|
<<<
назад
Статья Анатолия Гладилина в
журнале «Казань» №3 за 2010 год.
Литературная критика
не частый гость на страницах журнала «Казань». Особенно если она
идёт не только вглубь, но и вширь. Скажем, соотнося творческий
процесс с издательским делом, этим своеобразным проявлением
современной культурной ситуации. Да и то сказать, в каких журналах
живёт не выходя раздумчивая муза
с лукавым прищуром? То ли время на дворе не для такой вот
проработки? Или же сами архаровцы от изящной словесности не
совпадают со временем?
Поэтому редакция с
большим интересом отнеслась к материалу, любезно предоставленному
журналу писателем Анатолием Тихоновичем Гладилиным. И предлагает его
вам, уважаемые читатели. Вышедший из-под гладилинского пера (в
буквальном смысле, потому как литератор — да-да! — пишет старомодным
стилом, а не отбивает ритм на компьютерных клавишах) скрипт — это
раздумья о последнем романе Василия Павловича Аксёнова «Таинственная
страсть». Вернее даже, размышления по поводу того, каким манером
явлена городу и миру эта сага о шестидесятниках, как начинает
складываться её биография. А она обещает быть нетривиальной.
Как всегда, Гладилин
усматривает за отдельными деревьями густо чернеющий лес. Обращение к
аксёновскому роману для него — не только дань памяти своему другу и
коллеге, но и повод для вопрошания о смыслах и бессмыслице
сегодняшней жизни.
Прочитаете — сами
поймёте.
Автор незабвенного
«Евангелия от Робеспьера», член редколлегии журнала «Казань»
Анатолий Гладилин — вслух говоря, живой, очень живой классик русской
словесности, — вот уже свыше трёх десятков лет пребывая в своём
рабочем посёлке Парижский, пристально вглядывается в происходящее на
своей Родине. Бывает, что издалека
и виднее.
Анатолий Гладилин
Аксёновская
«Таинственная страсть» в законе жанра
После 15 января 2008
года Алексей Васильевич Аксёнов ежедневно, не пропуская ни одного
дня, приезжал к отцу в институт Склифосовского, потом в институт
Бурденко, время спустя, когда началось резкое ухудшение, опять в
Склиф. В апреле 2009 года, когда я последний раз был в Москве, он
привёз меня в Склиф. Мы поднялись в реанимацию, зашли в просторную
чистую палату, где, опутанный проводами, подключённый к разным
приборам и датчикам, лежал... «Папа, — громко сказал Алёша,
сознательно или интуитивно имитируя манеру разговора
Аксёнова-старшего, — папа, смотри, кого я к тебе привёл! Это же
Гладила, твой старый кореш». И мне, потише: «Толь, ты видишь, он
открыл глаза, он на тебя смотрит». Через час Алёша мне сказал:
«Видишь, он глаз уже не открывает. Он устал или уснул. Пошли».
Вообще-то в мой
рабочий посёлок Парижский всё время шла информация о состоянии
Аксёнова. Я звонил в Москву, мне звонили из Москвы. Несколько раз до
своей трагической гибели в Париж приезжала падчерица Аксёнова Алёна,
ибо кто-то должен был решать аксёновские дела в Биаррице. Короче,
информация была постоянная,
но противоречивая: одним казалось, что Аксёнов их узнаёт и адекватно
реагирует, другие считали, что это всё игра воображения и он в
глубокой отключке.
Честно говоря, за час,
проведённый около Аксёнова, я так и не понял, узнаёт он меня или
нет, видит ли кого-нибудь или нет. Мне чудилось: если он что-то
воспринимает, то как какой-то диковинный сон или новый
фантастический роман, который мысленно пишет. И если кто-то из
пришедших к нему в палату людей на мгновение им узнаваем, то только
как персонаж этого нового романа. И я молил Бога, чтоб он так и
продолжал плавать в своём море-океане, чтоб не очнулся, не осознал
вдруг весь трагизм своего положения. Ведь до того злосчастного
пятнадцатого января он жил полнокровной жизнью, каждый день работал,
каждый день совершал километровые пробежки, только что сдал готовый
роман в издательство и втихаря начал писать новый, «Дети ленд-лиза»,
— о своём военном детстве в Казани.
