалась безводной, безлюдной, унылой и строгой. Жухлая трава, мрачные валуны. Дорога петляла вдоль русла Струмице, именно вдоль русла, поскольку самой реки было не видно, лишь жиденький ручеек – настолько она пересохла.

Касимира прощебетала Филе на ухо, что они проезжают Петрич. Здесь Ванги сегодня не было, поэтому они не станли останавливаться. Слепая ясновидящая, мечтая об уединении, в это время года часто покидала свой дом в городе и переселялась в небольшой домик возле села Петречене. Впрочем, паломники со всей Болгарии и даже Европы, десятками ежедневно посещавшие Вангу, и там ее доставали. По сложившейся с годами привычке она никогда никому не отказывала.

Касимира перемолвилась с водителем по-болгарски (очень приятный на слух язык), и они свернули к Петречене. Окружающий пейзаж стал еще тоскливей. По выжженной солнцем пустыне они добрались до подножия горы Кожух, где на берегу Струмице стояла бедная хибара, вокруг которой сбились в небольшой табун автомашины и микроавтобусы, а возле калитки столпились с полста приезжих, жаждущих узнать о своем прошлом и будущем.

Филенчук ни в какие предсказания не верил и заранее считал Вангу шарлатанкой. Весь его университетский багаж знаний свидетельствовал, что "этого не может быть, потому что не может быть никогда". Нельзя человеку доподлинно знать свое будущее. Тем не менее, феномен Ванги говорил обратное. Филя для себя решил, что этот день они обидно потеряли зря.

Своей очереди пришлось дожидаться довольно долго. Советские туристы успели прогуляться по окрестностям, замучить миленькую Касимиру вопросами. Больше всего наших поражал тот факт, что отсюда, то есть с того места, где они сейчас стоят, всего двенадцать километров до границы "вражеской" Греции и восемнадцать до границы югославской – страны также чуть ли не капиталистической и для наших туристов почти недоступной.

Наконец, подошла их очередь. Поскольку русских друзей-единоверцев (и в отжившем религиозном, и в прогрессивном социалистическом смысле) оказалось так много, Ванга в дом их не приглашала, а сама вышла к ним на крыльцо. Ее незрячие глаза, обращенные к небу, пугали, внешний вид ее был безобразен, голос резок и неприятен. И говорила она больше обиняками, намеками.

Филя в первые ряды желающих узнать свою судьбу не рвался, но и над другими не подшучивал, соблюдая корректность.

Ванга многих поразила тем, что выкрикивала их по именам, но Филя на такой дешевый трюк попадаться не желал: все это выяснить было довольно просто, заучить список их туристической группы, выведать что-то о семейном положении каждого, это и сам Филя умел (работа такая). Сраженные точностью сведений о себе, многие готовы были верить и предсказаниям Ванги относительно будущего – этот психологический прием убеждения срабатывал безотказно. На всех, кроме Фили.

Окликнув Филенчука по фамилии, предсказательница изрекла характерным для нее безапелляционным тоном сущую бессмыслицу:

- Бойся телефонов, которые без проводов.

Таких телефонов тогда в СССР просто не знали. А когда несколько лет спустя они появились в изобилии, Фили забыл о предсказании.

* * *

Рустик полюбовался на багровое зарево в первом этаже приюта, которое, впрочем, очень скоро угасло само собой (лишь из окна бывшего кабинета Рамзии густо валил дым), и вернулся к машине. Его лицо снова ничего не выражало. Он выбросил сигарету в сугроб и распахнул дверцу джипа перед вернувшимися из магазина детьми.

Айгуль на "Ауди" тронулась первой, Рустик на джипе пристроился за ней следом. Когда между домами открылся вид на внутренние постройки жилого квартала, где вдалеке располагалось здание их приюта, Вера заметила неладное.

- Айгуль, притормози! Погляди, что это там? – взволнованно воскликнула она. – Кажется, наш приют горит? Быстрее туда!

Айгуль, не на шутку испугавшись (за Эрика), тут же свернула с хорошо вычищенного шоссе на погрязшую в снежном месиве вспомогательную дорогу. Увязая в снегу по самое брюхо, белая "Ауди" устремилась к приюту. Возле приютского забора уже начали собираться зеваки, которые буднично обсуждали, не повторение ли это Буденновска или Буйнакска. Большинство же сходилось во мнении, что это может быть просто утечка газа, повлекшая взрыв. В самом деле, ну какой террористический акт тут мог случится, зачем террористам понадобился детский приют?

Вера успела крикнуть притихшим на заднем сиденье детям, чтобы они никуда не выходили, и бросилась вслед за Айгуль в здание. Внутри было тихо, пахло гарью. Дверь в кабинет Рамзии была выбита, точнее, ее просто разнесло в куски. Пол в коридоре был засыпан раскрошившейся штукатуркой и комками спекшейся замазки. Из кабинета валил дым, пахло гарью и еще чем-то… сладко-тошнотным. Вера заглянула в кабинет и сразу все поняла.

Бедный Филя! От него не осталось практически ни одного целого куска… Потолок и стены были густо забрызганы его почерневшей от жара крови, кругом были разбросаны обрывки тканей – от одежды и внутренностей.

Айгуль не смогла долго выносить подобное зрелище, она страшно закричала и бросилась по коридору прочь. А Вера вместо ужасной картины трагедии уже видела перед своим внутренним зрением иное: долину Рупите, берег Струмице у подножия горы Кожух. Филенчук в окружении советских туристов и на крыльце бедной хижины – слепая старуха, громко вещающая судьбы людей. Конечно, это была Ванга. Возможно, последняя, о ком подумал или вспомнил Филя перед гибелью…

- Бойся телефонов, которые без проводов, – сказала прорицательница Ванга, обращаясь к Филенчуку. И это последнее, что увидела и услышала Вера. Айгуль уже тащила ее по коридору к медпункту.

Там Вера увидела стоящего по середине комнаты Эрика, бледного как смерть, а у стены – сползшего со стула Козырева. Оба были серьезно контужены, сразу определила Вера, но совершенно целы. Козырев глядел на нее по-детски беззащитным, испуганным и бессмысленным взглядом, словно не узнавал ее. Он ничего не слышал, но со слухом у него было все в порядке, просто оглушило на время. Единственное, что нужно было сделать немедленно, это вывести его из шока. Чем она и занялась.

Как всегда, Айгуль первой пришла в себя и стала соображать трезво. Прежде всего, она сразу решила, что Эрик должен немедленно отсюда скрыться, пока не нагрянула милиция. Тот согласился, что его присутствие на месте происшествия только усугубит их тяжелое положение.

- Козырь, ты меня слышишь? – нагнулся он над Анатолием Виленовичем. – Я исчезаю, меня здесь сегодня не было. Ты меня понимаешь? Нельзя никак иначе, пойми! Тебя допросят и отпустят, ведь ты депутат, у тебя неприкосновенность. А меня менты с удовольствием задержат, минимум на трое суток, максимум – года на три, если не больше… Договорились? Вера Христофоровна, вас тоже станут допрашивать, очень вас прошу, не выдавайте меня!

- Хорошо, я поняла, – ответила Воскресенская, продолжая держать пальцы на пульсе Козырева, – не беспокойтесь.

- Верунчик, миленькая, спасибо! – наклонилась над ними и Айгуль. – Тогда я забираю детей и везу к себе домой. А ты, как освободишься, сразу туда приезжай, хорошо? За детей не беспокойся, я их накормлю, накупаю и уложу сама.

