|
Драматический акт-шутка
Светлой памяти Зигмунда Фрейда
ДЕЙСТВУЮТ:
ТИММИ ИММИТ ОММА ТА, КОТОРАЯ… НЕБЕСНЫЙ СКРИПАЧ
Сцена являет собой большую супружескую постель. Но Автор просит не раздевать актеров донага. Автор этого не любит. ЧЕСТНОЕ СЛОВО. Портрет Антона Павловича Чехова и голос одинокой скрипки иногда проступают в пространстве этой пьесы.
ИММИТ. Тук-тук-тук! ТИММИ. Кто там? ИММИТ. Это я. ТИММИ. Что вам угодно? ИММИТ. Я пришел. ТИММИ. Кто вам нужен? ИММИТ. Ты спрашиваешь? Нет, ты серьезно? ТИММИ. Но позвольте… ИММИТ. Не позволю. (Осмотрелся). Устроился ништяк. Вкуса маловато. (Уставился на портрет жены). Жена? ТИММИ (чуть растерялся). Да… ИММИТ. Знаю. Ужасно некрасивая. ТИММИ. Но простите… ИММИТ. В другой раз. Ты сам говорил, что она ужасно некрасивая. ТИММИ. Я?! Никогда! Никому!.. ИММИТ. А себе? Себе самому? А? Лицемер! ТИММИ. Не ваше собачье дело. ИММИТ. Заблуждаешься, дружок. (Разглядывает, а потом примеряет плащ Тимми). ТИММИ. Я вам не дружок! И вообще – оставьте в покое мою одежду. ИММИТ. Ты уверен, что она твоя? Фу, какая гадость. (Бросил плащ на пол). ТИММИ. Это вам не гадость. Это мой плащ. (Любовно подбирает плащ). Приходят тут, понимаешь, всякие и еще начинают швыряться чужими плащами. А это мой… Мой! Мой плащ! ИММИТ. Разумеется твой. Чей он еще может быть? Кто, кроме тебя напялит на себя такую тряпку? ТИММИ. Я бы попросил вас!.. ИММИТ. Не надо. ТИММИ. Я бы попросил вас!.. ИММИТ. Бесполезно. Бесполезная трата времени. (Смотрит в упор на Тимми). И вот такое чмо мне досталось. ТИММИ. Что значит чмо? Я не чмо! Я уважаемый человек. У меня семья, дети. Да! Я служу, и меня ценят. ИММИТ. Служишь… Ты служишь, бедняга. Ну, ничего, это проходит. Это пройдет. ТИММИ. Что значит “пройдет”? Я не хочу, чтоб это проходило. Я хочу служить и кормить свою семью. ИММИТ. Да ты просто тяжеловес. Придется тебя изрядно протрахать. ТИММИ. Что вы хотите этим сказать? ИММИТ. Я уже сказал. ТИММИ. Вы сказали гадость. Извольте извиниться или… Или, хотя бы представиться. И вообще!.. Я затрудняюсь понять, какого вы пола? ИММИТ. Это имеет значение? ТИММИ. Имеет. Для меня, как для порядочного человека, пол имеет огромное значение. И, если вы… Вы не та, за кого себя выдаете… Я хотел сказать, если вы не тот, но та, то… ИММИТ. Я линолеум. ТИММИ. Что? ИММИТ. Я линолеум. Ты какой пол предпочитаешь? Паркет? Цемент с подогревом? ТИММИ. Я вас ударю. ИММИТ. Да ты просто клинический тип. ТИММИ. Я Тимми! ИММИТ. Какого пола? ТИММИ. Прекрасного! ИММИТ. Ну вот… ТИММИ. Мужчина я, вообще-то… ИММИТ. Да? А по тебе и не скажешь. ТИММИ. Нет, я точно, я точно вас ударю. Вот сейчас возьму и как дам! Будешь знать… ИММИТ. Это очень любопытно. Очень, очень любопытно. У тебя такой праведный взгляд. Ну что ты смотришь? Что ты смотришь? ТИММИ. Я убедительно прошу вас прекратить кривлянья. Я убедительно прошу. Я требую! ИММИТ. А я жду. Жду. Ты обещал меня ударить. Я жду с нетерпением и трепетом. Ну! ТИММИ. Но вы… Вы предложили мне такое… Вы кто такое сами? Вы!.. ИММИТ. Ну, ты же говорил, что ты мужчина. ТИММИ. Да, я мужчина. Я! Вот и прекратите, вот и отойдите, прошу вас. ИММИТ. Ты мужчина? ТИММИ. Я мужчина! ИММИТ. Так, ударь, хотя бы ударь, ударь хотя бы, ну! ТИММИ. Никогда! ИММИТ. Садист! ТИММИ. Все! Все, довольно! Известно вам, где в этом доме дверь? ИММИТ. А где она? Где? Где в этом доме дверь? ТИММИ. Где? ИММИТ. А где? Где она? Неужели в этом доме есть дверь? ТИММИ. Вон! Во-оо-он! Во-оо-он! (Вошла Омма) ОММА. Тимми, ты с кем? ТИММИ. Во-о-о-н! ОММА (увидела Иммита). Это вы?.. Вы?! Наконец-то! Это ты! Да, это ты. Я узнаю тебя. Я знаю тебя. Это ты! Ты… ТИММИ. Вон! ОММА. Тимми, ты сошел с ума. Это же он. Он. Он пришел. ТИММИ. Он? Ты сказала: он? Но это не он. Это она! ИММИТ. Я – она? Это я – она? Ты обо мне так в присутствии женщины? Извини, родная, я представлю ему доказательства. (Иммит наступает, Тимми отступает) ТИММИ. Какое доказательство? Что значит доказательство? Не надо мне вашего доказательства. Оставь его себе. Я не хочу никаких доказательств. (Пытается убежать). ИММИТ (гонится за ним). Хочешь. Хочешь! Иначе бы ты вел себя разумнее. ТИММИ. Омма, оно оскверняет меня своим присутствием! Она сумасшедший! Останови его! Убеди. Ты с ним знакома! ОММА. Остановись, родной. ИММИТ. Только из покорности тебе, родная. Только из покорности тебе я не добью этого идиота. ТИММИ. Откуда оно взялся? Омма, почему оно смеет так называть тебя? ОММА (весело). А почему он смеет так догонять тебя? ТИММИ. Откуда мне знать это? Оно пришло к тебе. Она твой… Приятель. ИММИТ (явно издеваясь). Лгунишка! ТИММИ. Да как вы смеете? Как вы смеете со мной в таком тоне? ИММИТ. Дурачок. Милашка. ТИММИ. Омма, откуда оно здесь? Надолго? Когда оно уберется? Я тебя спрашиваю, Омма? ОММА. Меня? Ты спрашиваешь меня? Ты серьезно? (Смеется). ТИММИ. Омма, не впадай, не надо. Остановись. Умоляю: прекрати. Вспомни, ты уважаемая женщина! ОММА. Насрать. ТИММИ (почти сражен этим словом). Омма, у нас семья, дети. ОММА. Заткнись! Заткнись! Я устала! Мне наплевать. Могу я раз в жизни наплевать на это? ТИММИ. Нет, не можешь. ИММИТ. Плюй. ТИММИ. Замолчи! Ты… Развратник. ИММИТ. А ты тупой. ТИММИ. Сам тупой. ИММИТ. Сам развратник. ТИММИ. Омма, мне это надоело. ОММА. Ты все перепутал, просто-напросто правда режет тебе глаза. ТИММИ. Правда? Откуда, правда? Какая, правда? То, что он сказал про меня, ты называешь правдой? Ты, которая знает меня от и до! ОММА. От и до, от и до, и до, и до… Не отрекайся, не отрекайся, не отрекайся. ТИММИ. Мне отрекаться? Мне не от чего отрекаться. Меня оболгали. ОММА. Не оболгали, не оболгали. Ты развратник. ТИММИ. Я не такой. Я не развратник. И ты это знаешь. ОММА. Дурак. Нашел, чем гордиться. ТИММИ. Нет, нет, только не ты… ОММА. Что не я? Что? ТИММИ. Кто угодно, они все, все они, но не ты, ты не можешь меня оскорбл-бль-бль-бл-бл… ОММА. Оскор… Что? ТИММИ. Оскорб-б-б… ОММА. Договаривай. Ну! ТИММИ. Нет! ИММИТ. Он не может. ОММА. Ты не можешь? ТИММИ. Да, не могу! Не могу! И горжусь этим! Горжусь! Горжу… ИММИТ (подхватывая). Горжу… Жу-жу-жу… Жу! Жу-у-равль. Журавль, журавушко подлетел к вашей крыше не реже трех раз в неделю и укутывал вас своими крылышками, и небо касалось вас, и в этом чудесном касании лишь дважды, Омма, дважды тебе удавалось принять в себя новую жизнь. Где оно, гнездышко теплое журавлиное кругленькое, уютное? Пусть он гордится себе собою. Не мешай дураку. Мы пойдем, радость моя, мы уляжемся в журавлиное гнездышко, мы увьемся, укутаемся друг другом… ТИММИ. Омма! И ты?.. Ты уходишь с ним? Так покорно, так молчаливо, Омма? ОММА. Кто-то