Аксёнов строил
конкретные планы ещё лет на двадцать вперёд. И всё это, уверен,
свершилось бы, ибо человек он был невероятной жизненной силы и
работоспособности. Но, повторяю, 15 января свет внезапно померк.
Одно я понял точно: никаких чудес уже не будет, а будет скорый
конец, и, сидя у постели Аксёнова, я с ним прощался.
Пятнадцатое января...
Когда свидетели и очевидцы разрешат мне это сделать, опишу подробно
этот день. А пока лишь скажу, что инсульт ударил Аксёнова в два часа
дня, и до позднего вечера он лежал в Яузской больнице, где с ним не
знали что делать.
Не потому, что не
хотели, а потому, что не могли. Нужной аппаратурой располагали лишь
Склиф и институт Бурденко. Между тем профессионалы из Склифа и
Бурденко отчаянно дискутировали, предлагая инстанциям два
диаметрально противоположных варианта спасения. Инстанции
колебались, не могли выбрать, пока поздно вечером с самого верха на
них не гаркнули, что-то вроде: «Вы что там, с ума посходили? Срочно
в Склиф!»
Человек, который мне
об этом рассказывал, поднял указательный палец, но не уточнил, с
какого «верха» раздалась команда. Я так и не понял, откуда — из
мэрии Москвы, из Кремля или непосредственно с небес. В Склифе сразу
увидели: сонная артерия забита огромным тромбом. Тут же — на
хирургический стол. Но было уже два часа ночи, то есть с момента
инсульта до операции прошло двенадцать часов. Для тех, кто хоть
немного знает, как работает мозг человека... Без комментариев.
Через месяц я прилетел
в Москву, приехал в аксёновскую квартиру на Котельнической
набережной. Все были в сборе — Майя, Алёна, Алёша и его жена Аля. И
все были озабочены тем, что происходит в Склифе (а там пока было
очень плохо, надежды на чудо появились позже, когда Аксёнова
перевезли в Бурденко), и состоянием Майи — её случившееся даже не
подкосило, а просто скосило. Разговоры об аксёновских литературных
делах, естественно, были неуместны.
Но меня-то как раз
интересовали его литературные дела. У нас, особенно когда он
приезжал в Биарриц, была постоянная телефонная связь. Я привык к
тому, что раз в год весёлый аксёновский голос мне объявляет: «Ну,
Толька, я написал новую книгу. А ты?» На что обычно отвечал: ну что,
мне от стыда под стол лезть? За стахановцем Аксёновым я даже не
пытался угнаться.
На аксёновском
фестивале в Казани осенью 2007 года спросил Аксёнова: что происходит
с его «Таинственной страстью»? Он ответил, мол, всё в порядке и
книга скоро будет издана. Словом, глупо было беспокоиться, у него
всё шло хорошо.
Но сейчас Аксёнов
выбыл из игры.
Не забыли ли про него
издатели? Стал наводить справки в издательстве, где раньше
публиковались и его, и мои книги, дескать, ребята, не смею
приставать к семейству Аксёнова с такими вопросами, но вы хоть
знаете, где новый роман Василия Павловича и собираются ли его
издавать? Оказалось, в издательском мире все всё друг про друга
знают. Или почти всё. Мне, тёмному мужику из французской глубинки,
объяснили, что «Таинственная страсть» куплена богатым московским
издательством «Семь дней», которое вот-вот начнёт печатать роман в
гламурном журнале «Коллекция. Караван историй». И будут печатать из
номера в номер в течение года, а потом издадут отдельной книгой. Я
спросил, кто же тогда владелец этих «заводов, газет, пароходов»?