- Спасибо, Айгуль, – улыбнулась ей Вера, – Уходите же скорее отсюда. А то сейчас милиция…

Она не договорила, услышав с улицы завывание милицейских сирен. Эрик встрепенулся, бросился в коридор – уходить было поздно.

- Меня сегодня не жди, из дома никуда не выходи, я тебя завтра сам найду, – успел шепнуть он Айгуль и бросился к разбитому окну.

Странно, все же отчаянным везет! Эрик умудрился выскочить из здания, обежать его с другой стороны и смешаться с толпой зевак. Милиция еще не успела оцепить приют полностью, первый прибывший на место взрыва наряд как раз в это время входил в помещение, и с улицы бегства Эрика никто не заметил. Айгуль, которая не успела уйти, первой обратилась к младшему лейтенанту – старшему в экипаже патрульно-постовой службы. Пока тот вникал в суть происшедшего, она успела ему внушить, что сама здесь лицо посторонее и случайное, мол, ехала мимо, услышала – бабахнуло. Вот и бросилась сюда, не нужна ли кому медицинская помощь.

Младший лейтенант заглянул в бывший кабинет Рамзии. Стало уже совсем темно, а подсевший фонарик едва светил. Поэтому он, докладывая по рации обстановку, не забыл добавить, чтобы те, кто приедет из отделения, не забыли хорошие фонари.

В темноте и суматохе Айгуль, перемигнувшись в Воскресенской, незаметно исчезла. Она дошла до своей машины, села и медленно поехала. На заднем сиденье встревоженно шептались детишки.

У поворота Айгуль сразу заметила Эрика, притормозила – он впрыгнул на переднее сиденье. Задние колеса "Ауди" со свистом провернули комья снега, выплеснув их сзади фонтанами, машина рванула с места и скрылась за поворотом.

- Ушли. Еще бы минуту-другую, и накрыли бы меня, – вздохнул Эрик,  уткинувшись на спинку, но вдруг снова встрепенулся. – А где Рустик? У него же в джипе еще трое пацанов!

- Вон, кажется, впереди маячит, – ответила Айгуль, всматриваясь вдаль, что в наступивших сумерках на дороге было довольно сложно. – Пока идет в нашем направлении, но попробуем его нагнать…

Расстояние между "Ауди" и джипом сокращалось медленно, приходилось нырять и выныривать между накренившимися переполненными маршрутными автобусами, спешащим в гараж грузовиками, гуляющими по рядам легковушками. Когда стал виден номер джипа, Айгуль облегченно выдохнула – это был действительно Рустик. Он никуда не гнал и судя по всему направлялся именно к дому Эрика. Хотя у Эрика и мелькнула нелепая и опасная мысль, им вполне не высказанная (так, пару междометий), но вполне понятая Айгуль: не вздумал бы этот подонок взять детей заложниками…

Все обошлось. Когда машины остановились возле глухих ворот двухэтажного коттеджа, Айгуль выскочила из "Ауди" и бросилась высаживать малышей из джипа.

- Вот мы и приехали, вот и хорошо, – болтала она весело, – спасибо тебе Рустик огромное! Ты не поможешь нам вещи выгрузить?

Рустик молча полез в багажник джипа за пакетами с продуктами и одеждой, купленной в магазине Second hand. Эрик тоже самое проделал возле "Ауди". Айгуль открывала им двери, пропускала их вперед с вещами, следила, чтобы никто из малышей не отстал… В общей суматохе раздеваний и распаковывания покупок никто не заметил, куда делся Эрик. Во всяком случае, Рустику это не понравилось.

- А где же хозяин? – поинтересовался он. – Нам бы парочкой слов перемолвиться.

- Не знаю, может, к себе в каморку пошел, – предположила Айгуль. – Погляди сам. Извини, мне некогда, надо птенчат кормить.

Но в кабинет-каморку Эрика Рустик заглянуть не решился, все еще помнил негласный запрет заглядывать туда кому бы то ни было. Правда, теперь он был совсем не тот Рустик – сын Мурзика, каким появлялся здесь последний раз, теперь он сам был наделен некой аурой власти, а точнее полномочий, которые ему передал отец. Однако об этом хорошо говорить, когда тебя окружают преданные быки, а сейчас у него не то что кольта, даже Макарова с собой не было…

И тогда Рустик решил действовать иначе. Сказав Айгуль, что поехал назад в приют, как ему велел Козырев, он вышел из дому и поехал… но в другую сторону.

* * *

Прибывший на место происшествия следователь допрашивал Козырева и Воскресенскую отдельно, долго возился с протоколом. Все это время в разгромленном кабинете Рамзии работала бригада экспертов, и с каждым часом все больше и больше убеждалась: разорвалась трубка мобильного телефона, в которую была заряжена приличная порция пластида.

Вот только где Рустика искать? Козырев не знал ни фамилии его, ни адреса, во всяком случае, не стал их называть. А допрашивать "по полной программе" (с "проследуем в отделение", с нарочной задержкой на пару часов в "обезьяннике" с пьянью-швалью по соседству, с психологическими штучками-дрючками и физическим устрашением) человека, который при первой же встрече предъявил депутатскую корочку, понятно, никому не хочется.

Поэтому расстались довольно быстро на фразе: мы вас вызовем.

- Нет уж, дорогой, – мягко перебил следователя Козырев, – вы мне для начала позвоните завтра и доложите, что вы предприняли по факту покушения на депутата. А потом мы решим, кто кого вызовет: вы меня или ваше начальство вас. Договорились?

Договорились. В это же время старший опер закончил разговоры с Воскресенской (протокол ее свидетельских показаний мало чем отличался от козыревского). Фактов для возбуждения уголовного дела было предостаточно, что не нравилось ни следователю, ни оперу, поскольку не сулило красивого, скорого и эффектного расследования.

Прибывшее на место взрыва районное, а следом за ним и городское милицейское начальство постаралось успокоить многоуважаемого бизнесмена Анатолия Виленовича и заверить новоиспеченного депутата, что будут предприняты все меры для скорейшего раскрытия этого покушения. И даже предоставило новенький "Мерседес" с милицейской мигалкой, чтобы доставить потерпевшего Козырева и свидетельницу Воскресенскую туда, куда они укажут.

- Куда вас, Вера Христофоровна? – спросил Козырев.

- К детям, – ответила она.

Всю дорогу молчали, при водителе не хотелось говорить откровенно. Возле дома Эрика Вера вышла, а Козырев развернул машину к себе в офис, пообещав вечером обязательно позвонить.

Глава пятнадцатая

История со взрывом в детском приюте сразу попала в вечерние выпуски теленовостей и в утренние газеты, поэтому на следующий день весь город говорил о покушении на депутата Козырева. Куда же делся сам Анатолий Виленович, никто не знал. Дома не ночевал, на работе наутро не появился. К полудню следственные мероприятия вовсе зашли в тупик: возле контрольно-пропускного пункта на выезде из города, что в московском направлении, был обнаружен на стоянке совершенно пустой (но не раскуроченный и не разворованный) джип, принадлежащий фирме Козырева "Казан-Ойл". Свидетелей не нашли, как и самого депутата.