что-то сказал? ТИММИ. Это я! Я кричу, Омма! Куда ты идешь? ОММА. Я не знаю, Тимми. ТИММИ. Вот! Вот, видишь! А человек всегда должен, просто обязан знать, куда он идет! ОММА. Это неправда, Тимми. Никто никогда не знает, куда он идет. ТИММИ. Надо пытаться, стремиться знать. ОММА. Нет, нет, не надо. Коровьи мозги можно с толком пожарить в сухарях, и получится пища. А твои, мои, наши мозги только и делают, что помогают нам сохранять равновесие на двух ногах. (Падает). А в остальном они бессильны. Они бессильны понять, отчего так сладко ничего не знать. Сладко, сладко!.. ТИММИ. А я говорю: нет, нет, нет! Я говорю: нельзя! Нельзя! Нельзя! В конце концов, вы в моем доме и здесь вам не панель. ОММА. Панель, панель, панель… О, панель! О, как я ненавижу этих продажных баб, этих развратных шлюх, этих покорных слуг мужской похоти, этих трудяг, потных и утомленных, изощренных и пресыщенных тварей… ТИММИ. Браво, Омма, браво! Я узнаю тебя! ОММА. А я ненавижу тебя! Ненавижу сильнее, чем посиневших проституток. Иммит, Иммит, я спалю себя ненавистью, я погибну и уйду к нему. Спасай меня, Иммит, спасай себя, спасай всех нас. ИММИТ. Я здесь, родная, я с тобой. Я погашу твою ненависть, помогу тебе простить их. Я с тобой и мы прорвемся. Мы отыграемся за всю твою жизнь, полную достоинства и лжи. ТИММИ. С кем ты уходишь? Кому ты веришь, Омма? Это человек сомнительной национальности. ИММИТ. Я? ТИММИ. Да! Ты! Оно еврей. ИММИТ. От негра слышу. ТИММИ (вопит). Омма! (И затихает. В нем не осталось сил). ОММА. Он дышит. ИММИТ. Эй, не дыши. ТИММИ. Буду! ОММА. Он так отвратительно дышит. ТИММИ. Я не дышу. Я, между прочим, задыхаюсь. ИММИТ. Подождем, родная. Он подыхает. Не будем ему мешать. ТИММИ. Я не подыхаю. Я задыхаюсь. От негодования. А, между подыхать и задыхаться есть огромная разница. ИММИТ. Он сказал, что он огромная задница и никогда не подохнет. ОММА. Никогда. А что в этом плохого? ИММИТ. Ничего. В общем-то, ничего в этом плохого нет, кроме того, что он вынуждает ему помочь. ОММА. Нет, нет, не надо. Заткни ему рот и достаточно. Пусть молчит. ТИММИ. Что значит “заткни”? Вы что себе позволяете? Я и без того молчу, тем более. ИММИТ. Что? (Пауза) ОММА. Он дышит. ИММИТ. Дышит, гад. ТИММИ. И буду! Принципиально буду дышать, у меня годовой отчет. Сегодня, завтра и вчера. Я должен отчитываться за всю подлость человеческую. Опять я, всегда я. Такой маленький и безвредный. Я бы отказался, я бы избежал, но… Но у меня злой начальник… ИММИТ. Все! Сам напросился. ОММА. Нет, Иммит, нет, не надо, тебе нельзя и ты не сможешь. Я сама. Потерпи, родной. (Омма подошла к Тимми) ТИММИ. Омма, Омма, ты? Я знал. Я верил в тебя. Если позволишь, я буду говорить. Можно, я буду говорить. ОММА. Говори, хороший мой, говори. ТИММИ. Я знал, Омма, что ты не дашь мне умереть. Что ты спасешь меня. Я знал. Честное слово. И вот ты здесь. Со мной. Моя. Ты моя? ОММА. Твоя, Тимми, твоя. ТИММИ. Я так устал сегодня. ОММА. И вчера, и завтра, и всегда. ТИММИ. Да, да, да я всегда отчитываюсь. Каждый день, каждый час, каждую минуту. Один за всех. Ежегодно и пожизненно. Самый маленький и самый безвредный всегда один за всех. И только ты меня понимаешь. Только ты не сердишься на меня, только ты прощаешь. Одна за всех. Так понимала меня только мама. ОММА. Я стараюсь, я очень стараюсь, милый. ТИММИ. У меня отвратительный злой начальник. ОММА. Я помню, Тимми. ТИММИ. Я так ненавижу эту власть. ОММА. А кто же ее любит? ТИММИ. Ты завтра дашь мне денег на новый проездной? ОММА. Но разве уже пора? ТИММИ. На всякий случай, на всякий случай, Омма. Иначе они высадят меня из транспорта и поедут дальше. ОММА. Это ужасно, Тимми. ТИММИ. Они могут высадить меня между станциями метро. ОММА. Мне снилось что-то похожее. ТИММИ. Но они не высадят, они не посмеют, потому что ты дашь мне денег на новый проездной. ОММА. Обязательно, Тимми. ТИММИ. Ну вот, ну вот теперь я могу спокойно спать. Поспи со мной. ОММА. Я сплю, Тимми. ТИММИ. И, если этот негодяй еще раз прикоснется к моему прекрасному плащу… ОММА. Который я купила тебе в магазине уцененных товаров… ТИММИ. Потому что у меня отвратительный начальник… ОММА (подсказывает) … и потому что я отчитываюсь… ТИММИ. Один за всех. ОММА (продолжает за него). Всегда один за всех. ТИММИ. Так что, если он еще раз прикоснется к моему прекрасному плащу… (Тимми заснул) ОММА. …то он еще раз прикоснется, и еще раз прикоснется, и еще раз прикоснется… Но, если он еще раз прикоснется к твоему прекрасному плащу, он превратится в тебя, чмо болотное, и мне останется подохнуть от одиночества. ИММИТ (нелепо обмотался плащом). Нет, Омма, нет! Я никогда не превращусь в него. Если я превращусь в него, мы оба превратимся в ничто. И ты на правах вдовушки обретешь себе нового Тимми-Иммита. Дотопаешь до магазина, где продают Тимми-Иммитов, приглядишь на полочке подходящего-завалящего, сдуешь с него пыль… И он потихонечку начнет дышать, оживая… Но я никогда не превращусь! Пока ты любишь меня в этом дурацком плаще… Я не смогу превратиться в него, пока ты способна любить меня в этом дурацком плаще. ОММА. Я люблю тебя, Иммит! ИММИТ (он счастлив, он смеется). Потому что у меня отвратительный начальник? ОММА (смеется). Да! ИММИТ. И потому что мы ненавидим эту власть? ОММА. Да! ИММИТ. И потому что аист дважды свивал гнездо на нашей крыше? ОММА. Да! Да! ИММИТ. И потому что светит луна? ОММА. Да! ИММИТ. И потому что восходит солнце! ОММА. Да! ИММИТ. И выступает роса на траве, и смеются дети, и плачут лошади, и ласкаются кошки, и трубят паровозы, и падает снег, и молчат рыбы, и текут реки, минуты, часы, годы… Живут и мучаются люди… ОММА. Да! Да! Да! ИММИТ. И потому что ты прекрасна, Омма! ОММА. Нет, я уже немолода, немолода и некрасива. ИММИТ. Ты прекрасна, Омма! ОММА. Спасибо, Иммит. ИММИТ. Я люблю тебя потому, что ты прекрасна. (Иммит падает и умирает у ее ног. Просыпается Тимми) ТИММИ. Что такое? Что такое, в конце концов? Омма! Омма! ОММА. Я здесь мой хороший. ТИММИ. Где? Где ты? ОММА. Здесь, рядом с тобой. ТИММИ. Мне тревожно. Отчего мне тревожно? ОММА. Ничего, это бывает. Пройдет. ТИММИ. Мой плащ! Где он? Где? С ним ничего не случилось? ОММА. Вот он, вот. ТИММИ (обнимает плащ). Скажи, он хороший? ОММА. Очень, очень хороший. ТИММИ. Правда? ОММА. Правда. ТИММИ (вспоминая). Текут реки, минуты, часы, годы… Откуда это? Я забыл откуда это?.. И смеются дети, и плачут лошади, и ласкаются кошки… Странно… Тебе это нравится? ОММА. Очень. Очень нравится. Я где-то это слышала. ТИММИ. Скажи, Омма, скажи, так не может быть всегда Что-то должно случиться! Не молчи, Омма! ОММА. Что-то