Ребята опять посмеялись над моим невежеством и сказали, что концерн
принадлежит (или контролируется, точную формулировку забыл) зятю
Аллы Киреевой. Алла Киреева — это же вдова Роберта Рождественского!
Значит, книга Аксёнова в дружеских руках. И я успокоился.
Ко мне в Тмутаракань
добрые люди стали присылать номера журнала с аксёновской прозой.
Своё замшело-консервативное мнение о гламуре высказывать не буду. В
журналах смотрел только аксёновские страницы и напечатанные там
старые фотографии наших друзей. На мой взгляд, прозу Аксёнова
подавали микроскопическими порциями, а вот фотографии были хорошие.
Текста не читал. У меня привычка читать книгу разом, с начала до
конца. А брать серьёзную прозу малыми дозами раз в два месяца считаю
хулиганством. Короче, ждал выхода книги.
Шестого июля 2009 года
умер Аксёнов. По телефону мне подробно рассказывали, какая огромная
толпа собралась у Дома литераторов. А книга появилась в Москве
месяца через три или четыре после похорон. Мне сказали, что её
рекламируют по всем СМИ, и вообще, вокруг романа большой ажиотаж.
Книга почему-то шла ко
мне долго-долго и с приключениями. Когда она уже добралась до
Франции, на страну обрушилось неслыханное стихийное бедствие.
Дикторши французского телевидения причитали: «дикий снегопад»
(выпало пять сантиметров снега. - А. Г.), «сибирские морозы»
(градусник показывал минус два. - А. Г.). Полная катастрофа, одним
словом. Движение на дорогах остановилось, и мне из Нормандии, сто
километров от Парижа, никак не могли её доставить.
Но вот она у меня на
столе. Быстренько перелистал. Издана классно, на мелованной бумаге,
толстый, увесистый том. Начал с упоением читать, восхищаясь
какими-то эпизодами. Как этим. Значит, действие происходит в конце
августа 1968 года. Поэт Ян Тушинский (прообраз — Евгений Евтушенко)
послал из Коктебеля в Москву на имя Брежнева и Андропова телеграммы
с протестом против оккупации советскими войсками Чехословакии. А
потом «поэт один сидел в столовой и ел завтрак, как сейчас помню:
пару яиц, сливовый сок, рисовую кашу. В столовую вошли два
спецагента и забрали его с собой. Втроём они прибыли на военный
аэропорт в Каче... С удивительной чёткостью спецнарочные доставили
поэта из Крыма на подмосковный аэропорт Липки, а оттуда на «Волге» с
сиреной к одному из адресатов его телеграмм. Этот адресат в больших
чехословацких очках ждал его в своём кабинете. При входе поэта
в сопровождении сотрудников он посмотрел на свои часы (тоже
чехословацкие) и одобрительно кивнул. Поэту было предложено кресло и
стакан чаю с лимоном... Адресат взял со стола листок бумаги и
похвалил стихотворение «Танки идут по Праге». Очень интересные
рифмы. Большая искренность. В другие времена, Ян Александрович, вас
бы расстреляли за измену Родине. Но сейчас не те времена. Есть
огромная разница между нашими временами и другими. Мы с товарищами
посовещались и решили направить вас в Соединённые Штаты Америки.
Предлагаем вам там полную свободу действий. Выступайте где хотите и
читайте что угодно. Кроме всего этого, мы были бы вам признательны,
если бы вы передали одному из представителей администрации - вот
тут, на бумажке, его имя - благодарность за невмешательство».
Очень хороша в романе
Милка Колокольцева. Здесь прототипа искать не надо. Это
собирательный образ милых романтических девушек нашего поколения.
Замечательные, бескорыстные девушки, которых теперь нет и больше
никогда не будет. Девушки нашей молодости не знали такого понятия —
денежная выгода. Если мы сообща извлекали из карманов и сумочек
последние рубли и их хватало, чтобы скромно посидеть в ресторане —
уже счастье. Девушек нашей молодости интересовали не мыльные оперы и
идиотские телеигры (которых — спасибо советской власти — тогда не
было), а серьёзные книги и хорошие стихи. И они азартно и,
подчёркиваю, бескорыстно влюблялись в знаменитых прозаиков и поэтов,
великих (как выяснилось теперь) театральных актёров и
кинорежиссёров.