Следствие по делу, конечно, сразу связало взрыв в приюте с автокатастрофой, в которую попала козыревская "Волга" каких-то четыре дня назад. Повторное применение одной и той же сильнодействующей взрывчатки вполне смахивало на верный след. Опера-профессионалы сразу поняли, что работали одни и те же дилетанты. Вычислить круг лиц, кому хотелось бы непременно видеть господина Козырева в деревянном ящике среди венков и букетов, труда не составило. Оставалось найти и допросить Рустика – сына Мурзика. Сначала в качестве свидетеля, а там, если повезет, и обвинения предъявить.

Только вот где его теперь найти? И где найти его "хозяина" Эрика? Розыскники верно чувствовали, что все исчезнувшие находятся в городе, однако никакой оперативной информации не имели. Агентура работала вяло, было ясно, что "дело это тухлое". В лице даже агентов Рустик выглядел чуть ли не героем: как же, такого мента позорного (если, конечно, это он подорвал Филю), такую суку завалил!

* * *

Вера переночевала с Айгуль только одну ночь. Семеро приютских малышей обосновались в доме дяди Эрика с полным комфортом, их намыли в шикарной ванной, уложили спать в гостиной на шикарных диванах, которые наутро, правда, оказались несколько подмокшими. Что же касается ужина и завтрака, то такого они в жизни не ели.

Однако до обеда они не дотянули. Приехала милиция, а с милицией нехорошие тетеньки, которые сразу начали ругаться с мамой Верой. Собственно, дети сразу сообразили, что их увезли в этот богатый комфортабельный дом без всяких законных оснований. Несмотря на свой нежный возраст, малыши уже вполне осознавали свое незавидное место под солнцем и понимали, что выше железных кроватей и перловой каши им в этой жизни ничего не светит.

Мама Вера совершенно растерялась, пыталась оправдываться, но мама Айгуль дала непрошенным гостям решительный отпор: она куда-то позвонила, с кем-то о чем-то переговорила… и дяденьки милиционеры и тетеньки функционеры сразу загрустили, замялись. Милиция уехала, а к тетенькам приехали какие-то дяденьки и сказали, чтобы те оставили детей в покое.

- Вот увидите, мама Вера нас никому не отдаст, – успокаивала малышей маленькая Наташа, собрав их в гостиной, повторяя это тем убежденнее, чем меньше верила сама, что такое чудо возможно.

На этом приезд гостей не закончился. Приехала съемочная группа телевидения. С ними был знакомый дядя режиссер, который их уже снимал в приюте для телемарафона. В гостиной стало светло от софитов и суетно от множества занятых своим делом людей. Детей попросили играть в привезенные телевизионщиками игрушки и не обращать на взрослых внимания. Но у малышей это плохо получалось.

Режиссер долго держал Веру за руку и что-то ей тихо говорил. Смысл слов плохо до нее доходил, но воздействие, которое явно чувствовалось за словами, было ощутимым. Вера понемногу успокоилась, собралась с мыслями и приготовилась к съемкам. Как и в прошлый раз она не придумывала про запас необходимых фраз, не составляла плана выступления, а просто сосредоточилась на вопросах, стараясь угадать нужный ответ.

Получилось все, как она и предполагала. Никаких оправданий, никаких обвинений, никакого надрыва. Вера просто объяснила, почему дети вернулись в приют, почему ей пришлось увезти их оттуда в этот частный дом. Лишь последний вопрос застал ее врасплох.

- Вы готовы, если так сложатся обстоятельства, – спрашивал режиссер, оставаясь за кадром, – устроить здесь новый приют в форме семейного детского дома?

- Да, такие семейные детские дома сегодня создаются, – согласилась Вера. – Я не знаю, получится ли у меня, но, думаю, мы постараемся сделать, чтобы прежде всего детям было хорошо.

- Стоп! Снято! – радостно воскликнул режиссер и тут же утратил к Вере всякий интерес.

Съемочная группа еще побродила по дому, снимая "отбивки", которые могли бы пригодиться при монтаже. А на пороге показались очередные гости. Обед так и не успели приготовить, поэтому мама Айгуль устроила детям внеочередной "полдник" из шоколада, печенья и горячего молока. Малыши ничуть не возражали. Взрослые их оставили одних, поручив Наташе следить за порядком, а сами уединились для важных переговоров.

Вера вдруг почувствовала свинцовую тяжесть во всем теле, она поняла, что ей немедленно нужно остаться наедине с собой. Уже больше суток ей это физически не удавалось сделать, и за это время столько всего стряслось, что голова шла кругом.

Впрочем, это была скорее не усталость, а просто обида на чудака-режиссера, телепата и экстрасенса, значительно лучше Веры разбиравшегося в эзотерических тонкостях и карма-йоге, но не пожелавшего уделить ей хотя бы пять минут для откровенного разговора. Вера попыталась спрятаться на кухне, но за ней тут же прибежала Айгуль.

- Верунчик, ты очень сейчас нужна! – заявила она, пытаясь ухватить ловко ускользающую Верину руку. – Там пришли адвокат и нотариус, их Эрик прислал. Я тебя очень прошу…

- Айгульчик, а я тебя очень-очень прошу, ну хоть на пять минут оставьте все меня в покое, – Вера устало опустилась на табурет. – Честное слово, я сейчас шмякнусь на пол и закричу.

- Оставьте нас, пожалуйста, одних, – попросил Айгуль появившийся вдруг в дверях кухни режиссер. – Прошу, ненадолго, я помогу вашей подруге.

- Да ради Бога, – уступила Айгуль, – в самом деле, она сама не своя.

- Вы разве не уехали? – поинтересовалась Вера, когда они на кухне остались одни. – А мне показалось…

Оказалось, режиссер не уехал вместе со съемочной группой только ради того, чтобы улучить время поговорить с Верой. Когда она узнала об этом, то чуть не расплакалась от благодарности.

- Вы меня извините, Вера Христофоровна, – начал режиссер мягким голосом, пристально глядя прямо в глаза, – эта сегодняшняя съемка была чистой импровизацией. Я даже не знаю, смогу ли использовать отснятый материал в какой-нибудь нашей программе. Просто мне нужен был предлог появиться здесь и увидеть вас.

- Погодите, в самом деле, откуда же вы могли узнать адрес, – опомнилась она, – ведь мы только вчера вечером решили ехать сюда.

- Вера Христофоровна, – то ли удивился, то ли упрекнул ее режиссер, добродушно улыбаясь, – мне ли вам объяснять элементарные вещи. Или вы забыли мои уроки телепатии? Я уже несколько дней невольно наблюдаю за вами. Поверьте, вовсе не из праздного любопытства или с какими-то личными целями. Телепатический контакт установился спонтанно, очевидно, вы в нем нуждались больше меня.

- Но я для этого ничего не предпринимала, честное слово, – оправдывалась она, – мне и в голову не могло прийти вас тревожить.

- Вера Христофоровна, – снова остановил ее режиссер, – помилуйте,  разве я говорил, что это вы прорывались на связь? Понятно, что все произошло на подсознательном уровне. Дело не в этом. Я понял одно: вам срочно необходима помощь. Поэтому я здесь.

- Да, да! – воскликнула она. – Ради Бога, помогите мне разобраться… Вокруг меня сплетаются какие-то невероятные кармические узлы, я сама уже совершенно не способна контролировать происходящее. Какие там экстрасенсорные возможности, ясновидение! Я простым зрением ничего уже не разбираю. И с моим сыном проблемы, и с мужчиной, вам хорошо известным, и с подругой, у которой мы сейчас находимся, и с приютом, и сбежавшими из детдома малышами – со всем этим сразу справиться я просто не могу! А тут еще ужасный взрыв, кровь на стенах…

Обычно сдержанная, Вера вдруг совершенно размякла и расплакалась. Режиссер даже не пытался ее утешать, просто подошел и взял за руку. Она ревела, а он молча ждал, пока со слезами не выльется избыточное нервное напряжение. Рука у него была очень теплая, даже горячая, он хорошо владел передачей энергии другому человеку через ладонь. Скоро Вера затихла, почувствовав заметное облегчение.