должно случиться, должно, Тимми, в конце концов что-то должно случиться. ТИММИ. Ты не нервничай, Омма. Не надо нервничать. Главное, не нервничать. Главное, научиться все переносить с достоинством. Если я просыпаюсь по утрам и хожу на службу, и отчитываюсь, и ем дешевые бутерброды, и предъявляю проездной, и терплю хамов в общественном транспорте, и боюсь начальника, и терплю, и боюсь, боюсь и терплю, терплю и боюсь, то…Что-то должно случиться! (Озарение). Дай мне завтра денег на лотерейный билет. Что-то должно случиться. Не может не случиться! Я чувствую. Что-то должно случиться! Иначе я им!.. (Грозит). Им всем!.. Да!.. Да! Да! ОММА. Что-то случится, что-то обязательно случится. Я тебе верю. Я сэкономлю на булочке и дам тебе денег на лотерейный билет. Не в этот раз, так в другой, что-то случится, обязательно, непременно случится и тогда… Тогда!.. Мы купим тебе другой плащ! ТИММИ. Почему другой? Тебе не нравится мой плащ? ОММА. Я не сказала этого, Тимми. ТИММИ. А что ты сказала? ОММА. Я сказала, что мы купим тебе новый плащ. ТИММИ. Ты не сказала новый, ты сказала – другой! ОММА. Да. Правда. Я сама не понимаю, что сказала, Тимми. Что я сказала? Что? ТИММИ. Ты сказала: другой! Другой! ОММА. А что случилось? Неужели что-то случилось? ТИММИ. А ты и не заметила? ОММА. Мы так долго этого ждали. И вот случилось. А что, что случилось, Тимми? ТИММИ. Нет, только не это, только не это. ОММА. Но почему, Тимми? Если случилось? Хоть что-то. ТИММИ. Если ты сказала “другой”, значит, тебе не нравится этот. А если тебе не нравится этот… Этот мой прекрасный плащ, значит ты меня в нем терпишь. ОММА. Все терпят, Тимми. ТИММИ. Все терпят, как я, а ты терпишь меня. Меня, Омма! ОММА. Это, конечно, так, Тимми, но это не так, это больше не так, чем так, это вовсе не так! ТИММИ. Так, Омма, так! Ты обманывала меня всю жизнь. ОММА. Ну, хорошо, хорошо, я признаюсь, я во всем признаюсь. Я терплю, Тимми, я терплю всю жизнь, но я терплю не тебя в этом плаще, этот плащ на тебе я терплю, Тимми. Да, этот плащ на тебе я терплю. Но все терпят. ТИММИ. Я бы поверил тебе, будь я конченым дураком, я бы поверил тебе и жил бы себе дальше. Но я не дурак! Я знаю, что дурную вещь на человеке терпят первые двадцать пять лет, а потом начинают терпеть самого человека. Это объективный закон! Это один из самых фундаментальных законов жизни! ОММА. Я выброшу его. Хочешь, я встану и выброшу его в окно? ТИММИ. Ты опять лжешь, Омма! ОММА. Я не лгу. Я сомневаюсь, но не лгу. И все же я думаю, у меня получится. Я смогу. Я посмею. Пусти. ТИММИ. Не смей! ОММА. Но, Тимми! ТИММИ. Не смей! Ты хочешь замести следы! ОММА. Где они, Тимми, где следы Я вижу только ножки. Мои несчастные ножки. Между прочим, они еще очень даже ничего, а ты притворяешься, будто не замечаешь. А это нехорошо. Обманывать нехорошо. Обманывать женщину вдвойне нехорошо. Разве мама не говорила тебе об этом? Не учила тебя твоя мама? А ее – ее мама, а ее – ее мама, а ее – ее мама. А ты взял и забыл. Ты не достоин своих предков, Тимми. ТИММИ. Я забыл. Забыл. Но почему я всегда забываю что-то очень важное? Что-то очень, очень, очень важное про тебя… (Мучительно вспоминает). Текут реки, минуты, часы, годы… Какая отвратительная фраза! ОММА. Прекрасная фраза. ТИММИ. Вот и попалась! Прекрасен мой плащ! А если верить в это, все прочие фразы могут быть только отвратительны. Ты попалась! ОММА. Какой ты умный, Тимми. Рядом с тобой я иногда чувствую себя такой дурой! ТИММИ. Я должен избавить тебя от этой неловкости. (Тимми запрыгнул на подоконник) ОММА. И все же я думаю неразумно выбрасывать тебя, Тимми. Намного разумнее выбросить твой плащ. ТИММИ. Чтобы я мерз по вечерам после работы? ОММА. Холодный, но зато живой. ТИММИ, Всегда холодный и всегда живой. Живой, но холодный? Ты хочешь устроить мне ад при жизни? Ты знаешь, прекрасно знаешь, что я не выношу холода. Я мучительно не выношу холода. ОММА. А сам стоишь на сквозняке. ТИММИ. Ерунда. Я не успею простудиться. Я успею долететь здоровым. ОММА. Разумеется. Ведь мы живем на первом этаже. ТИММИ. Даже в такую минуту ты стремишься мне досадить. Прекрасно знаешь, что мы живем на девятом этаже, а говоришь – на первом. ОММА. Но как мы можем жить на девятом этаже в пятиэтажном доме? ТИММИ. Вот так всегда! Вот так всегда! Только я почувствую высоту и ты… Все! Все, я больше не могу так. Прощай! ОММА. Какой ты вредный. Не доспоришь – и в окно, и всегда так, всегда. Потому что у тебя нет доказательств. Но в этот раз у тебя не выйдет. (Взошла на подоконник). Почувствуй на себе, как твой противник уходит в окно. (Смотрит на улицу). Что это? Какой ужас! Что это, Тимми? ТИММИ, Я тебя предупреждал. ОММА. И ты собирался выйти с девятого этажа? Тимми, я горжусь тобой. Но почему, почему ты всегда оказываешься прав? ТИММИ (гордо). Потому что мы живем на девятом этаже. Потому что весь мир живет на девятом этаже. Потому что текут реки, минуты, часы, годы… и гудят паровозы… и смеются дети… и ласкаются кошки… Ну, что ты привязалась ко мне? Что ты привязалась ко мне с какими-то кошками и паровозами? ОММА. Я больше не буду. ТИММИ. Правда? Ты больше не будешь мучить меня? Ты обещаешь? Обещаешь? ОММА. Обещаю, Тимми. ТИММИ (шепчет в окно). Она больше не будет. Она обещает. Спасибо, Омма. Ты меня уговорила, уговорила. Я остаюсь. (Тимми спрыгнул с подоконника) ОММА. Счастливо оставаться. ТИММИ. Что? Не смей! (Обнял ее ноги). Там холодно, ты простудишься. Посмотри, сама посмотри, какая там слякоть. (Выглянул в окно и отпустил Омму). Прости. ОММА. Что, Тимми? Что случилось? ТИММИ. Мы опять живем на первом этаже. ОММА (обреченно). Мы опять живем на первом этаже. ТИММИ. Не надо огорчаться. У тебя слабые нервы. Нервы не должны влиять на наше будущее. Спокойствие. Главное, спокойствие и выдержка. Выдержка и терпение. И тогда… Тогда обязательно что-то случится и мы… Мы!.. Мы переберемся на девятый этаж. ОММА (обреченно). Ничего не случится. ТИММИ (очень нервно). Я прошу тебя не нервничать, Омма! Очень прошу. Надо терпеть, терпеть, терпеть. Иначе ты все испортишь. ОММА. Ничего никогда не случится нигде. ТИММИ. И в этом будешь виновата ты, Омма. Только ты. ОММА. Ничего никогда не случится нигде и ни с кем потому, что настоящие мужчины всегда держат слово. Настоящие мужчины всегда выполняют обещанное. Всегда! Даже если их уговаривают не делать этого. Даже если они стоят на подоконнике девятого этажа. ТИММИ. Но где я возьму девятый этаж? Где я возьму это невероятное “всегда”, когда уже наступило “никогда”? Весь мир живет на первом этаже и ничего, живут и терпят, терпят и живут. ОММА. Но