Об этой особой,
неповторимой весне поколения шестидесятников и рассказывается в
книге Аксёнова. Причём автор иногда вспоминает реальные истории, а
иногда бесшабашно фантазирует (например, свою первую жену Киру, маму
Алёши, он недрогнувшей рукой выдаёт замуж за какого-то драматурга и
отправляет в Америку
на ПМЖ). Но ему, Аксёнову, важно, чтобы читатель вдохнул полной
грудью воздух того времени, почувствовал ту атмосферу.
Естественно, не могу
быть равнодушным к аксёновским героям, это всё мои товарищи. Но
особенно колоритным получился знаменитый поэт Ян Тушинский. О том,
как относился Аксёнов к теперешнему Евгению Александровичу, говорить
не буду, здесь не место для полемики. Но возвращаясь в годы своей
молодости, вживаясь в то далёкое теперь время, Аксёнов заметно
подобрел и вспомнил, кем тогда для нас был Женя Евтушенко. Как мы
его любили, как дорожили дружбой с ним. Как Женя, неистово
увлекаясь, умел обольщать всех: читателей, женщин, сталинских
старпёров — наших литературных недругов, и даже аппарат ЦК КПСС! И
главное, Аксёнов показал, что в литературном поколении
шестидесятников Евтушенко считался первым. Список молодых
властителей дум всегда начинался с него, а вот имена занимавших
вторые, третьи и четвёртые места постоянно менялись в зависимости
от ситуации. Это к тому, что история переписывается и всегда будет
переписываться, но Аксёнову удалось восстановить историческую
справедливость. Это здорово, я бы так не сумел.
Пока книга ехала ко
мне, от московских аксёновских читателей слышал по телефону только
хорошие отзывы, но с обязательным добавлением примерно такого рода:
«А вот главный герой, Роберт Эр, неинтересен, провал. Получился
какой-то плакатный советский персонаж — комсомольский вождь,
передовик поэтического производства». Я говорил: этого не может
быть, вы просто разучились читать. Но когда сам прочёл «Таинственную
страсть»... М-да. Конечно, не так категорично, но Роберт Эр в новой
аксёновской книге выглядит менее красочно, каким-то полуживым по
сравнению
с другими основными персонажами. Скажем точнее - полузасушенным.
Пытаюсь разобраться, в
чём дело. Сцены встречи в Кремле с партией и правительством,
поэтические вечера или весёлая компания, где все пьют и острят —
нет, там Роберт Эр живой, полноценный. Многочисленные эпизоды в
Коктебеле, там все друзья Роберта не только плавают и играют в
баскетбол (здесь Роберт лидер), но азартно крутят романы с
девушками. Да и дамы, писательские жёны, не отстают. В общем,
феерический карнавал, какой может закрутить только Аксёнов. Вот из
этого карнавала Роберт выпадает. Он, как скала, твёрд, неприступен,
строго блюдёт свою нравственность. Конечно, поглядывает на девушек,
особенно на Милку Колокольцеву, но у меня впечатление, что как
только Роберт хочет протянуть к ней руку, Аксёнов — его по рукам:
«Цыц, Роберт, нельзя, у тебя есть жена Анка».
Давайте так. Я тоже
писатель, знаю, как строятся сюжеты. Аксёнов ведёт к тому, что
головокружительный, страстный роман Роберта Эр с Колокольцевой
неизбежен, но как-то всё обрывается на полдороге, и Колокольцева
попадает в объятия его друга, литовского художника Юстаса.