- Вы просто устали, – немного погодя сказал режиссер, словно выдал диагноз, – говоря определеннее, вас блокировали. Поэтому вы не смогли заранее предвидеть взрыва, хотя, насколько мне доступна информация, именно вы должны были его не только предсказать, но и предотвратить. Все, что вы подсознательно сделали, это увели вовремя детей из приюта.

- Значит, Анатолий Виленович действительно мог погибнуть?

Режиссер задумался, а потом медленно произнес:

- Он был под надежной защитой. Я не смогу вам точно объяснить, как и почему это случилось, только его энергетическая защита в большей степени была сконцентрирована вашим биополем. Вы стали его щитом. Вот поэтому у вас сейчас такой усталый вид и скверное самочувствие – слишком большой расход энергии.

Они проговорили еще несколько минут. Тот режиссер, имени которого Вера не знала, стал пересказывать зачем-то теорию Гурджиева о том, что в последующих воплощениях человек кармически попадает в ту же точку предыдущей жизни, с которой способен изменить свою судьбу. По мнению русского философа-мистика, закон реинкарнации именно в том и состоит, чтобы человек, умерев, снова вернулся в прошлую жизнь, когда ее еще  можно исправить. Смысла разговора Вера совсем не запомнила. Ей просто было хорошо с этим удивительным человеком, у которого была детская улыбка и по-стариковски мудрый взгляд. Довольно скоро Вера поняла, что он просто делился с ней излишками энергии, восполнял ее растраченные силы.

- Вам сейчас хорошенько нужно отдохнуть, лучше бы всего за городом, – посоветовал режиссер на прощанье. – Успокойтесь, соберитесь с мыслями. И постарайтесь не анализировать все случившееся с вами, просто хорошенько все это запомните, до малейших деталей. Помните, я говорил вам о том, что все возвращается на круги своя? Так вот, очень важно все запомнить хорошенько, и когда все вернется по кругу, обязательно вспомнить все. Понимаете? Вспомнить все!

Последняя фраза в устах режиссера прозвучала непривычно жестко, словно заклинание. А потом он снял с груди цепочку с каким-то талисманом, протянул Вере и незаметно ушел. Воскресенская так и не узнала его имени.

* * *

Айгуль закрыла за собой кухонную дверь, оставив Веру с режиссером, и вернулась к посетителям, прибывшим от Эрика. Она извинилась за задержку подружки, сославшись на (придуманную сходу) занятость. Сопровождавший адвоката и нотариуса человек представился близким другом Эрика и передал Айгуль записку от него.

"Собери все необходимые вещи, документы, деньги, драгоценности и к вечеру будь готова ехать, – писал Эрик почерком человека, больше привыкшего держать в руках автомат, чем авторучку. – Передай Вере, что этот дом мы дарим ей не за красивые глазки, а за то, что она спасла тебя и спасла меня – в смысле, не выдала ментам. Сегодня же оформи дарственную. Мой человек побудет с тобой, можешь ему вполне доверять, он вас не даст в обиду. Я в надежном месте, не беспокойся. Все будет путем".

- Айгуль, – представилась Айгуль человеку, но тот своего имени так и не назвал, только пожал протянутую руку и вышел, сказав, что побудет во дворе.

Айгуль поняла, что ему поручили "охрану тела". Значит, в путь? К вечеру она должна быть полностью собрана, упакована, они уезжают и – очень может статься – навсегда.

Адвокат с нотариусом в это время занялись бумагами и все спрашивали госпожу Воскресенскую. Айгуль заверила, что та скоро освободится. Наконец, хлопнула кухонная дверь, режиссер направился к выходу.

Айгуль кинулась к Вере, повела ее к посетителям. Церемонные господа при исполнении важной и приятной процедуры заговорили голосами "от Совинформбюро". Госпоже Воскресенской предложили ознакомиться с дарственной на ее имя, поставить необходимые подписи, где нужно. Вера, конечно, понимала, что для Эрика подарить огромный дом чужому, малознакомому человеку ничего не стоит, но принять такого подарка не могла. Тогда на помощь ей пришла Айгуль. Та вытащила Веру в прихожую, притиснула к стенке и в свойственной ей манере повела атаку:

- Верунчик, оставь свои благородные замашки и слушай меня! Здесь все законно, никто не прикопается. Нам все равно здесь не жить, сегодня вечером мы уезжаем. И похоже, насовсем. Только это секрет, смотри, никто не должен знать. Вы с детьми сегодня тоже должны будете уехать, на время, договор дарения вступит в силу через несколько дней. Не беспокойся, Козырь с Эриком все уладят. А сейчас быстренько подписывай, что тебе сказали. Если тебе самой "в лом" такие подношения, то подумай, у тебя сын того гляди женится.

- Айгуль, да вы просто с ума сошли, – оправдывалась Вера. – Все это слишком здорово, неправдоподобно просто складывается, чтобы было похоже на действительность. У меня на роду написано жить и умереть в бедности, поэтому такой подарок судьбы просто не логичен. Ну и что, что вы не будете здесь жить? Продайте его, разве вам деньги не нужны?

- Здрасьте! Да говорят тебе, мы сегодня уезжаем. Когда и кому мы этакую махину продадим? Разве что за бесценок… Но и тогда получается, что лучше уж просто подарить его тебе. Так у меня хоть останется надежда, при случае, если доведется снова навестить родимый город, хоть будет у кого остановиться. Ты ведь меня не прогонишь?

- Да ну тебя, Айгулька… Совсем мне голову задурили. Да мне только за один свет здесь платить столько, что зарплаты не хватит.

- Это не твоя забота, – отрезала Айгуль. – Эрик твоему приюту жертвует дом, а я беру на себя все его содержание. Вот тебе на питание, вам на месяц хватит, а потом еще вышлю.

Айгуль раскрыла кошелек, пошелестела баксами, но решила не мелочиться – сунула весь кошелек оторопевшей Вере.

- Все, пошли к нотариусу, и делай, что тебе скажут.

- Нет, – Вера решительно выдернула свою кисть из ладони Айгуль. – Как хочешь, а я так не могу. Передай Эрику мои благодарности, но я отказываюсь.

- А Эрик тебе передал следующее: этот дом тебе мы дарим не за красивые глазки, а за то, что ты меня спасла от смерти, когда случился выкидыш, а его от тюрьмы, когда не выдала вчера ментам, – Айгуль вдруг заговорила жестко и даже больно дернула Веру за руку, когда та попыталась возражать. – Не перебивай, а слушай! Эрик тут не причем, он оформлен на меня, а я хочу его подарить тебе и не хочу, чтобы мне перечили!

Препирательство можно было продолжать бесконечно, но визитеры больше ждать не могли. Айгуль силой сунула в руку Веры ручку и чуть ли не сама ей водила по бумаге, чтобы поскорее все уладить… Это не для меня, а для детей, я не стала ни богаче, ни счастливее от этого подарка. Вера пыталась хоть как-то "заболтать", смилостивить, уговорить те неведомые силы, которые – хотим мы того или не хотим – ведают нашим счастьем и несчастьем. В конце концов, она почувствовала, что за последние два дня уже настолько дезориентирована в происходящем, что от отчаяния близка к истерике.