звезды. Звезды! Они есть… Их можно не только видеть, их можно даже слышать, Тимми. ТИММИ. Ты опять делаешь вид, что я тебе мешаю. ОММА. Их можно даже вдыхать… Вдохнуть в себя звездное небо и обрести невесомость… ТИММИ. Если даже я тебе мешаю, допустим, мешаю, то в этом виновата только ты. ОММА. Весь мир живет на первом этаже и в то же время выше, намного выше. Глубина ночного неба, она для всех, для каждого. Земля притягивает тело, а небо душу. ТИММИ. Между прочим… я… Я хочу жить, а ты мне мешаешь. ОММА. Где меня больше, Тимми, здесь или там? Где ты нашел меня, Тимми? Где ты обрел меня, здесь или там? ТИММИ. Я не знаю, я ничего не знаю, я знаю только, что я хочу жить. ОММА. Почему мне так хочется опрокинуться в эту звездную бездну? ИММИТ (воскресая). Но леденящий холодок вечности касается твоей кожи… ОММА. Спасибо, Иммит, спасибо, родной. ТИММИ. Я хочу жить! Жить! Вы что, оглохли? ИММИТ. Но леденящий холодок вечности касается твоей кожи… (Встретился глазами с Тимми). Ну что ты уставился, дебил? ТИММИ. А я, между прочим, вас презираю. Лично я, лично вас. ИММИТ. Извини, дурашка, извини. Не я оборвал тебе уши. Ты снова все перепутал и впутался туда, где тебя нет. ОММА. Сегодня такая безоблачная ночь, Иммит. ИММИТ. И леденящий хо… ТИММИ. Лодок, док, док! Ве, ве, ве… Меня, между прочим, есть! Еще как есть, в отличие от некоторых. И ты, Омма, знаешь это не хуже меня. Прекращай свои звездные фантазии и ложись спать. Все приличные люди давно уже спят. ОММА. Все приличные люди давно спят, давно и далеко, далеко и прилично… ИММИТ. Но холодок вечности касается твоей кожи, и ты летишь, проваливаясь в бесконечную незамкнутость пространств, и всем существом своим сливаешься с движением, не знающим пределов, и растворяешься в нем, и твое маленькое ничтожное “я”, распадаясь на пылинки, каждой клеточкой принадлежит космосу, проникает в него и познает его, ты перестаешь быть в себе, пребывая во всем, пока пылинки твои, испугавшись открывшейся им беспредельности, не сомкнутся в прежнее состояние, и не подбросят тебя тебе. И ты найдешь себя свернувшейся калачиком на огромной подушке бытия. (И тут все замечают, что на “огромной подушке бытия” лежит, свернувшись калачиком, ТА, КОТОРАЯ… ТИММИ и ИММИТ встают перед ней “стеной”). ОММА. Какие же вы дурачки. Смешные и неуклюжие. Я вижу ЕЕ. Я видела ее всегда, даже до того, как она, однажды, вынырнула из моей постели. ТА, КОТОРАЯ. Из нашей постели, подруженька, из нашей. ИММИТ. Извини, Омма, но та, которая проходит мимо, всегда кажется таинственнее… ОММА. И желаннее… ТИММИ. Но, в конце концов, Омма, ты ведь тоже иногда проходишь мимо, мимо кого-то и кто-то смотрит тебе вслед. ИММИТ. И в его душе, наверное, так же взрывается испуг оттого, что он никогда, больше никогда тебя не увидит. ОММА. И тогда леденящий холодок вечности?.. ИММИТ. Нет! ОММА. Но ты сказал “да”! Ты сказал “да” ей. А я всегда говорила “нет”, всегда и всем говорила “нет”, кроме тебя. Сколько раз я умирала и воскресала в твоих объятиях, Иммит! Но, однажды ты предал меня, посвятив в эту великую тайну ту, которая… ТА, КОТОРАЯ. Сучка! Элементарная сучка! Ты назвала меня сучкой, а мне понравилась эта кличка. Я с удовольствием нарядилась в нее. Ты когда-нибудь носила наряд из чужой ревности, беспомощности и злобы? ОММА. Ревности? ТА, КОТОРАЯ. Ревности. ОММА. Беспомощности? ТА, КОТОРАЯ. Беспомощности. ОММА (смеется). И злобы? ТА, КОТОРАЯ. Да, да, да! ТИММИ. У меня такой злой начальник, такой злой начальник… (Пытается укрыться одеялом). ОММА. А знаешь ли ты, как прилетает аист? ТА, КОТОРАЯ. Разумеется. ТИММИ. Нет, ну в самом деле, ну сколько можно? У меня годовой отчет завтра, трудный день… ОММА. Он прилетел ко мне и это мое тело, мое принимало в себя новую жизнь, а та, которая проходит мимо… ТА, КОТОРАЯ. … а та, которая проходит мимо всегда лежала между вами и ты сама призналась в этом. Я всегда была с вами, я не могла не быть и даже до того, как вынырнула из недр твоей постели. ТИММИ. Это невыносимо. Они не дадут мне уснуть. Они сошли с ума. А, если я не высплюсь? Что будет, если я не высплюсь, и меня высадят? ТА, КОТОРАЯ. Это страшно, Тимми. Если тебя высадят, это будет катастрофа для всех нас. ОММА. Смелее, девочка, смелее, если уж ты вынырнула, займи свою почетную пустоту рядом с Тимми, утри ему слюнки и постарайся простить, а ты Тимми, прости девочку, которая не прошла мимо. ТИММИ. Да, да, я всех понимаю и всех прощаю, и в первую очередь себя, се-бя, бя-се, бя-се, бя-се… бя! ТА, КОТОРАЯ. Успокойся, милый, успокойся. Ты дожжен выспаться. Ты должен проснуться бодрым и готовым на свой ежедневный подвиг. Иначе рухнет мироздание. ТИММИ. Оно рухнет, Омма, рухнет, стоит мне, в какой-то момент, захотеть навредничать и оно рухнет. Но оно не рухнет, пока у меня есть ты. Спасибо тебе за то, что ты есть, за то, что ты понимаешь меня, Омма. ОММА. Он сказал: Омма? ТА, КОТОРАЯ (дарит Тимми проездной билет). Посмотри, родной, какой сюрприз я тебе приготовила. ТИММИ. Проездной! Новый проездной! Они меня не высадят. Не высадят, и мы будем жить! ТА, КОТОРАЯ. Закрой глаза, милый. Теперь открой. Это тебе, тебе, мой любимый. (Дарит ему лотерейный билет). ТИММИ. Ну вот, ну вот… Теперь есть надежда. Надежда. А жить с надеждой намного легче и веселее, правда, Омма? Спасибо тебе, спасибо за то, что ты не прошла мимо. Я высплюсь, я обязательно высплюсь и… И будет день! И вы проживете его потому что… Потому что я отчитаюсь… У меня хватит сил. (Засыпает). ОММА. Но почему он называет ее моим именем? Почему? ИММИТ. У тебя не другого имени, Омма. ОММА. Ты отвечаешь на мой вопрос, а смотришь на нее. Что происходит, Иммит? ИММИТ. Это ты, Омма. ОММА. Мы с ней абсолютно разные люди, абсолютно разные. Ты видел, как она только что поощряла идиотизм этого человечка? ИММИТ. Я… Я, кажется, завидую ему. ОММА. Не унижай меня, не унижай. Так просто и легко ты уходишь к другой женщине. Этого не может быть, Иммит. ИММИТ. Этого не может быть. Ты права. Этого не может быть. У меня нет другой женщины. Ты, только ты. ТИММИ (сквозь сон). И у меня нет другой женщины, а у вас, случайно, нет другого билетика, например лотерейного? ОММА. Нет. У меня нет больше ничего. Ничего. Даже этой постели. Даже эта постель не моя. Но аист? Наш аист, Иммит? Для чего-то он был. Был. ИММИТ. Он был. А потом… ОММА. А потом ты ушел, Иммит. ИММИТ. Но куда я ушел? Куда, Омма? ОММА. За ним. (Указывает на Тимми). Ты ушел за ним. ИММИТ. Это не имеет значения. Я спрашиваю: куда я ушел? Куда? ОММА (забралась на подоконник). У нас больше нет девятого этажа, и никогда не