В Литинституте я
дружил и с Робертом, и с его женой. Это была очень крепкая семейная
пара, жили они в атмосфере взаимной любви. Потом, через несколько
лет, в литературу ворвался Аксёнов, сразу превратился в
знаменитость, и в доме Роберта и Аллы стал бывать чаще меня. И уже
знал Роберта лучше, чем я. Помню, как-то Аксёнов сказал мне: Роберт
не записывает женских телефонов, а мгновенно их запоминает. Я
вздохнул, вот бы мне такую память. На что Аксёнов усмехнулся и
объяснил: записная книжка Роберта регулярно проверяется на свет.
Разумеется, в книге,
особенно аксёновской, где многое нафантазировано, всё может быть не
так, как было в жизни. Да и что было в жизни? Никогда ничего не
слыхал про романы Роберта Эр. Да если бы они и были, он, в отличие
от Яна Тушинского, их бы не афишировал.
В книге есть одна
очень странная глава - «Останкино. Суровый год», она целиком
посвящена Роберту Эр. Здесь автор подробно повествует о славной
работе Роберта Эр на советском телевиденьи. И о случившейся там
истории, о какой, по идее, должен был знать только очень
ограниченный круг лиц. И уж никак не Аксёнов, его в то время власти
грубо выпихивали из Советского Союза. А странной глава показалась
мне потому, что написана она в духе тех произведений, которые в
советское время называли «производственной литературой».
Такое у меня ощущение,
естественно, субъективное, возможно, ошибочное, что Аксёнову эту
главу диктовали. Или писал он её с явной неохотой. Вот тут Роберт Эр
- действительно бесцветный персонаж, ибо Аксёнову скучно
рассказывать про товарищеские производственные отношения между
Робертом Эр и председателем Гостелерадио Лапиным, кого Аксёнов
ненавидел, как и всех высших советских чиновников.
Иллюстрирую цитатой:
«Интересно, что тоталитарщина царила в «Останкино», как и во всей
Москве, только на поверхности. При малейшем углублении персона
попадала в бурнокипящую нашу житуху, в которой терялись все
ориентиры и оставалось только жаждать, чтобы перед тобой оказался
некто умный, спокойный, знающий, честный, в общем, хороший парень, а
ещё точнее — поэт Роберт Эр, лауреат премий, депутат Моссовета,
секретарь СП СССР, телевизионный близкий родственник всего народа».
Вы не чувствуете насмешки? А ведь нигде больше в романе, ни в
начале, ни в конце, автор не иронизирует над Робертом Эр, у него к
нему ровное, любящее, дружески-сочувственное отношение.
И вот, когда
проанализировал всё это, меня начали одолевать сомнения. Может, зря
качу на автора бочку (Аксёнов бы добавил — «бочкотару»)? Может, не
Аксёнов бил Роберта Эр по рукам, а издательство било Аксёнова по
рукам, вычёркивая, цензурируя самые фривольные сцены и вынуждая
вставлять эпизоды, чуждые авторскому замыслу? Тут публика может
заподозрить меня в паранойе. Дескать, соображаете ли вы, в чём
обвиняете издательство, и есть ли у вас доказательства? Не обвиняю.
И доказательств никаких нету. Может, действительно паранойя,
вызванная годами советской цензуры и редактуры. По русской
поговорке: обжёгся на молоке, дует и на воду. А может, советская
цензура и редактура научили различать в книгах места, где уже иная
цензура и редактура тихо поработали?
И, пожалуй, основное —
само издательство дало мне повод для сомнений. Ведь в книге, на
второй странице, чёрным по белому набрано: «Печатается в авторской
редакции. Журнальный вариант».
Тут есть с чего
взбеситься. Во-первых, в данном случае, что это за абракадабра —
«авторская редакция»? У меня дома на разных полках стоят все книги
Аксёнова с автографами, изданные в России и на Западе. Ни в одной
такого нет. Значит, до этого со всеми своими новыми книгами Аксёнов
метался по городам и весям и умолял: «Милые дяди и тёти,
отредактируйте меня, сам я не умею». Во-вторых, откуда взялась эта
нелепая идея — издавать отдельной книгой журнальный вариант?