В это время адвокат с нотариусом уже исчезли, близкий друг Эрика проводил их, о чем-то пошептался с Айгуль, вышел покурить на крыльцо да там и остался – кем-то вроде охраны или почетного караула. Айгуль начала собирать чемоданы, а Вера вернулась к детям.

Но визиты на том не кончились. К дому подъехал миниавтобус Mitzubishi, присланный Козыревым. Обед снова пришлось отложить, с чем дети, напичканные сладостями, с легкостью согласились. А заодно и тихий час, что вызвало полный восторг. Позвонил Анатолий Виленович и попросил к телефону Воскресенскую.

- Она сейчас подойдет, – ответила Айгуль. – Козырь, ты где сейчас? Мой с тобой?

Назвать Эрика по имени она не решилась по понятной причине. По той же причине Козырев ничего ей не ответил и вновь попросил Веру.

- Я слушаю, – ответила Вера, подойдя к аппарату.

- Не будем долго говорить, Вера Христофоровна, – коротко ответил он. – За Славика не беспокойтесь, мы его сами проводим. А сейчас соберите детей, автобус отвезет вас в спокойное место. Я вам сегодня еще позвоню.

И Козырев повесил трубку.

Айгуль и Вера бросились одевать детей, маленькая Наташа им помогала. Стали собирать вещи, завязывать их в одеяла тюками, Айгуль старалась отдать детям с собой как можно больше всего – кухонный комбайн, переносной телевизор, видеомагнитофон и музыкальный центр с обширной видеотекой и коллекцией компакт-дисков, наконец, простыни, пододеяльники, наволочки – сколько мог вместить микроавтобус. Водитель с "человеком от Эрика" перетаскивали тюки в машину, а Вера никак не могла остановить Айгуль, вошедшую в экстаз расставания с любимыми вещами.

Наконец, и водитель Mitzubishi взмолился – боялся за хлипкие японские подвески. Начали рассаживать детей, оставив переднее место для Воскресенской… И только тогда Вера и Айгуль поняли, что настала пора прощаться. У Айгуль брызнули слезы, Вера уловила яркую эмоциональную мыслеформу, которая промелькнула у той в голове, – ее можно было выразить одним словом: навсегда…

Они обнялись и тихо поплакали, не пытаясь друг друга успокаивать и отвлекать ненужными словами. Только сейчас Вера поняла, насколько дорога для нее стала эта красивая, жестокая и взбалмошная сучка, которую Эрик бросит на заморских пляжах, впрочем, оставив ей приличное содержание… Кажется, дар предвидения снова вернулся ко мне после того, как я поговорила с тем загадочным режиссером. Но не стану ей ничего говорить, в самом деле, пусть уезжает, может быть, все к лучшему. Вера перекрестила Айгуль.

- Я ж мусульманка, – выдавила та улыбку сквозь слезы.

- Такая же, как я христианка, – ответила Вера. – Все мы рождены от одного Отца Небесного, а значит, все мы на земле братья и сестры.

- Прощай, сестричка, – выдохнула Айгуль комок, который мешал говорить. – Да поможет тебе Аллах. Может, мы еще увидимся?

Глава шестнадцатая

Микроавтобус увез Воскресенскую с детьми на загородную дачу Козырева. Вера была здесь однажды осенью, теперь же, в заснеженном сосновом лесу, среди наваливших сугробов, бревенчатый терем выглядел еще более сказочным. Их встречал дядя Саша, тесть Анатолия Виленовича, предупрежденный заранее об их приезде. В доме было жарко натоплено, в кухне на плите кипели чайник и в кастрюле бульон для пельменей, которые он тут же сварил на всю ораву, пока Вера раздевала детей.

Накормив их обедом, она стала с дедулей (так мама Вера просила называть дядю Сашу) разбирать вещи, устраиваться на новом месте. Малышам, чтоб не мешались под ногами, включили кассету мультиков "Том и Джерри". Закончили они, когда дети, после всех передряг, случившихся с ними за два дня, дружно клевали носами. Таким образом, к девяти все они, напившись горячего молока, уже спали. Жизнь входила в привычный по приюту распорядок.

Поздно вечером у ворот неожиданно раздался автомобильный сигнал. Вера встревожилась, но дядя Саша ее успокоил:

- Это Пахомыч вернулся, я ему заказал назавтра целый список, что купить, а он, видать, сегодня затарился.

Вера осталась в гостиной, мужчины вдвоем разгрузили машину. Вдруг за спиной у себя она услышала знакомый голос.

- Извините, Вера Христофоровна, что нарушил ваш покой, – это был Козырев. – Я только на минутку, чтобы снова исчезнуть. Просто не вытерпел, захотелось вас увидеть.

Он был в пятнистой форме полевого командира, только вместо офицерской папахи на голове сидела дурацкая лыжная шапочка, которую он торопливо стянул под взглядом Воскресенской. Козырев топтался на пороге, не решаясь снять тяжелые унты – слишком уж долго их расшнуровывать. Сей маскарад совершенно преобразил его внешность, от респектабельного генерального директора нефтяной компании и депутата горсовета практически ничего не осталось.

- Проходите скорее, Анатолий Виленович, – бросилась к нему Вера, – и расскажите же мне, что происходит.

- Эрика с Айгуль мы вывезли на челнинскую трассу, там они пересели в другую машину, которая к утру доставит их в Уфимский аэропорт. Завтра они уже будут на Кипре. Алика обо всем предупредила Славика и вашу матушку, у них все хорошо. Славик сдает сессию досрочно, на следующей неделе они улетят. Вот, кажется, и все.

- Нет, не все. Как вы теперь? Что слышно о Рустике? Его не нашли?

- Найдут, не беспокойтесь. Он охотится на меня, КГБ охотится за ним, – усмехнулся Анатолий Виленович, – Получается, я у них навроде живца. Про ваше место пребывания ни те, ни другие пока ничего не знают, но думаю, скоро они вас вычислят. Поэтому здесь мне появляться станет опасно. К сожалению, я не успел зарегистрировать новый радиотелефон, так что несколько дней связаться с вами я не смогу. На этой машине вам будут доставлять необходимые продукты, никаких других машин во двор не пускайте. Мой папаша в курсе, он будет все время в вашем распоряжении, чему старик необычайно рад – столько внуков сразу привалило!

- Будьте осторожнее, ради Бога! – перекрестила Вера и его. – Сами сюда, пожалуйста, не приезжайте. Если очень нужно будет увидеться, пришлите за мной автобус. Договорились?

- Спасибо, Вера Христофоровна. Нам пора, – он поцеловал ей руку. – Вы уже дважды спасли мне жизнь, более того, придали моей жизни новый смысл. Теперь я верю, что все будет хорошо.

* * *

В Зеленом Бору малышам было действительно раздолье. Поутру они спешили одеться и бежали во двор помогать дедуле расчищать дорожку, ведущую от ворот к дому, и тропинки вокруг него. Дядя Саша сколотил для них маленькие лопаточки, которые стали для ребят самыми дорогими игрушками. Мама Вера каждому написала его имя на гладко оструганном черенке, соединив таким образом приятное с полезным – по этим надписям дети начали учиться читать.

Незаметно для себя, целиком занятая заботами о детях, Вера стала спокойнее, глубже и яснее размышлять о том, что с ней происходит.