будет. ИММИТ. Да. Я ушел за ним, но я ушел к тебе, Омма! ОММА. И тебе было хорошо?.. Со мной?.. ИММИТ. Да. Я был далеко от тебя, очень далеко, но это вовсе не означает, что я не был с тобой. Я шел к тебе и нашел тебя. Я нашел тебя, Омма. (Иммит опускается в постель рядом с Той, Которая и обнимает ее. Просыпается Тимми и тоже обнимает ее). ТИММИ. Здравствуй, Омма. ОММА. Здравствуй, Тимми. Тимми здравствуй. ТИММИ. Омма? ОММА. А кто там, рядом с тобой? ТИММИ. Это ты, Омма. ОММА. Когда-то ты выбрал ее, споткнулся о нее, ошибся… А я назвала ее сучкой. Помнишь, я похвалила тебя за твой выбор? Помнишь, я сказала, что нашла лучше, чем у всех остальных. У нас лучшая сучка в мире, правда, Тимми? ТИММИ. Правда бывает разной. Иногда ее вообще не бывает, а та, которая, все-таки, бывает, никак не может понравиться женщинам. Правда, почему-то, всегда обижает женщин. Я не хочу обижать женщин. ОММА. Как ты мог такое сказать? ТИММИ. Я ничего не хотел сказать. Ты сама заставляешь меня сказать. А я больше люблю молчать. Тишину любят все, даже те, кто ее не любит. Тишина важнее правды. Это я понял, когда, поучив меня не лгать, вдруг, замолкала моя мама, а перед ней ее мама замолкала когда-то, объяснив, что лгать нехорошо. Объяснив, что лгать нехорошо, маме становилось неловко передо мной. Она, наверно, понимала, что сама лжет, когда говорит, что лгать нехорошо. ТА, КОТОРАЯ. Браво, Тимми! Ты достоин своих предков. ОММА. А тебя не учила твоя мама не встревать в чужие разговоры. ТА, КОТОРАЯ. Учила. Но я оказалась плохой ученицей. Разговор не постель, но все же влезть в него приятно, особенно, когда он чужой. Чужой предрассветный тепленький разговорчик. Ласкательно бестолковый, трогательно наивный… Так хочется влезть в него молча, всем телом и раствориться в нем… ОММА. Сучка! ТИММИ. Кстати, Омма, посмотри, что там видно в окно. Кажется, светает? ОММА. Что можно увидеть с первого этажа? А, когда-то, ты обещал… когда-то обещал… Иммит, Иммит, проснись, подари мне то, что ты обещал. Подари мне девятый этаж. Если он еще где-то есть, подари мне его, Иммит. ИММИТ (проснувшись). Я шел к тебе, Омма. Я всегда шел только к тебе… (Тимми накинул на него свой плащ) Я всегда шел только к тебе, но кто-то, кто-то прошел мимо, ну что ты привязался ко мне с этим плащом? ТИММИ. А ты уверен, что он не твой? ИММИТ. Да пошел ты!.. ТИММИ (предъявляет ему свой проездной билет). Видел?! ТА, КОТОРАЯ. Эта одежда тебе очень идет, очень идет, Иммит. Жаль только, что надо быть сильным, очень сильным, чтоб выдержать на себе такую ношу. ИММИТ, Не оставляй меня, Омма. ТА, КОТОРАЯ. Я люблю тебя, Иммит. ОММА. Я люблю тебя, Иммит. Но почему, почему только я хочу помнить, только я могу помнить о девятом этаже? ТИММИ. Это счастье, это великое счастье ни о чем не думать тридцать дней. Ни о чем дурном не думать и жить себе дальше. Жить и не боятся, и ездить, ездить туда-сюда, туда-сюда, и вообще куда вздумается… ИММИТ. А, вдруг, тебе вздумается съездить в Париж? ТИММИ (очень гордо). Мне не вздумается съездить в Париж. Я в отличие от некоторых не сумасшедший. ТА, КОТОРАЯ. Не мешай ему, Иммит, не мешай ему быть счастливым. ОММА. Гордится отсутствием желаний – это высшая гражданская доблесть, но ты обещал, Иммит, а, вдруг, мы переберемся, вдруг, я увижу рассвет? Говорят, его надо увидеть, сначала увидеть, и тогда он наступит… ТИММИ. Надо потерпеть, еще немного потерпеть, Омма. ОММА. Ну, хорошо, я потерплю. Я поживу пока здесь, на подоконнике, на самом краешке, здесь, рядом с самым рассветом. Когда близко, легче терпеть. ТИММИ. Ты устанешь, заснешь и вывалишься, а это смертельно. ОММА. Ничуть не смертельнее, чем жить здесь. Но вы живите, не обращайте на меня внимания, живите. ТИММИ (показывает ей лотерейный билет). У меня есть надежда. Есть. А с надеждой трудно умереть, Омма, очень трудно умереть, пока есть надежда. ОММА. Когда есть надежда, можно терпеть, пока она есть можно. А я не хочу больше спускаться по эту сторону окна. Но вы не обращайте на меня внимания, не надо. ИММИТ. Я не узнаю тебя, Омма. ОММА. И я не узнаю себя, Иммит. Я, наверное, удачно притворялась. Я же актриса. Притворяясь, я верю себе, и все мне верят. И выдумка становится правдой. Может быть, более важной, чем самая махровая правда. Я сама потеряла, где я, Иммит? ИММИТ. Ты прекрасная актриса, Омма. Я ненавижу твою профессию. Ненавижу зрительный зал. Когда они пожирают тебя глазами, я желаю им всем подавиться и сдохнуть в муках. ТИММИ. Мои сослуживцы никогда не сдохнут в муках. Они даже не знают, что в нашем городе есть театр. ОММА. Они мудрые люди. Когда не знаешь, легче терпеть. А я знала и терпела, Иммит, терпела и притворялась так удачно. И за все это мне не выпало в жизни девятого этажа. Даже такой малости. ТА, КОТОРАЯ. Вас просит женщина. Мне стыдно за вас. ИММИТ. Не надо путать девятый этаж и небо. Это не одно и то же. ОММА. Да-да, я что-то путаю. Когда тебя нет рядом со мной, я всегда что-то путаю. Когда ты живешь рядом со мной, я – другая, но когда ты живешь рядом с ней, наступает путаница и, в эти моменты, не надо смотреть на меня, не надо смотреть на меня, Иммит. ИММИТ. Но я никогда не живу рядом с ней. Я живу далеко от тебя, но это не означает, что рядом с кем-то. ТИММИ. Ну, в самом деле, Омма, далеко от тебя – это не рядом с кем-то. ОММА. Скажи мне честно, Иммит, только честно (указывает на Ту, Которая): кто это? ИММИТ. Это ты, Омма. ОММА (указывая на себя). А это кто? ИММИТ. И это ты. ОММА. Тебе не кажется, что меня стало многовато? ТИММИ. Кажется, что она держит нас за идиотов. ОММА (Той, Которая). Что ты сделала с моим Иммитом? Во что ты превратила его? Зачем ты напялила на него этот плащ? ТА, КОТОРАЯ. Я могла только любить. Я могла только то, что могла. ТИММИ. И сотворила чудо. (Той, Которая). Ты сотворила чудо, Омма! Я дал ему плащ! Потому что, в отличие от некоторых, я не стану никого доводить до белого каления, презирать и унижать. (Иммиту). Тебе не холодно, правда? ИММИТ. Еще издевается, гад! ТИММИ. А вот и нет! Ты всегда мечтал его поносить, я знаю. Но стеснялся сказать мне об этом. Ты смутно догадывался о главной мечте своей жизни. Вот и носи. Вон, какой, красавчик! Совсем как я! И не вздумай врать, будто тебе плохо. Иначе я тебя высажу! ОММА (Той, Которая). И ты терпела это? Это можно терпеть? Ты никогда не слышала о небе? ТА, КОТОРАЯ. Я могла любить. Это все, что я могла. ИММИТ. Я что-то слышал о небе. Что-то, когда-то… ТИММИ. И забудь. Забудь! Ты надел мой плащ, а я даже не сержусь. Ничуть не сержусь. Надо постараться быть благородным, Иммит. Попытаться