Для несведущих
поясняю. Журнальный вариант — своего рода эвфемизм: значит, книга
печатается со значительными сокращениями. Ну, слишком мала
журнальная площадь для книги, не влезает она. В советское время
авторы охотно шли на это, поскольку журнальная публикация
гарантировала успех будущего книжного издания. Но чтоб отдельной
книгой издавать журнальный вариант, такого в истории мировой
литературы ещё не наблюдалось. Бумаги
в издательстве не хватило?
Неужели не понятно,
что в словах «печатаем журнальный вариант» звучит скрытая издёвка:
бедный автор (в данном случае Аксёнов) написал какую-то муру, а в
журнале (в данном случае «Караван историй») гламурные дамы привели
рукопись в божеский вид, и теперь благодарный автор прижимает к
груди этот самый журнальный вариант и слышать не желает об издании
книги в первозданном виде.
Я решил провести
самостоятельное исследование — может, найду, откуда взялась эта
тарабарщина? Меня запугивают авторским правом и издательской тайной,
поэтому ещё раз подчёркиваю: оперирую только книгой «Таинственная
страсть» издательства «Семь дней» и номерами журнала «Коллекция.
Караван историй». Всё это можно найти в свободной продаже.
Итак, в № 2 журнала
(апрель-май 2008 года), где началась публикация «Таинственной
страсти», под аксёновским заголовком значится: «Отрывки из романа».
В номере третьем (июнь-июль 2008 года) — «Журнальная версия». (Ну,
на мой взгляд, «отрывки из романа» — это больше соответствует
действительности, а в «журнальной версии» звучит некая претензия, но
можно и так.) В номере четвёртом
(август-сентябрь 2008 года) читаем: «Публикуется в авторской
редакции. Журнальная версия». В первом (февраль-март 2009-го) новое
пояснение: «Журнальная версия. Публикуется в авторской редакции».
Вот, наконец-то, правильная формулировка. Она встречалась в
советских журналах, когда автор хотел показать, что не редакция его
кромсала, а он сам выбрасывал куски из книги, чтобы влезть в
журнальное прокрустово ложе.
Ну что ж, так могло
быть, всё это время шла интенсивная работа с автором, и вот - нашли
приемлемый для обеих сторон компромисс. Но в версии «Каравана
историй» присутствует одна десятая, в лучшем случае одна пятая
аксёновского текста, вышедшего в издательстве «Семь дней». Для
какого же другого таинственного журнала готовился журнальный вариант
объёмом в 589 страниц, как в книге? Ни хрена не понимаю. И потом, и
в апреле-мае 2008 года, и в феврале-марте 2009 года, а точнее, с 15
января 2008 года Аксёнов в коме, лежит в Склифе, потом в Бурденко.
Спрашивается, где и как редакция работала с автором?
На протяжении всей
статьи у меня повторяется: «мне рассказывали, мне говорили, я знаю»,
но, может, это всё глупая самонадеянность? И от меня сокрыто
существо дела? Может, в какой-то тёплый вечер лета 2008 года Аксёнов
очнулся, осмотрелся, дождался последнего медицинского обхода, потом
встал, отключил себя от всех проводов и датчиков, каким-то чудесным
образом выкрутился из капельницы, оделся, спустился вниз, позвонил
из уличного автомата домой какому-нибудь редакционному работнику,
поймал такси, приехал в издательство, куда все уже подтянулись, взял
стило, твёрдой рукой почеркал страницы своей рукописи, подписался,
успел вернуться в институт Бурденко до утреннего обхода врачей,
подключился ко всем датчикам и капельнице и опять ушёл в кому?
Если всё происходило
именно так, то приношу глубочайшие извинения руководству
издательства и журнала за свои мелочные придирки.
Предвижу, что у
почтенной публики могут возникнуть вопросы. Первый. Почему я
прицепился к хорошему издательству «Семь дней», когда рядом
существуют сотни дерьмовых издательств, выпускающих дерьмовую
продукцию? Вот бы где разгуляться моему праведному гневу! Второй. О
чём речь? Писателю заплатили деньги,
и теперь издательство может делать с книгой всё что угодно, даже
кушать страницы рукописи в жареном виде под майонезом, и я просто не
в курсе законов современного авторского права.