С самого начала она не хотела впутываться в эту историю. Сразу почувствовала, что жизнь и судьба Анатолия Виленовича Козырева грозят втянуть ее в орбиту темных и могучих эгрегоров власти и денег, в игралище тайных страстей и переплетение корыстных энергетических вихрей. Но одно дело предчувствовать, а другое – противостоять. До конца воспротивиться этой силе Вера не смогла, и теперь оставалось винить себя одну. Она полностью выбита из колеи, постоянно ощущает на себе груз чужой кармы, дерзнув облегчить ее другому человеку. Расплата в таких случаях неизбежна, как следствие собственной самонадеянности. Сама виновата, теперь терпи и не ропщи.

Впрочем, говоря откровенно, терпеть было можно. Жизнь в Зеленом Бору протекала тихо и приятно. Весь день проходил между детской и кухней. Вечера они коротали с дядей Сашей, который оказался удивительно интересным, внимательным и тактичным собеседником. Спала Вера очень крепко и наутро совершенно не помнила своих сновидений.

Однажды после привычного сигнала Mitzubishi и скрипа тяжелых ворот, раскрываемых дядей Сашей перед микроавтобусом, во дворе послышались посторонние голоса. Вера, занятая малышами, подошла к окну и увидела сияющего старика – приехала его любимая внучка! Алика была не одна, из машины следом вылез и Славик. Вера так по нему соскучилась, что даже не стала сразу обнимать – не могла насмотреться. Молодая парочка была так же весела и беспечна, какими она их видела в последний раз.

Первым делом Славик протянул маме свою зачетку. Как ни странно, троек не было, так что можно было во втором семестре расчитывать на стипендию. Впрочем, Вера этому мало обрадовалась, предчувствуя, что дальше сыну учиться не придется. Стараясь отвлечь себя от тяжелой волны надвигающихся видений будущего, она пыталась разговориться с Аликой и Славиком, но это плохо удавалось.

- Мама Вера, вы бы только видели, – восторгалась Алика, – точнее, слышали, какие Славик делает успехи в испанском! Теперь оставь его одного посреди улицы в Каста-Калиде, его язык вполне до Казани доведет!

- Нет уж, Алика, пожалуйста, не оставляй его там одного, – отвечала Вера, с ужасом понимая, что именно так и произойдет в ближайшее время. – А когда вы приедете?

- Сразу после Нового года, – с готовностью отрапортовала Алика. – Вы только не волнуйтесь, мама Вера, все будет хорошо! Моя маман познакомилась с вашим сыном и осталась довольна моим выбором. Такой воспитанный, утонченный мальчик, сказала она, не то что твои ухажеры. Славик теперь и меня воспитывает, по ночным клубам мы больше не ходим, сидим у вас дома, книжки читаем.

Она сказала это как можно более насмешливо, тем не менее это было похоже на правду. Алика заметно остепенилась, характерная резкость и развязность в поведении несколько сгладилась. Славик же, наоборот, стал более оживленным, подвижным, врожденная флегма отодвинулась на второй план. Две противоположности, они понемногу сходились, но именно похожесть друг на друга, к которой они продвигались, таила в себе опасность разрыва… Снова я о дурном, как не надоест тебе во всем видеть опасность, проблемы, испытания! Твой сын уезжает всего на две недели, стоит ли из-за этого накручивать возможные несчастья? Чего доброго ты сама же спровоцируешь модель возможных событий и той ничего не останется делать, как только осуществиться.

- Как там бабушка? – спросила Вера сына, однако тот отвлекся на веселый гомон, который подняла Алика с малышами, пришлось повторить вопрос. – Бабушка не болеет? Она знает, где я нахожусь?

- Все нормально, – ответил наконец Славик. – Пока ты была всегда рядом, то служила для нее постоянным раздражителем. А стоило тебе уехать, и она уже через день начала скучать и беспокоиться о тебе. Теперь я стал мишенью для ее запечных монологов. Ну, ничего отдохну от нее немножко. Соседка тетя Катя обещала за ней эти две недели присматривать, Алика дала ей денег, чтобы та носила для старой продуктов. Можешь быть спокойной за нее.

- Спасибо, дорогой, – улыбнулась Вера. – Ты знаешь, а я тоже без нее скучаю. У меня даже мысль возникла, а не познакомить ли ее с дядей Сашей? По-моему, получилась бы неплохая пара. Оба вдовствуют, вдвоем все же веселей.

- Отличная идея! – оживился Славик. – Может, и правда выдадим бабку замуж? Только дядю Сашу жалко, он хороший, рано его со света сживать…

Раньше такой безапеляционности и насмешливости Вера за сыном не замечала. Ей почему-то казалось, что Славик любит бабушку… А может, и ко мне у него такое высокомерно-равнодушное отношение? Что ж, это свойственно молодым. В любом случае, выпрашивать или даже требовать любви к себе лишь на том основании, что я ему мать, никогда себе не позволю. За что он обязан меня любить? За то, что лишила его отца, хорошей одежды и пищи, нормального жилья? Вера старалась представить сына посторонним для нее человеком. В самом деле, он вырос, и вполне естественно, что Алика для него значит больше, чем я.

Пахомыч уже разгрузил свой Mitzubishi, дядя Саша накормил его. Славик с Аликой обедать отказались, но и ехать не торопились. Она уговорила водителя подождать еще минут двадцать и утащила Славика на берег Волги. Закованная в лед и заметенная снегами, река ослепительно блестела в лучах низкого декабрьского солнца. Пляжные грибки со снежными шапками среди сугробов казались нелепым анахронизмом.

Глядя им вслед, Вера неожиданно отчетливо увидела все, что с ними будет там, в Коста Калиде. Вернее, увидела она одного Славика в каком-то маленьком кафе, играющим на электропиано. Алики в полупустом зале не было. Ее вообще не было в этом курортном городке, она укатила с новым воздыхателем в Барселону… Ну, хватит нагонять на себя тоску, сама же видишь, мальчик в полном порядке, сыт, одет, хозяин кафе им доволен. Значит, все будет хорошо.

У водителя кончилось терпение, а может он действительно опаздывал, поэтому начал тревожно сигналить. Минут через пять вернулись разрумянившиеся Славик и Алика. На долгие проводы времени не осталось, попрощались наспех, Вера даже не успела их благословить.

На следующий день Пахомыч привез ей радиотелефон, однако номера Козырева он не знал. Трубка промолчала весь день и проснулась лишь поздно вечером.

- Вера Христофоровна? – услышала она и поначалу не ответила. Это был не Козырев. – Вера Христофоровна, не кладите, пожалуйста, трубку. Мы знаем, что сегодня этот номер зарегистрировали на ваше имя. Если вам известно, где сейчас Анатолий Виленович, то, мы очень просим вас, передайте, чтобы он по возможности покинул город. И ни в коем случае пусть не появляется у вас: за дачей следят люди Муртазина.

- Кто это говорит? – наконец заговорила Воскресенская. – Я не понимаю, о чем вы…

- Вы все прекрасно понимаете, Вера Христофоровна. Вам вряд ли грозит что-нибудь серьезное. Однако Козырева действительно ждет большая опасность. К сожалению, у меня нет возможности предупредить его лично, может быть, вам удастся. Всего доброго.

- Но кто это говорит?

- Ваш друг, – ответила трубка и замолкла, как только Вера узнала этот странный голос.

Это был все тот же режиссер со студии телевидения.