со-от-ветствовать! И не мучить себя пустыми воспоминаниями. ИММИТ. Вот, вот… Сейчас он набьет мне карманы проездными билетами, замусорит мозги своими страхами, загадит душу терпением и я, как почетный гражданин страны терпимости поеду в тесном вагоне, стиснутый плечами, грудями, спинами, и до самых корней существа своего проникнусь, каким-то щемящим чувством невиданной общности, расчувствуюсь до слез и признаюсь в любви многотонной гражданке, которая в порыве нежных ласк, случайно выломает мне крыло, а потом со слезами на глазах, запечет его в духовке. Не пропадать же добру… ОММА. И ты успеешь подарить мне небо. Иммит, небо надо успеть подарить тому, кто способен его принять. А ты со своим человеколюбием… ТИММИ. Я же говорил, Омма, что ты сотворила чудо. Он со своим человеколюбием, на моем месте способен даже на большее, чем я! А ты, Иммит, пожалуйста, не притворяйся, будто тебе плохо. Ты готов нас разжалобить до слез. ИММИТ. Нет, нет, что ты? Мне хорошо. Сладость поедания жаркого из собственного крылышка несравнима ни с чем. Так сладко и тепло, и даже чуточку тревожно провожать минуты, часы, годы, и запивать разлуку вселенской сладостью покоя, покоя и увядания, увядания и небытия. Правда, от чего-то страшно. Непонятно, от чего? Но этот барьер преодолим. Достаточно напиться. Хорошо и основательно. Сегодня, завтра и всегда. (Тимми). Мы, иногда, с тобой сходились за бутылочкой. Вели себя достойно, мирно, и тепло. Где твоя заначка? У тебя она всегда есть. Без нее не прожить так же, как без проездного и лотерейного. Не жмоться. ТИММИ. Я не жмотюсь. Я не люблю тебя пьяного. ОММА. Я тоже не люблю тебя пьяного, Иммит. ТА, КОТОРАЯ. Но, когда ты смотришь мне вслед, я не могу не любить тебя, Иммит. ТИММИ. И вообще – пить нехорошо. Пить опасно для здоровья и для жизни. ТА, КОТОРАЯ. Даже Антон Павлович перед тем, как сказать: “Их штербе”, попросил бокал шампанского. ОММА. Он попросил бокал шампанского в последний момент, в самый последний момент своей жизни. ТА, КОТОРАЯ. Последний момент понятие растяжимое. Для кого-то вся жизнь – последний момент. ТИММИ. Вот поэтому Минздрав предупреждает! ИММИТ (двигается подобно слепому). Минздрав предупреждает! Госстрах гарантирует! Пролетарии объединяются! А нужна-то всего капелька вина, капелька, капелюшечка. Бывают мгновения в жизни, всего лишь мгновения, когда ты самому себе невыносим без кружки пива, рюмки водки, стаканчика, флакончика… Годовой отчет без пузырька муравьиного спирта? Это невозможно, Тимми? Так, за что, за что вы мучаете меня? Я выстоял! За всех отчитался. Всех вас вынес. Когда-то за это давали, хотя бы, флакончик стеклоочистителя, а без него нельзя, никак нельзя, просто смертельно… ТИММИ. Но Минздрав не дурак! Минздрав последний раз предупреждает! ОММА (спрыгнула с подоконника). Родной мой, хороший, чудный. Я люблю тебя, люблю! Вернись. Не уходи. Вспомни. Ты сильный. Сильный. ИММИТ (кутается в плащ, путается в нем). Они высадят меня. Высадят! Обязательно высадят. Они могут вышвырнуть меня между станциями метро. И пусть! Пусть попробуют! Тогда я им покажу! Да! Да!! Всем! Всем им! Всем до единого! Я снова истрачу зарплату на лотерейные билеты и тогда, тогда… Да! Они думают: я хочу выиграть? Просто выиграть и все? А на самом деле все не так! Все не так просто, как думают они. Я жду! Жду. Уже скоро. Очень даже скоро. Я чувствую. Прости, Омма, но у меня начальник дрянь и отвратительное правительство. Иначе бы все уже… Тимми, почему правительство такое отвратительное? Ответь мне, Тимми, ты должен знать. Ты сильный человек. Я не подозревал, какой ты сильный человек. Ты носишь в себе такое! Как можно носить в себе такое и не напиваться? Как можно ходить в таком плаще и не напиваться каждый день? Тимми, а может быть, это не я напиваюсь по вечерам, а ты? Может быть это не ты презираешь по утрам мою похмельную физиономию, а я твою? Я больше не буду тебя презирать, Тимми, клянусь тебе. Я был не прав. (Его трясет в лихорадке). ТИММИ. Прости меня, брат. (Подает ему бутылку). Выпей. ИММИТ. Коньяк? Откуда? ТИММИ. Толи выпал с неба, толи еще откуда-то? ТА, КОТОРАЯ. Нет, нет. Толи никогда не падает с неба. Он один раз упал с неба и с тех пор выходит из-за угла, всегда из-за угла, всегда неожиданно и всегда приносит вот такой вот вкусный коньяк. За это мы его прощаем, того самого Толи… ИММИТ. То ли это, то ли то… За тебя, Толи! (Выпивает). ТА, КОТОРАЯ. Тебе легче, Иммит? ИММИТ. Да, мне легче. Иди ко мне, родная. (Обнимает обеих женщин). ОММА. Выпей еще. Если это помогает тебе быть. Если это задержит тебя здесь, с нами, выпей. ИММИТ. Нет, нет… (Вспоминает). Нет, нет… Кто-то сказал: нет, нет… (Что-то ищет). ОММА. Что ты ищешь, Иммит? ИММИТ. Что-то. Я не знаю что. Что-то я хочу знать. Я должен знать. (Ищет). Нет, нет… ТИММИ. Ну, допустим, допустим, я сказал: нет, нет. ИММИТ. Точно. Это ты. Ты сказал: нет, нет. (Наступает на него). Я хочу знать. Я должен знать: откуда упал Толи? ТИММИ. Ну вот, ну вот. Нельзя желать невозможного. А ты пьяный всегда желаешь невозможного. Я не люблю тебя пьяного. ИММИТ. Откуда упал Толи? ТИММИ. Так, так, так… Стоп! Прежде чем выяснить, откуда он упал, надо выяснить, кто он такой? Кто? ИММИТ. Неважно. Это не имеет никакого значения ни для кого. Имеет значение только то, откуда он упал, откуда? ТИММИ. Ну вот, Минздрав не зря предупреждал! ИММИТ. Госстрах гарантировал, пролетарии объединялись… ОММА. Но текли реки, минуты, часы, годы. Выпей еще, Иммит. Выпей и успокойся. ИММИТ (смеется). Мне хочется неба! Мне хочется неба, а мне наливают конь-як. ОММА. Все, что могу, Иммит, все, что могу. Прости. Со мной ты не ел жаркое из крылышка. Я чиста перед тобой. Чиста. ТИММИ. Но ведь не только мы, не только мы… Многие хотели неба, хотели и не могли, а потом… потом привыкли к коньяку и ничего, живут. ИММИТ (прозревая). Эй, ты! ТИММИ. Я? ИММИТ. Да, ты! Я знаю, кто ты! ТИММИ. А ты мне не тычь, пожалуйста. ИММИТ. Ты линолеум! ТИММИ. Ну вот, наклюкался. А Минздрав, между прочим, предупреждал. ОММА. Он выпил всего два глотка. ТИММИ. Лучше бы он выпил пять глотков или всю бутылку. Он алкоголик, Омма! ИММИТ. Да, Тимми, да. Я всегда пьян, чаще небом, чем коньяком. У меня нет мужества быть трезвым. У меня нет мужества смириться. Я боюсь и потому умею летать. Ты должен простить меня за это. ТИММИ, Вот, если бы ты не обзывался. ИММИТ. Я постараюсь, Тимми. Я буду очень стараться. ТИММИ. Ты всегда обещаешь и всегда не сдерживаешься. ИММИТ. А кто хватает меня за ноги, когда мне хочется взлететь? Кто хватает меня за ноги? ТИММИ. Я не помню, но я больше не буду. Омма, но