Отвечаю. На самом деле
очень благодарен издательству «Семь дней» за аксёновскую книгу.
Большое ему спасибо.
С тех пор, как книга
попала ко мне на стол, читаю её и перечитываю, по-стариковски ворчу,
когда нахожу какие-то ляпы или несоответствия. Мне обидно, когда в
хорошей книге хорошего издательства что-то не так. А вот дерьмовым
издательствам и слова
не скажу и их дерьмовые книги в руки не возьму. Если кто-то не
понимает этой логики — я не виноват.
А вот чтобы ответить
на второй вопрос... Собственно говоря, именно для этого и писалась
моя статья. Или почти. Не я придумал этот вопрос. Это
распространённая в Москве практика, когда издательство покупает
книгу и делает из неё компот, а автор получил деньги и молчит в
тряпочку. Или продюсер, недовольный тем, как сделали фильм, прячет
плёнку — труд нескольких сотен людей — в свой сейф: «Усё, кина не
будет». И всё, повторяю, в соответствии с законами современного
авторского права. Не читал этих законов, не читал этих договоров, но
убеждён, что не деньги правят миром, есть какие-то моральные
общечеловеческие ценности, какие не продаются и не покупаются.
Нельзя править и
редактировать книгу русского классика, когда он на смертном одре и
не может ничего возразить.
Нельзя нагло воровать
сюжеты старых книг, переписывать их на новый лад и, не краснея,
ставить своё имя на титульном листе. Это беззаконие, это варварское
нашествие на литературу. Нельзя дописывать книги за давно ушедших
авторов. В своё время со страниц «Известий», когда газету
редактировал Игорь Голембиовский, я заорал: «На Западе какие-то
мародёры хотят написать и издать продолжение романа Пастернака
«Доктор Живаго». Граждане, россияне, товарищи, сделайте что-нибудь,
дайте этим гадам по рукам!» Да, конечно, - я знаю - на Западе это
стало привычным делом. Вышло же в Америке продолжение «Унесённых
ветром». Написано, естественно, не Маргарет Митчелл, а какой-то
предприимчивой дамой. И, говорят, издательство заработало большущую
деньгу, и всё в соответствии с законом. Дескать, они получили
разрешение от наследников (жадных кретинов. - А. Г.). Значит,
паршивые в Америке законы, и не надо нам, в России, им следовать!
Вполне допускаю, что
я, осколок из пещерного второго тысячелетия, сейчас кажусь смешным и
наивным. Действительно, в том пещерном тысячелетии было много
ужасного и страшного, однако до появления телевидения музыку Моцарта
исполняли в концертных залах, а не использовали для рекламы
стирального порошка. А теперь всё можно, всё по закону, фирма платит
и тебя танцует. Последний пример. Знакомая француженка мурлычет под
нос мелодию. Спрашиваю, Паскаль, где вы слыхали эту музыку? «Ну как
же, её всё время передают по телевизору, она сопровождает рекламу
страховой компании. Очень красивая мелодия». Паскаль, говорю, а вы
знаете, что это вальс великого русского композитора Шостаковича? У
неё квадратные глаза: «Не может быть!» (Дмитрий Дмитриевич
переворачивается в гробу. - А. Г.)
Подведём итоги. Книга
Аксёнова о шестидесятниках дала мне повод заговорить о главном.
Давно нет Роберта Эр. Ушёл и Аксёнов. Из нашего поколения
шестидесятников, родившихся в пещерном втором тысячелетии, остались
считанные десятки. Старички-боровички, которые ещё верят в идеалы
своей юности. А мир изменился, мир живёт по другим законам. Но
старички-боровички своими слабыми глотками продолжают кричать,
напоминая о моральных человеческих ценностях тысячелетней давности.
Боюсь, что когда мы все сдохнем, кричать будет некому.
=
в начало =
|