* * *

Следующим рейсом на Mitzubishi приехали новогодние игрушки, гирлянды и украшения. Дядя Саша срубил в лесопосадке пышную сосеночку (сбраконьерничал ради такого случая, но божился, что в первый раз), сладил из брусьев крестовину и установил лесную красавицу в гостиной. Дети в этот вечер спать легли пораньше, поскольку мама Вера им объявила, что завтра они будут наряжать елочку.

С утра снега не выпало, было ясно и морозно. Во дворе убирать было нечего, поэтому малыши с радостью забыли про свои лопаточки, дружно позавтракали и собрались в гостиной. Кого-то пришлось учить правильно завязывать узелки, чтобы потом игрушки с елочки не падали, одним словом, с нитяными петлями на каждую игрушку провозились чуть ли не до обеда. Два шара упали на пол, но к счастью не разбились, спас толстый палас с пышным ворсом. Наряжать елочку решили после тихого часа.

Пока дети спали, дядя Саша повесил на елку и подключил гирлянду из разноцветных лампочек-снежинок, такие же гирлянды развесили по стенам. Когда Вера пошла будить детей, уже наступили ранние декабрьские сумерки, в полутемной гостиной сверкали всеми цветами огоньки. Малыши не одеваясь, бросились из своих спаленок на втором этаже на лестницу – да так и застыли от восхищения! В самом деле, было очень красиво.

После полдника началось самое интересное: маленькая Наташа расставила всех в ряд, и малыши стали подавать по цепочке приготовленные игрушки маме Вере, та передавала их дедуле, который, встав на маленькую лесенку-стремянку, вешал их на ту веточку, куда ему показывали ребята. Каждый знал, к какой игрушке он приделал "хвостик" и поэтому сам решал, где ей лучше висеть.

Все игрушки на елочку не поместились, и мама Вера сказала, что их можно взять к себе в комнаты и повесить, кому куда понравится. Ужин получился веселым, хотя до праздника оставался еще целый день. Назавтра дедуля обещал истопить баню.

Когда всех уложили и Вера по сложившейся привычке устроилась в гостиной поболтать с дядей Сашей, в кухонное окно вдруг что-то глухо ударилось. Они пошли посмотреть, оказалось, бросили в стекло снежком. Дядя Саша влез в свои старые валенки, накинул тулуп и вышел на крыльцо. Вокруг было тихо, однако он заметил, что еще недавно по тропинке, тянувшейся вокруг дома к бане, кто-то недавно ходил – на легком пушистом снежном коврике обозначились следы. Старик отправился по ним, свернул к бане. Там в окошке сверкнула искра от кремня зажигалки. Дядя Саша подошел ближе и услышал тихий голос Анатолия Виленовича.

- Дед, это я. Позови сюда Веру Христофоровну.

Вера видела в окно, как дядя Саша вошел в баню и вышел оттуда минут через пять. Из банной трубы потянул слабый дымок. Дядя Саша долго обметал валенки на крыльце, отряхивал тулуп, потом вошел… И Вера с ужасом и радостью увидела Анатолия Виленовича, одетого в тулуп тестя.

Этот маскарад не был излишней мерой предосторожности, Воскресенская предчувствовала, что за дачей следили, а Козырев знал, как говорится, из информированных источников, что за двором ведется теленаблюдение. Когда скроется луна, они погасят свет в доме и во дворе – это будет сигналом дяде Саше, что можно вернуться в дом незамеченным.

- У меня две новости, но в отличие от известного анекдота, одна хорошая, а другая очень хорошая. С какой начать? – спросил Анатолий Виленович, раздеваясь в прихожей. – Первая: доблестные чекисты все же выследили Рустика, однако он укрылся с кодлой быков в дачном массиве за поселком Северным и стал отстреливаться из автоматов. Поэтому штурм отложили до утра, выставили на ночь оцепление, так что он никуда не уйдет. Вторая новость: Козыриха позвонила из Испании, они долетели благополучно, устроились отлично, Алика со Славиком в полном порядке.

- Но зачем же вы сами приехали? – волновалась Вера. – Так рисковали.

- В самом доме я вне опасности. А потом у воров тоже есть свой кодекс, согласно которому на Новый год объявляется негласный мораторий. Так что я смогу его встретить вместе с вами без всяких хлопот. Вы рады?

Ну, конечно, она была этому рада. Вера накормила Козырева и уступила ему свою спаленку наверху, уговорив немедленно ложиться. В полночь она погасила свет в доме и прожектора во дворе, открыла входную дверь для дяди Саши. Но он почему-то не шел, тогда Вера не утерпела и пошла в баню сама. Там было темно и она позвала старика. Тот ответил невнятным стоном. Вера в темноте бросилась к нему, ориентируясь по голосу и сразу была сбита с ног сильным ударом. Зажегся свет, она огляделась и обмерла со страху. Над ней стоял черный человек, в черной маске на лице, с черным короткоствольным автоматом в руках – так в кинобоевиках изображали профессиональных убийц.

Вера поняла, что предчувствия снова ее обманули и режиссер с телевидения звонил ей совсем не напрасно. Теперь наступало самое страшное – вот она, смертная сила, тупая исполнительница злой воли воров, с которой не было смысла о чем-то договариваться – разве что заговаривать зубы в призрачной надежде усыпить на мгновение ее бдительность, чтобы попытаться спастись…

Дядя Саша сидел в углу, с залепленным пластырем ртом, прикованный наручниками к водопроводной трубе, и смотрел на Веру диким взглядом. Кажется, его не били, но здорово пугнули.

- Не дергайся. Козырь и дети в наших руках. Мы никому не причиним зла, если вы не станете делать глупостей. Наших ребят окружили в Северном, поэтому мы заберем с собой Козыря, чтобы обменять его на Мурзика. Ты все поняла? Дед посидит пока здесь, а ты иди со мной в дом. Встала, пошла.

Вера встала, пошла. В голове прокручивались сотни вариантов несбыточного спасения, однако она по опыту знала, что не стоит останавливать внимание на лихорадочной работе ума, этой "взбесившейся обезьяны", а следует целиком довериться внутреннему чувству и видению.

Козырев уже сидел в гостиной под автоматным дулом второго киллера. Он был бледен и почти невменяем… Как мы были беспечны, ведь предупредили же меня! Что же теперь делать? Не знаю, но нужно на что-то решиться. Детей они, похоже, не разбудили, уже это хорошо. С этой минуты Вера перестала думать о них, о себе, сосредоточив все свои мысли на Анатолии Виленовиче. Прежде всего, она успокоилась сама, а потом постаралась это спокойствие мысленно передать и ему.

Один из киллеров постоянно держал их, сидящих на диване, под прицелом, второй связался по козыревскому "мобильнику" со своими хозяевами.

Все сделали. Их взяли. Вокруг тихо… Понял, все сделаем, – после этих односложных фраз он отключил аппарат и кивнул подельнику:

- Ждем до утра, а потом всех кончаем, – потом он обернулся к Козыреву. – Ты, Козырь, все равно приговоренный сходом, поэтому тебе даже выгодней пойти обменом за Мурзика. Тогда воры гарантируют тебе жизнь. Сейчас твои менты решают этот вопрос. Но если они обманут или оцепят дачу, мы с собой на небо постараемся забрать и вас…

- Поскольку все равно ждать до утра, отпустите хотя бы старика из бани, – сказала Воскресенская, – пусть побудет с нами.

- Не возникай, тебе слова не давали.