если я больше не буду хватать его за ноги, тогда он поймет, почему не может взлететь, тогда он поймет, что давным-давно сжевал свои крылья на жаркое. Пусть лучше он думает, что это я виноват во всем, что он не может взлететь, потому что я хватаю его за ноги. ОММА (запрыгнула на подоконник). Ты всегда хватаешь за ноги, ты никому не даешь взлететь. ТИММИ. Но я не виноват. Минздрав предупреждал… ИММИТ. Минздрав предупреждал, и пролетарии объединялись… ТА, КОТОРАЯ. И текли реки, минуты, часы, годы… ОММА. И молчали рыбы. ИММИТ. Но почему они молчали, почему? Почему они молчали до сих пор? ТА, КОТОРАЯ. Все думали: они безмолвны. Нет голоса. Никто не слышит. ОММА. Однажды, он сказал: “Люди, львы, орлы и куропатки…” ТИММИ. А вот и нет, а вот и нет! Не он сказал, он повторил слова другого, того, кто произнес их до него. Он повторил! ИММИТ. Он повторил, осекся и застрелил героя, которому отдал эти слова… ОММА. Доверил повторить их вслух. ТА, КОТОРАЯ. А, может быть, никто не должен знать? ОММА. И даже дети? ТИММИ. А дети спят. И хорошо. Это очень хорошо, что спят они. Никто не должен знать. Никто. И это хорошо. ОММА. И всем нам хорошо. И всем нам хорошо. Но это мое тело, мое дважды принимало в себя аиста. ТА, КОТОРАЯ. Я не в обиде на тебя. Я понимаю. ОММА. Я не хочу так. Я не согласна. (Кричит в пустоту). Так нельзя! Во мне есть “я”, такое маленькое, ничтожное, но мое! Мое! И, если в тех пределах обитания мне ничего не принадлежит, даже имя, если существо мое тех, невидимых пределов обитает еще в ком-то, кроме меня, если в этих видимых пределах, я не могу уверенно владеть ничем, кроме супружеского ложа, то почему, почему, почему из него, однажды, выползли клопы? ТА, КОТОРАЯ. Нет, нет только не это. Этого не надо. Я прошу тебя, не надо. ОММА. В один прекрасный день, в один ужасный день, в один невероятный день, самый неподходящий для этого день из твоей постели выползут клопы. ТА, КОТОРАЯ. Но если я не захочу этого. Если я не захочу? ОММА. Мы все не хотим, мы все не желаем, мы ждем не этого, но они неумолимы, они всегда приходят, они всегда приходят, они придут жить. ИММИТ. А где был я? Когда они пришли, Омма? Где был я? ОММА. Ты жил тогда рядом с ней. ИММИТ. Я никогда не жил рядом с кем-то, я жил далеко от тебя. ОММА. Вот тогда-то они и пришли. ТА, КОТОРАЯ. Когда они приходят, надо что-то делать. Что сделала ты, Омма, как ты спаслась? Я не знаю, я ничего не знаю. ОММА. Разум поможет устоять на двух ногах, потом… Ты увидишь, когда ты увидишь маленького красного сыто ползущего гада от детской искусанной ручки, ты сунешь его в случайную склянку и побежишь в больницу… ТИММИ. Не надо бежать в больницу. Его надо раздавить, вот так, двумя пальцами. Вот так, а потом вымыть руки с мылом. ИММИТ. Да, да, вот так двумя пальцами и только так, если раздавить его на пододеяльнике, или хуже того, на стене, останется кровь, наша кровь, и ее будет ничем не смыть. ТА, КОТОРАЯ. Но я не хочу давить его двумя пальцами. Не хочу! ИММИТ. Ты права, это не очень приятно, но человечество не знает иного выхода. ТИММИ, А, кроме того, это даже приятно, да, да, приятно, когда сознаешь, что его больше нет никогда, становится даже приятно. ТА, КОТОРАЯ. Не хочу, не хочу, не хочу! ОММА. А ты и не станешь этого делать пока. Ты отнесешь его в стекляночке лаборантам. ТА, КОТОРАЯ. Да, да, лучше так, лучше я им отнесу. ОММА. И они заржут над тобой, как тысяча коней и кобылиц. ТИММИ. Они не имеют права ржать, Да, Омма, ты была вправе сказать им это. ОММА. Но, правы оказались они, Тимми. Я попросила их исследовать клеща, который покусал моего ребенка. Клеща! Понимаешь, клеща?! ТИММИ, Ты могла ошибиться. У всех есть такое право. ОММА. А они, под гогот и топот копыт, сказали мне, что в моем возрасте следует узнавать клеща с первого взгляда. ТИММИ. Вот, вот, а если бы ты раздавила его двумя пальцами, если бы ты знала заранее… ОММА. Я давила их двумя пальцами, Тимми. Вернувшись домой, я откинула матрас и давила их десятью пальцами, ладонями, кулаками, локтями, ногами и всем, чем там еще можно давить… ТА, КОТОРАЯ. Не надо на меня так смотреть. Не надо. Я никогда не спала в вашей кровати. ОММА. Ты должна знать, девочка, что никаких пальцев, локтей и кулаков тебе не хватит, и дихлофоса, и даже того, что ты промоешь кровать и выветришь белье, ничего этого не хватит. ИММИТ. Но ты же победила их, Омма. ОММА. Уничтожила. За каких-то полдня я уничтожила этих несчастных тварей и, одурев от химикатов или от усталости, или от подлости, или еще от чего-то, я опустилась на голый пол посреди комнаты и сказала себе: вот это я и есть. Я какая есть. И казала ему… ИММИТ. Но я жил тогда далеко от тебя, Омма. ТИММИ. И кому же ты сказала, Омма? Кому? ОММА (Обращается к портрету А.П. Чехова). Лет, эдак, через несколько десятков после вас, будут жить люди… Люди… Вот это я, вся какая случилась на этом свете. ИММИТ. Но почему ты сказала ему? ТИММИ. Да, почему ему? Неужели больше некому было сказать? ОММА. Ты жил тогда далеко от меня, но это не меняло дела. Ведь это он, он позвал меня, давным-давно, когда я еще могла, могла быть. Он позвал меня, и я поверила ему. А в тот момент я хотела понять, просто необходимо было понять в тот момент… И никто, никто, кроме него не ответил бы на мой вопрос. ТА, КОТОРАЯ. О чем ты спросила его, Омма? ОММА. Я спросила его о том, о чем спросил бы на моем месте любой нормальный человек. Я спросила его: за что? ТА, КОТОРАЯ. В конце концов, этот вопрос вырывается из груди каждого человека, но разве есть на него ответ. Неужели кто-то может ответить на этот вопрос? ИММИТ. И он ответил тебе, Омма? ОММА. Да. Но прежде я напомнила ему о том, что когда-то, давным-давно я способна была, я умела радоваться жизни, солнцу, травинке, я была переполнена радостью и открыта навстречу миру, и мне казалось, мир ждет меня такую, способную любить и быть счастливой. Я стала актрисой, но разве могла я стать кем-то еще, когда так хотелось раздарить свое счастье всем и каждому, ведь душа наполнялась светом, я видела свет, я была переполнена светом, я летела в его чистоте и, казалось, что ни одна глухая провинция, ни зависть убогих людей, ни вечное штопанье колготок, ничто, ничто никогда не нарушит полета… Давным-давно и еще недавно, еще вчера, вернувшись с гастролей в свой коммунальный угол, я рада была уложить наших деток в нашу кровать. Они так устали от гостиничных коек, устали спать вдвоем на одной, всегда вдвоем на одной скрипучей ухабистой гостиничной койке. Я смотрела на них спящих и была счастлива, да, можно быть счастливой и тогда, когда твой неверный муж живет далеко от тебя, от твоего забытого миром городка, и никому не нужного театра. Вчера это было, вчера, а сегодня они выползли. ТА, КОТОРАЯ. Но почему сегодня? Он сказал тебе: почему не вчера, не завтра, не в начале жизни? ОММА. Нет, он молчал. ТА, КОТОРАЯ. Ну и пусть молчит. Пусть. Это хорошо, это даже прекрасно, что он молчит. Я не буду суетиться и нервничать. Я раздавлю клопа, как положено двумя пальцами. Тимми говорит, это даже приятно. ТИММИ. Ну не то, чтобы сразу. К этому надо привыкнуть, а потом, да, приятно и даже приятнее, чем я смею выразить. Но лучше осваивать это дело постепенно, последовательно. Начать с первого, не упустить первого и уже не останавливаться. ТА, КОТОРАЯ. Я постараюсь. Я не упущу. ОММА. Идущие за нами умнее нас. Она не станет нервничать и суетиться. Она решительней, она сильнее, она не упустит. ТА, КОТОРАЯ. Такие маленькие, такие чудненькие, такие человекообразненькие кровососущие твари, они едят нас маленькими порциями, даже не заметными порциями, и вовсе не смертельными порциями они поедают нас, а мы им прощаем, мы их жалеем. Они тихие, но настойчивые и скоро, очень скоро, очень скоро и незаметно для самих себя, мы поверим в то, что созданы им на откорм. Этого нельзя допускать и кто-то должен взять на себя эту неприятную миссию… ИММИТ. (Той, Которая). Кто угодно может, склонив голову, гоняться за клопами, но не ты, только не ты, Омма. ТА, КОТОРАЯ. Но почему, кто угодно, но не я, почему? ИММИТ. Надо дожить ТА, КОТОРАЯ. Вон, одна уже дожила. ИММИТ. Да. Она дожила. ТА, КОТОРАЯ. До чего? До чего она дожила? ИММИТ. Неважно. Важно дожить. ОММА. Но это не каждому дано, Иммит. К тому же это больно. ТА, КОТОРАЯ. Вот именно. А, если я боюсь боли? ИММИТ. Разве не обидно умереть на полпути? ОММА. Для того чтобы умереть, надо как минимум, быть живой. ИММИТ. Но она должна, дожить, Омма! ОММА. Это страшно, Иммит, это так страшно, сидя на холодном полу в коммуналке, понять, что жизнь, в сущности, прожита. И это все. Все, что могло случиться, уже не случилось и не случится никогда. И пусть ты считаешь, отпущенное тебе недостойным человека, недостойным человека вообще, но это все. Все! Это и есть ты. И это все! ТА, КОТОРАЯ. Я буду давить. Буду, буду, буду. ТИММИ. Дави. Дави сразу и не задумывайся. Так надежнее. ИММИТ. И все же ты не умерла, Омма. Я знаю, я точно знаю это! ОММА. Я не успела. Он сказал мне… ТА, КОТОРАЯ. Он, все-таки, сказал? ТИММИ. Еще бы не сказал… Но прежде я спросила его: ну, что, можно завидовать людям, живущим лет эдак, через несколько десятков после вас? ТА, КОТОРАЯ. И что??? ИММИТ. Что он сказал? ОММА. Он сказал: ты прекрасна, Омма! ТА, КОТОРАЯ. Тебе не послышалось? ТИММИ. Нет, нет, он соображает. Портрет, а соображает. Молодец! ОММА. Я не поверила ему. (Портрету). Вы ошиблись. Вы часто ошибаетесь. Простите, но вы бывали так очевидно неразборчивы. К примеру, ваш брак… Даже на самый поверхностный взгляд. ИММИТ. Не надо так, Омма. ОММА. Он тоже не дал мне договорить. Он прервал меня, он сказал: “Я люблю тебя, Омма”. ТА, КОТОРАЯ. Но этого не может быть, по крайней мере, не должно быть этого. ИММИТ (говорит вместо портрета). Я люблю тебя, Омма, потому, что могу любить только тебя. Но ты сама неразборчива, так неразборчива бываешь порой, потому наши браки, на поверхностный взгляд, нелепы… ТИММИ. Но, но! Повежливей с моей женой! А то я не посмотрю, что вы портрет. А я могу. Я смогу не посмотреть. И спрошу вас тогда, очень вежливо спрошу: “А где ваш проездной, товарищ?” Или позову сюда Вильяма Шекспира. Он войдет со шпагой и строго спросит: “Где страсть? Вы люди или ливерные пирожки? Где трупы, господа? А может быть все вы тут давно не живы?” ОММА (портрету). Простите его, простите, мы иногда бываем живы, иногда, но бываем. ИММИТ. И даже, когда нам наливают коньяк, мы все еще выбираем небо. Вы так и сказали ей тогда, он так и сказал тебе тогда: “Ты прекрасна, Омма, пока способна выбирать небо”. ОММА. Это мучительно, невыносимо, порой смертельно. ИММИТ. Но прекрасно! И пока ты прекрасна, он выбирает тебя. Будь достойна, Омма. Он уже выбрал тебя. Он ищет тебя. Он придет. ТИММИ. Опять все сначала. Опять какой-то “он”. Я не хочу. Я не люблю этого “он”. Нам и без него сносно. Не надо нам нового “она”. ИММИТ. Он идет не к тебе. ТИММИ. А я здесь весьма не посторонний. ИММИТ. Мы тебя спрячем. ТИММИ. Фигушки! Я буду противостоять! ТА, КОТОРАЯ. А меня, можно ему показать меня? ИММИТ. Он идет к тебе, Омма. Ты должна быть. Ты родилась, чтобы быть всегда. ТА, КОТОРАЯ. Я буду. Я постараюсь. Я не успела. У меня чистые руки. Посмотри. Если бы я успела, мне было бы не смыть, правда? Ну, посмотрите, посмотрите же! Я попытаюсь, я посмею дожить… ИММИТ. Иначе и быть не должно, Омма. Иначе все-все в этом мире потеряет цвет и смысл, если хоть самый маленький, самый ничтожный не доживет… ОММА. Упадут все портреты, а вместе с ними обрушится небо. Вот и все. А больше ничего не случится. ИММИТ. “Люди, львы, орлы, куропатка, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды и те, которых нельзя было видеть глазом, – словом, все жизни, все жизни, все жизни…” ТИММИ. Мне страшно. ОММА. Тебе нечего боятся, у тебя есть проездной. ТИММИ. Все равно мне страшно. Кто-то идет. Слышите? Это Вильям Шекспир! ИММИТ. Сам накаркал. ТИММИ (спрятался под одеяло). Меня нет. Не показывайте меня ему. Он меня высадит. ОММА. Нет, это не он, Вильям Иванович сегодня не придет. ТИММИ. Но он обещал. Или мы обещали? ОММА. А он не придет. Не дошел. Заблудился. Запил. Дочку замуж выдает. ТИММИ. Но, если все же… Если все же, вдруг… Не показывайте меня ему. Не показывайте. Мне стыдно. ИММИТ. А он не уходил отсюда, он всегда был здесь, и всех нас видел, и хохотал, и от души всплакнул разок другой. ОММА. Но кто же это? Кто приближается? Я чувствую. (Кутается в одеяло). ТА, КОТОРАЯ. Тише! Он идет. Прислушайтесь. (Тоже кутается в одеяло). ТИММИ. Иммит, попроси его, пусть он поищет кого-нибудь другого. ИММИТ. Но он уже здесь. Он ищет нас. Он хочет сказать. ОММА. Он хочет понять: где замолкает рояль и начинается музыка? (Все внимательно ждут, ждут прихода по горизонтали, а над ними в зыбком луче света плывет одинокий скрипач и мелодия льется на землю) ИММИТ. Увидит нас и напугается. Напугается и скажет: “И это люди? Фу, какой ужас!” ИММИТ. Нет! Я знаю, что он хочет сказать. Он уже сказал. ТА, КОТОРАЯ. Что? ОММА. Что он сказал, Иммит? ИММИТ. Он увидел нас и сказал: “Остановись, мгновенье! ты прекрасно!” ОММА. Мучительно прекрасно. (Небесный гость со скрипкой опустился на постель и играет, играет, играет…)
КОНЕЦ
|