- Не хами старшим, – холодно парировала Вера. – Меня ты автоматом не запугаешь. Хочешь убить – стреляй, а рот мне не заткнешь. Я человек свободный, такой жила, такой и умру.

С этими словами она встала и пошла на кухню. В спину ей летела отборная брань, но она-то ждала автоматной очереди, так что грязные слова отлетали от нее, как горох. Вот интересно, когда человека прошивают очередью, боль совсем невозможно терпеть или ты раньше теряешь сознание? Вера попыталась представить, как она перенесет эту боль, но тут же запретила себе даже думать о таком варианте. Еще накаркаешь, дура… Она поставила чайник, достала банку с кофе. Принесла чашку Анатолию Виленовичу, который принял ее с нескрываемой благодарностью.

- А нам кофе? – спросил первый киллер.

- А вы здесь не гости, вас никто не звал и никто обслуживать не собирается, – ответ получился спокойным и презрительным, как Вера и хотела ответить. Она приняла у Козырева чашку, принесла ему сигарет и пепельницу. – Вы захватчики – хватайте все, что хотите, только сами.

- А если я тебя сейчас схвачу?

- Попробуй, – надменно улыбнулась Вера. – Если уж я твоего ствола не испугалась, неужто испугаюсь стебелька? Повторяю, пусть один из вас сходит в баню и приведет сюда дядю Сашу, иначе я пойду сейчас в деревню и приведу милицию. Стрелять вы все равно не начнете, пока вам хозяева не прикажут, поэтому делайте, что я сказала.

Как ни странно, у нее хватило внутренней силы не только на то, чтобы сказать все это совершенно спокойно, но и замеренно замедленным ритмом речи подчинить своей воле вооруженных дебилов. Первый киллер кивнул второму и тот привел перепуганного и замерзшего дядю Сашу. Теперь численный перевес был на их стороне, впрочем, что это давало против двух короткоствольных автоматов?

Вера пыталась взглядами успокаивать Козырева и дядю Сашу. Тот отогрелся и даже начал дремать, но заснуть ему вооруженные молодчики не давали. Я сама виновата во всем, что произошло. Обычно такие страсти-мордасти сами по себе не приходят, значит, что-то в жизни ты делала не так. Но что? Вероятно, я с самого начала неправильно повела себя с Козыревым, напрасно дала себя впутать в эту воронку водочно-бензиновых испарений, в мутный поток астральной грязи, который тянется за любым теневым оборотом. Как широк этот поток, как трудно перейти над ним по узкой жердочке… Но ведь и сказано в Писании, что «узки врата Мои». Если бы сейчас отмотать события назад, если бы была возможность все исправить, то вряд ли Вера смогла бы снова пройти по тому пути. Что же она сделала неправильно?

Между тем, стало светать, а звонка все не было. Вера начала слегка нервничать, не хотелось, чтобы проснулись дети и увидели черных дядек с автоматами. Тем тоже было не по себе, при всей их напускной свирепости чувствовалось, что в этом грязном деле они новички. Проливать кровь им не в первой, однако совсем не хочется.

Наконец, позвонили. Приказ киллеров явно удовлетворил: милицейское начальство согласилось отпустить Рустика-Мурзика в обмен на Козырева и всех заложников на даче, скоро к воротам подъедет тот самый Mitzubishi, который возил сюда провизию, и двое киллеров отвезут Козырева в Северный.

- Я поеду с вами, одного я его не пущу, – категорически заявила Воскресенская, вкладывая в слова всю силу своих невеликих гипнотических способностей. – А дядя Саша останется с детьми. Анатолий Виленович, пойдемте одеваться… Делайте только то, что я вам скажу, – успела она шепнуть ему в прихожей.

У ворот уже сигналил микроавтобус. Они вдвоем вышли, сопровождаемые конвоирами. Первый вышел в калитку, огляделся, махнул рукой. Тогда второй подтолкнул Козырева автоматом в спину: вперед.

Сели в автобус, поехали. Первый киллер сидел рядом с перепуганным водителем Пахомычем, держа его на мушке. Второй сидел к ним спиной, пристально следил за сидевшими напротив Козыревым и Воскресенской.

Никакого плана спасения у нее не было, однако Вера была уверена, что нужно что-то делать как можно скорее. До Северного их вряд ли довезут, а если и довезут, то вряд ли удастся их обменять… И даже если обменяют, все равно воры Козырева живым не оставят. Странно, о своем благополучии Воскресенская совершенно не думала, она уже решилась мысленно на самое отчаянное предприятие и поэтому не боялась больше смерти.

Вера наклонилась через проход к Анатолию Виленовичу и внятно сказала ему прямо в ухо: прыгай за мной и беги в лес. Понял ли он ее, Вера так и не успела увидеть. Она хорошо запомнила, как открывается дверь в салоне, поэтому успела открыть ее одной рукой, другой схватившись за дуло автомата, опешившего от неожиданности конвоира. Воскресенская все рассчитала правильно: на повороте Пахомыч притормозил, в силу поворотной инерции дверца распахнулась сама собой – и Козырев вывалился из автобуса…

Вера понимала, что ее бьют по голове, пинают ногами, но боли она почти не чувствовала и продолжала держать ствол до тех пор, пока не обожгло руки. Потом перед глазами ярко вспыхнуло и тут же все погасло. Вера не ожидала, что смерть будет такой легкой и не больной. В одно мгновение, удивительно ярко и легко пролетели кадры всей ее жизни, начиная с детства… До тех пор, пока я еще в сознании, нужно молиться: Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя грешную…

ЭПИЛОГ

… Сгорбленный старик бежит по сосновому лесу, да как проворно бежит! Сверху сыплются иголки, падают сосновые ветки. Да это же по старику стреляют, просто кто-то выключил звук во сне! Автоматные очереди сбивают хвою над головой бегущего, но никак не могут зацепить убегающего. Вероятно, это уже финал сна, теперь мне нужно, от эпилога к прологу, просмотреть все с конца до самого начала… Наконец, все кусочки сновидения, постепенно выплывающего из ночного сознания, улеглись в сознании бодрствующем, и Вера проснулась окончательно.

Было совершенно темно. Но она дрожала не столько от холода, сколько от только что пережитого… "Все вернется на круги своя…" Это, кажется, из Писания. Но кто ей недавно это говорил? Тот человек с детской улыбкой и мудрыми глазами старца. Он так же сказал однажды: "Обязательно нужно вспомнить все". 

Сон о неизвестном человеке, убегающем от расстрела, никак не вылеплялся в памяти из уцелевших осколочков. А оттого, как сложатся те осколочки, она чувствовала, будет серьезно зависеть вся ее последующая жизнь. Вера встала, чтобы взглянуть, что это мешается на плече под ночной рубашкой. Включила свет и разглядела висевший у нее на шее талисман. Воскресенская не помнила, откуда тот взялся и когда она его надела на себя. Но об этом думать было некогда, надо было записать сон, пока она его помнила.

- Мама Вера, – позвал в темноте Славик. – Это ты сейчас кричала?

- Это я во сне, сыночек… Ложись, не бойся. Все будет хорошо…

Воскресенская не стала накидывать халат и прикрывать форточку. Она присела к письменному столу, где ждала ее настольная лампа под старинным колпаком и амбарная тетрадь, приготовленная с вечера. Мелко вздрагивая от холода, в одной сорочке, Вера Христофоровна принялась подробно записывать привидевшееся во сне.

= наверх =